"…И сакральная суть ускользнёт, как последняя сука,
И устанут герои, и тоже решатся не жить.
И никто не узнает, как вечная серая скука
Устранённую явь вдруг сумеет собой заменить. "
Витухновская. «Считалочка ничто»
Здесь царила атмосфера легкой и ненавязчивой шизофрении. По стенам разбегались копии Босха и, попсовенькие, — Уорхола, чьи-то фотопортреты и короткие, занимающие едва ли десятую часть листа в тяжёлой рамке, хокку. С ближайшей фотоработы на меня исподлобья глядел мрачный, чёрно-белый Тарантино. Объект опаздывал, и я скучала в этой отвратной до рвоты обстановке, бросая взгляды то на компанию стильно-разноцветных мажоров, педиковатых и надменных, пьющих холодные кофейные коктейли, то на Босха, то, сквозь высокие, облипшие снегом окна, — на Тверскую.
Я не сочеталась с этим местом: чёрная кофта, без опознавательных знаков и совершенно негламурная, и китайские джинсы. В этом был какой-то протест, но одновременно и не хватало нужной утончённости, хотя прокатить могло. Помещение слегка плыло перед глазами: 9 утра — не моё время. Поразительное несочетание места и времени. Какое блядство, — подумала я, прокручивая ложечкой в кофейной чашке магический утренний противочасовой круг.
Звякнули наддверные, явно купленные на ближайшей распродаже wind-chimes, я подняла расфокусированный, все время съезжающий куда-то влево взгляд. Это не был «объект», я чётко поняла, несколько раз прогнав по нейронам поступившую картинку: погоны сержанта милиции, одутловатая, мешком, фигура, лицо, выпирающее словно бы само из себя.
— Водки, — выплюнул он, обращаясь к девушке за тёмно-зелёной стойкой орехового дерева.
— Рисовой? — та подняла брови.
— Хуисовой! — сержант ухмыльнулся своему остроумию. — Обычной, русской.
Девушка, смущённо насупившись, достала бутылку и плеснула в низкую, широкую стопку. Я посмотрела в окно — там всё так же мельтешило, это вызвало головокружение. Возвратив взгляд обратно, на мента, я застала процесс исчезновения водки. Мажоры тоже наблюдали с немым, но кричащим ужасом в глазах, сержанту явно было плевать. Он почти изящно понюхал дольку лимона, бухнул о стойку купюрой, и резко вышел вон.
Вернулась прошлая скука — я отхлебнула кофе по-венски. Было ещё рано для «живой музыки» — странной смеси плохого джаза и дешёвой электронщины, во всяком случае, в прошлый раз, когда я была в этом месте, звук был именно такой. Помнится, я интервьюировала какого-то модного designer, чьё имя, а скорее — ник, вылетело из моей головы, как только я села за расшифровку. В памяти лишь раз за разом всплывало пятнисто-болотное полотно, обтягивающие его тощую грудь, и крючкообразные руки. «Это клёво!» — говорил он. Или — «Класс!». К концу беседы я, извинившись, сбежала в туалет и долго боролась с тошнотой над круговертью унитаза, совершающей логичный, наверное, в этом полушарии почасовой оборот.
Дзынь! — пропела японская лабуда над дверью. Это молодой человек, сразу стало ясно — объект. Он был как-то смущён и сутул, зыркал по сторонам. Наверное, тоже почувствовал эту атмосферу, которая так нравилась дизайнеру с его «класс». Пальто, длинное, почти до пола, висело на нём как на неправильно подобранном манекене-коротышке. И дело не в росте объекта, он не низкий, а в длине безразмерного, и от того, наверное, очень антимодного одеяния. Словно тщательно закошено под какую-нибудь шинель времён первой мировой. Сутулый молодой человек неуверенно, оставляя грязно-слякотные разводы под тяжёлыми ботинками, двинулся в мою сторону.
— Вы же Сорокина? — спросил он, отводя взгляд.
— Да, здравствуйте. Максим? Садитесь, пожалуйста. А вы, я вижу, не торопились.
— Простите, — сказал он, усаживаясь. После, наклонившись в мою сторону, — Думал, слежка.
— Ааа, — многозначительно сказала я.
— Хотите кофе?
— Да, наверное, — опустив руку в сумку, висящую на моём стуле странного дизайна, я достала диктофон.
— Плёночный? — удивился молодой человек.
— Да. Старый, зато надёжный, — усмехнулась я, после, наклонившись вперёд, заговорщицким шёпотом добавила: «говорят, электронные все прослушиваются».
— Ааа…
— Чего изволите? Спросила выползшая из-за стойки девушка, явно всё ещё не отошедшая от пережитого шока — сержанта с водкой.
— Венский, — сказала я.
— Эспрессо, — как-то неуверенно выдавил Максим.
— Что? — девушка подняла бровь, — Эспрессо.
— Да. А что — нет?
— Ну, есть, — на лице официантки совершенно отчётливо проступили 8 классов образования и клинское детство, но всё это тут же скрылось обратно под маску.
Мне вдруг стало неимоверно, нестерпимо скучно от этой, проступившей, обыденности, словно под разноцветным шатром кочующего цирка оказался грязный и едко пахнущий балаган уродцев. Я прикрыла глаза, отстранилась от неестественности окружающего, и перенеслась чуть вперёд, недалеко, на 5 минут. Это просто, словно промотать плёнку магнитофона или диктофона. Зажмуриться, и повторять про себя «Всё пройдёт, всё пройдёт…». Идиотизм, детство в абсолюте. Но работает.
Подняла веки. Кофейная пенка осела на дно чашки, а Максим рассказывал мне что-то. Я не сразу смогла раскодировать звук его голоса, и сначала он напоминал какую-то, то налетающую с ветром, то отлетающую, индейскую песню.
… общество потребления, Даша, это ужасно, правда? Оно неестественно. Пускай, я не смогу изменить ничего конкретного… Кто я? — никто и ничто, — говорил Максим. Его эспрессо был нетронут, и лишь торчала, по старой русской традиции, из чашки блестящая ложечка.
— Кругом зомби. Ну, как в тех старых фильмах. Им нужен наш мозг. Но кто, кто стоит за ними?
— А как вы полагаете? — отстранённо спросила я.
— Я не знаю. Но я полагаю бороться с этим. Тяжело, когда не знаешь точно — с чем. Есть только некая система. Понимаете?
— Да, конечно. И всё же — как?
Максим побледнел сильнее, от чего стал похож на фарфорового Пьеро в каком-нибудь салоне антиквариата. Отогнул длинными своими пальцами полу пальто, которое так и не снял, там перемигивались несколько красных малюток-лампочек. Замешательство длилось секунду, и он явно ощутил это, со странной для столь нескладного человека ловкостью поймав мою напрягшуюся руку на краю стола.
— Тсс, Даша. Пожалуйста, тише… Не усугубляйте, — зашептал он. Блядство, со стороны мы, должно быть, были похожи на поссорившуюся парочку. Вот и пидорасы эти захихикали.
— Это — край. Мне нужны вы, люди вас читают. Вашу колонку в Night Moscow. Я в том числе.
— Сегодня читают, завтра нет, — выпалила я. — Я вам совсем-совсем не подхожу, Максим. Что вы хотите?
— Так уж и не подходите? Нет, вы всё же подумайте — где был бы Одиссей, если бы не Гомер?
— Одиссей — выдуманный персонаж.
— Не важно. У него же был прототип… Ну, да. После того, что я хочу совершить, думаю, я тоже перестану быть реальным персонажем. Но кто-то должен будет меня оживить? Вы же понимаете? Вы всё понимаете…
— Не успеете, — говорю я с какой-то не своей холодностью. — Я закричу. И потом — может у вас муляж? Вы блефуете, Максим. Здесь нет ни единого царя, на кой чёрт вам это место?
— Блефую, или нет, — снова прошипел он, перегибаясь через столик, почти ложась на него грудью так, что чашка кофе съехала к краю.
— Не важно, Даша. Бомба — это вы. То, что вы напишите — бомба. Я хочу заявить. Ясно вам?
— Но как я напишу, если вы и меня взорвёте?
— Я вам всё расскажу, вы же всё пишите. Вы уйдёте, а потом…
— То есть, вы думаете — я спокойно уйду, позволив вам…
— Решим… Там решим.
Он сел прямо, вытянувшись, пробежал взглядам по стенам и ухмыльнулся. Над порогом звякнуло — вошёл ещё кто-то, я не видела, не отрывала глаз от сидящего передо мной. Вдруг прямо сейчас?
— Максим, мне кажется — вы просто хотите прославиться, — осторожно начала я, интуитивно вытягивая слова из пересохшего горла. Слова выходили хрипловатые, тяжёлые, наверное, кому-то показалось бы — сексуальные. Он рассматривал зал, развернувшись в пол оборота на стуле.
— Идут…
— Слышите, Максим? Это же детский сад. Вы же славы хотите, заявить можно и другими способами… Скажем, Гринпис…
— А, зелёные… А чего они добились?
Не туда меня несло, не туда.
— Знаете что, Максим. Допустим, вы сделаете то, что задумали. Но я же могу просто взять, и стереть кассету. Будто и не было нашего разговора. Раз. И никто не узнает, поймите, никто не узнает — кто был Максим Борзов, и что он хотел.
— Ошибаетесь, — он повернулся ко мне, посмотрел как-то скучающе. Бледный, неуверенный юноша куда-то пропал, скрылся под морщинами на его лбу. Тоже маска?
— У меня есть друг. Он, как бы это сказать, не вполне разделяет мои взгляды, но если спустя неделю не появится ваш материал, то он самолично разошлёт подготовленное мною заявление в десяток крупнейших электронных СМИ. Либо становитесь героем со мной, либо уж как-то сами.
— Думаете стать героем? Как Чэпмен?
— Возможно. Знаете, я в своё время им очень интересовался. Теперь вот даже появилась религия его имени, забыл, как называется.
— «Марковы дети». «Сотвори себе кумира, затем — уничтожь»… И вы тоже, значит. Хотите церковь пророка Борзова?
— Ну зачем так громко?
— А взрывы тихими и не бывают…
Молчание окутало зал, мне даже показалось, что последние слова кто-то услышал. Возможно, кто-то догадается вызвать милицию. Впрочем — пустое. Ну, разговаривают два придурка о каких-то идиотских своих делах. Всё-таки надо было обзавестись электронным диктофоном. Выключила запись.
— Надеюсь, в туалет мне можно отойти? Вы ведь не будете без меня взрываться?
— Да… Наверное… Я подожду.
Я пересекла постепенно заполняющийся зал, лавируя между столиками, и добралась до дамской комнаты. Умылась холодной водой, посмотрела в зеркало. Успокоиться, надо успокоиться. Захотелось, по старой памяти, слегка припудрить ноздри крошечкой кокаиновой пыльцы. Это бы точно помогло разобраться в ситуации. Осмотрелась — у самого потолка небольшая форточка — может удастся пролезть? Если бы пару дней назад я не угробила мобильник, можно было бы позвонить… Нет, бегать по улице и звать на помощь — некрасиво. Тем более, если я не выйду, этот блядский урод вполне может психануть. В моей голове начал появляться некий план. Ещё раз умывшись, вышла вон.
— Итак, Максим, — усевшись, я снова включила запись, — вы хотите славы, прикрываясь патетикой о высокой цели?
— Наверное… Да, такое видение ситуации меня вполне устроит.
— Ничего у вас не получится, Максим. Что бы я не написала. Так не действуют настоящие герои, это метод скорее бездарных террористов. Угробить побольше простого, пусть и пидорского народа… Кровь, мясо — некрасиво. Здесь, говоря о героях, я имею в виду ту европейскую, мифо-эпосную основу, которая, по большому счёту, сейчас и укоренилась в наших мозгах.
— Я вас не вполне понимаю.
— Скажем так, Чэпмен, столь вам любимый, он был драконоборцем. В лице Леннона он пытался победить воплощение зла. Пусть, злом он был конкретно для Марка, но, тем не менее, — у героя должен быть антигерой. А вы хотите взорвать каких-то пидорасов, и что-то этим сказать. Детский сад, Максим.
Он молчал, и слегка тряслись его руки, обхватившие чашку. Потом он разом, одним глотком уничтожил холодный уже кофе.
— Наверное… Вы правы. Как-то это низко.
Сник, маска разгладилась, лишь осталась в уголках тонких, сомкнутых губ, какая-та злость, раздражение.
— Вот и здорово, — выключаю запись и хочу убрать диктофон в сумку, уже опускаю его внутрь.
— Подождите, — он прикладывает руку ко лбу, словно у него болит голова, — Я понял. То, что я задумал — глупо и пошло.
— Вот именно.
— Но в таком случае — отдайте мне плёнку.
— Как отдать?
— Это же моё право. Отдайте, Даша. Зачем она вам теперь?
— Да, пожалуй. Держите.
Вытаскиваю из сумки точно такую же кассетку, запасную. Он ничего не замечает, эдакая болезненная простота.
— Спасибо, простите, что отнял ваше время.
— Ничего. Мне было интересно.
— Удачи вам, — он деревянно встал, и, пройдя к двери, напоследок звякнувшей, исчез за ней.
Дел сегодня больше не было, и я закрыла глаза…
… и вот, он мне и говорит, — прозвучало рядом. Пузатый мужик рассказывает что-то своей, очевидно, бесформенной жене. Метро, думаю я. Взгляд бегает, не находя за что зацепиться. Я опираюсь спиной о косяк вагонной двери рядом с поручнем. Видимо, еду домой. Закрываю…
… Улица. Чернильная темнота ужа скапливается во дворах, знаменуя скорый приход медленной и тягучей зимней ночи. Где я была до вечера? Я слушаю Mobi, шагая мимо сугробов к своей пятиэтажке. Издалека долетает дребезжащий звук проезжающего трамвая, долетает собачий лай. Руки мёрзнут. Закрываю глаза…
… Вода в ванне горячая. Я слушаю запись. Получится неплохой материал. Впрочем, разве что в какую-нибудь жёлтую газетёнку. О, отдам Боброву. Имя психа изменить, себе псевдоним. Сойдёт. «Отважная корреспондентка предотвращает теракт»… Отвратительно. «Кровавый ленч в кафе «постМ»». Не то. Ладно, потом.
С кухни долетели звуки заставки «Вестей». Вылезаю из остывающей ванны, на ощупь ищу в пропаренном воздухе халат. Нахожу. Оттираю с зеркала полоску. Странно-осунувшееся, худое лицо смотрит на меня. Блядство, на чёрной шапке волос, едва видно светлеет белая прядка. Откуда? Впрочем, чёрт с ней. Наверное, даже красиво.
На кухне, свистит над газом красный пузырь чайника. За окном — беззвёздная, непрозрачная сверху ночь, снизу подсвеченная окнами соседнего дома, выступающего из тёмного оврага двора.
— Чёрным событием была ознаменована сегодняшняя встреча президента с премьер-министром Франции, проходившая, напомним, в… — звук пропал куда-то, и я стала наливать кипяток в чашку.
— … злоумышленник не смог пройти через пост охраны, и привёл в действие взрывное устройство прямо там, — чашка выскочила из рук, врезалась в пол, но так и не разбилась. Липкая лужа ещё не заварившегося чая поползла под стол. На экране красовалось неровное, зазубрено-размазанное красное пятно, внизу переходящее на пол. Суетились люди. Кого-то несли на носилках, кого-то — в целлофане. Шаровыми молниями щёлкали фотовспышки.
— По не проверенным пока данным пострадало около десяти человек. Пока трудно говорить — была ли акция спланирована заранее и работа ли это одиночки. Тем не менее, в столице введён план «перехват». Пока что, у нас нет фотографии террориста, но вы можете взглянуть на фото-робот…
Я не смотрела на экран, наблюдая, как чайная вода пропитывает мои шлёпанцы. Нет никакого друга, — думала я, у таких, как он, вообще нет никаких друзей. С детства так.
Распахнув кухонный шкафчик, я стала выкидывать все эти пакетики, свёртки, коробочки, совершенно ненужные, в лужу. Наконец, отыскала. Вот оно — маленькая красная жестяная банка «Майский чай». Полупустая. Опускаюсь на табурет, всё так же, хоть это и тяжело, не глядя в экран. Цепляю ногтями крышку, и она крутится на столе. Надо ложку… Высыпаю немного порошка и кое-как делю на две полосы. Втягиваю поочерёдно ноздрями. Становится легче.
Отдирая липнущие ноги от пола, прошлёпала в прихожею, где на высокой тёмной вешалке, в грозу безошибочно ассоциирующейся с поэзией По, висит моя сумка. Запустила руку, и долго нащупывала пластиковую коробочку. Привалившись к полотну двери, я судорожно вдавила перемотку. Щёлк — кассета домоталась до начала. Совершенно автоматически я нажала «запись», спохватившись, ткнула — «стирание». Машинка под моими пальцами слегка шумела в унисон телевизору, целенаправленно уничтожая утреннее зыбкое прошлое. Потом, миллион лет спустя, раздался ещё один щелчок. Сухой и утвердительный — кассетка была пуста. Я сползла на холодный пол и закрыла глаза…
: 574 
: 3 
