Осколок | Тася Эовин (Притчи)

Я подошла к осколку зеркала, висящего на стене, в который раз пытаясь поверить в чудо. Каждое утро начиналось с одного и того же ритуала, без которого я уже не видела дальнейшей жизни, и в то же время ни грамма не верила в него. Сколько я себя помню, первым, что я видела утром, было мое лицо в отражении закопченного осколка на стене. Лицо с яркими зелеными глазами, которые никто никогда не мог разглядеть из-за шрама, идущего по всей правой стороне лица. Шрама, что навсегда исказил мое лицо, а вместе с ним и мою жизнь.
Я была тогда слишком мала, чтобы помнить подробности, знаю только, что таким образом на меня выплеснулась ярость отца-пьяницы. Он никак не мог смириться, что его чадо так и не смогло заговорить в пять лет, и решил, что я издеваюсь над ним. Говорить я так и не научилась, а гнев родного человека остался у меня на лице, словно штамп. С тех пор я подхожу к зеркалу каждое утро, в надеже, что за ночь шрам магическим образом исчезнет.
За девятнадцать лет я так и не узнала, что такое родительская любовь. Моя мама умерла, когда мне был год, а отец не умел любить. Одни люди в деревне сторонились уродливую немую, а другие словно специально искали случая сказать мне обидные слова, толкнуть или обмануть на базаре. С детства мне приходилось работать, чтобы прокормить себя и отца. Работа мне доставалась всегда самая грязная и трудная. Но я верила, что однажды моя жизнь изменится, и я увижу в зеркале красивую девушку.
Наверное, я давно бы свела счеты со своей ненавистной жизнью, если бы не один человек. Он был единственным во всем мире, ради которого я жила. Думая о нем, я просыпалась каждое утро, терпела унижения и плевки. Только из-за него я все еще надеялась на чудо, все еще подходила к заветному зеркалу. Он наполнял мое существование смыслом и радостью.
Я понимала, что никогда не смогу быть с тем, кого люблю, и смирилась, когда он объявил о помолвке с дочкой мельника. Ее звали Джозефина. В нашей деревне не было никого красивее ее. Каждый второй парень хотел видеть ее рядом с собой, но мало кто удостаивался чести получить от нее хотя бы взгляд. Но эгоизма в ней было даже больше, чем красоты, а злость, казалось, полностью переполняла ее тело. Я никогда не могла понять, почему он выбрал ее, но в то же время радовалась, видя, что он счастлив с нею.
Все изменилось, когда сегодняшним утром я решила сократить путь до базара и пройти по полю, что лежало позади деревни. В отдалении я увидела какую-то парочку, но подойдя ближе, поняла, что это были местный пастух и красавица Джозефина. Рубаха на ней была расстёгнута, обнажая красивые пухлые груди, к одной из которых прильнули губы пастуха. Джозефина повернула ко мне раскрасневшееся лицо, но увидела, кто наблюдает за ними и поняла, что я все равно не смогу ничего никому рассказать. Даже если бы я могла, никто бы не поверил. Поэтому она лишь улыбнулась, и, издав тихий стон, отвернулась от меня.
Гнев и ненависть переполнили меня за одно мгновение. Я возненавидела Джозефину сильнее, чем ненавидела её до этого, ведь она предала моего возлюбленного. Я ненавидела ее милое личико, ее большие груди, ее голос, ее руки, запутавшиеся в волосах пастуха. Мне было обидно, что такое подлое создание может считать, что ей все сойдет с рук лишь за то, что она красива. В тот момент мной овладела ярость! Я уже не контролировала себя. На дороге, близ меня, лежал небольшой, но тяжелый камень. Недолго думая, я схватила его, подбежала к пастуху сзади и ударила его по голове. Джозефина же, цепенея от страха, не могла даже закричать.

По моим щекам лились слезы. Я убила человека. На деревянном полу моего дома лежало обезображенное тело Джозефины. Словно вымещая на ней всю обиду и злость, что накопились во мне за девятнадцать лет жизни, я уродовала ее тело, ударяя по нему ножом, пока не стало слишком поздно… В углу комнаты, на полу, валялся осколок зеркала, которым я нанесла ей первый порез, копирующий так ненавистный мною шрам, пока она еще была в сознании. Тот самый осколок, в который я смотрела каждое утро…
С моих рук все еще капала кровь Джозефины, пока я поднимала осколок с пола. Я поднесла его к глазам как раз в тот момент, когда распахнулась дверь. Словно в ступоре, я забыла о крови, забыла о Джозефине, о том, что сотворила. В дом ворвался пастух, а с ним еще пять огромных мужчин. Бежать было бесполезно.

Меня вели на эшафот сквозь толпу. Их крики смешались в один неясный гул, из которого вырывалось лишь одно слово — «убийца!». Я не обращала ни на что внимание, полностью погрузившись в свои последние мысли на этой земле.
Вдруг из толпы вырвалась одна женщина и набросилась на меня. Она пыталась вырвать меня из рук стражи, наверное, чтобы самолично исполнить смертный приговор. Мать Джозефины. Но моя стража начала отталкивать ее назад в толпу, и у нее получилось лишь ногтями оцарапать мне правое предплечье. Из бороздок тут же потекла кровь. Горячая и красная, как у моей жертвы. Жертва... Наконец-то я смогла мысленно произнести это слово.
Меня привели на середину площади и поставили на деревянный настил. Я возвышалась над бушевавшей толпой, в которой искала глазами лишь одного человека.
Я никогда не боялась смерти — рано или поздно она все равно настигла бы меня. Мне было уготовано быть заброшенной камнями, и я не боялась этих мук. Какая разница, как именно настигнет тебя смерть? А болезненная казнь — лишь завершающая точка твоей жизни. Последняя возможность почувствовать каждую клеточку своего тела.
Самый первый камень попал мне в челюсть, кроша зубы. От удара голова повернулась влево. И тут я увидела его — стоявшего чуть вдалеке, на какой-то бочке. В руках у него не было камней, лицо не пылало гневом. В этот миг я наполнилась радостью — перед смертью я все же в последний раз посмотрела на него! По моей спине и рукам ударяли камни, но я не чувствовала боли. Я не могла отвести взгляда от его темных волос и чудных глаз.
Но вдруг один из камней попал мне в ребра, и я, задыхаясь, упала на настил. Руки мои были связаны за спиной, и подняться я не могла, хотя безумно желала еще разок увидеть его лицо.

Уже никому не могла навредить убийца, и в назидание всем, ее труп привязали к лошади и потащили по улицам. Мешок на голову набрасывать ей не стали, и каждый мог видеть ее окровавленное лицо и улыбку — такую одухотворенную, словно не принадлежащей этой девушке. Улыбку той, кто во время казни испытал истинное счастье, увидев своего любимого.

Осколок Тася Эовин

Осколок
Тася Эовин