За окном падал вечер, и вечер обещался приятный, мягкий, с запахами.
Тучи рассеялись, так и не разрешившись дождем. Закат опалил полнеба, и Семипалову, хоть окно у него и выходило на восток, все было прекрасно видно: прямо против стоял дом, и плавало в стеклах солнце, и лежала густая розовая полоса.
— Где-то на белом свете… трам-пам-пам…
Настроение у Семипалова было приподнятое. Наверное, даже бравурное. Он и напевал в нос оттого, что не напевать не представлялось возможным.
— Крутят… пам-пам… земную ось…
К восьми его ждали у Шальных.
Именины. Не хухры-мухры. Надо быть при параде.
Семипалов поправил галстук.
— Чтобы пам-пам-пам… раньше…
Зеркало отразило невысокого, не вполне молодого мужчину, да, да, заурядной внешности, но где-то там, за коротким лбом, за широко, как у бычка, расставленными глазами, за носом-сапожком, под которым росли куцые рыжеватые усики, крылся богатый внутренний мир.
А как иначе?
Абы кого к Шальных не приглашали.
— Встретиться пришлось… Пам!
Семипалов поддернул манжеты и улыбнулся самому себе. Брюки, пиджак, сорочка — все, как полагается.
— В парке Чаир-р…
Он прошелся перед зеркалом, выворачивая шею. Гоголь. Вылитый. Все сидит, все ладненько, никакой ниточки не прицепилось.
Ах, какие все ж таки вечера!
Семипалов зажмурился от удовольствия. На прошлые посещения Шальных тело отзывалось теплой, прокатывающейся от пяток до макушки волной и неясным томлением.
Вечера!
Воспоминания были обрывочны, но сладки. Лица и танцы. Танцы и лица. И люстра. И запахи из кухни. И он, Семипалов, в центре всеобщего внимания…
Ах!
— Распускаются ро-озы…
Лаково отблескивали туфли. Семипалов в предвкушении и вообще в избытке чувств вбил каблуками в старенький паркет дробь, достойную не самого последнего степиста.
Трам-та-та-та!
Пропутешествовав по комнатке, звук неожиданно отдался в дверь.
— В парке Чаир-р…
И ведь как отдался! Легко, игриво, фортепианно.
Это вам не дядя Витя с лупящим в косяк кулаком. И не Макарова со своей ладонью. И не Комаровский с интеллигентно согнутым указательным.
Семипалов провернул ключ.
— Игнат Петрович!
Соседка из первой, если считать от кухни, комнаты стояла на пороге, прижимая маленькие ухоженные ручки к груди. Востренький носик, живые, аккуратно накрашенные глазки, родинка на худенькой щечке. Студентка.
— Помогите мне, Игнат Петрович!
Экзальтация в ее голосе заставила Семипалова подобрать живот.
— Конечно, Татюш, конечно! Надеюсь, ничего серьезного?
— Лампочка, Игнат Петрович.
Горячие пальчики ухватили Семипалова за локоть.
— Вообще-то я… — начал было он.
Но потом обозрел соседку со спины и дал себя увлечь.
Распускаются Тани… Тьфу! Розы, конечно.
Коридор извивался коричневой линолеумной змеей.
Комнатка справа — и тут же стул, пыльные трехлитровые банки, книги, перевязанные бечевкой, все выпирает, все выползает под ноги, пожалуйте зигзагом. А там уже дверь слева — и велосипед, и ватники, и стволы рубероида, диким полуостровом, черным языком, хочешь не хочешь, а выворачивай.
— Так что там лампочка? — спросил Семипалов, следующим противолодочным маневром уходя от идолища, составленного из помещенных друг на друга ящиков с пустыми бутылками.
— Высоко, Игнат Петрович. А я не достаю.
Соседка на миг обернулась, личико ее скуксилось.
А ведь действительно, подумал Семипалов, взлетая взглядом к темному коридорному потолку, высоко у нас, где ей…
Чмокали шлепанцы. Под юбочкой перекатывались кругленькие, симпатичные ягодицы. Под юбочкой да перед глазами.
Распускаются…
— Здравствуйте, Танечка! Здравствуйте, Игнат Петрович! — выглянула из своей норы старуха Поликарпова.
Седые волосы собраны в пук на затылке, зеленая кофта, растянутая до колен, подвязана платком, из-под лохматых бровей — заинтересованный блеск.
— Привет! — бросила через плечо Таня.
— Здравствуйте, — сказал, смутившись, Семипалов. — Я лампочку…
— Да-да, — закивала Поликарпова, — нешто не понимаю. А вырядились-то, боже упаси…
Семипалов разразился облегченным смешком.
— Что вы, Слава Валериановна! Это ж я в гости собрался. К своим. Давно уж приглашали.
— Ой!
Таня застыла столбиком. Чтобы не сбить ее, Семипалов принял левее, въехав локтем в словно специально подвешенный банный таз.
Бом-м-м!
— Что такое, Танюш? — Он попытался приобнять девушку за плечи, но та вдруг отскочила от него как от прокаженного.
— Танюш…
— Я не знала, Игнат Петрович, — прошептала Таня, пятясь, — что вы в гости… Честное слово, не знала.
Сбитый с толку Семипалов мотнул головой.
— Ну и что, Танюш? Лампочка ж — секундное дело.
— Нет-нет, — девушка наощупь нашла свою дверь. Востренькое личико сделалось бледным, глаза дрогнули, наливаясь влагой. — Вы уж идите куда шли.
— Ничего не понимаю.
Семипалов рванулся, но Таня тенью скользнула в свою комнату — рассыпались волосы, клацнул замок.
— Танюш, я что-то не то сказал? — Семипалов поскреб крашеное нитроэмалью дерево.
— Молодые, ранние, — проворчала за спиной недовольная старуха Поликарпова. — Спешат всё куда-то…
— Танюш, — снова позвал Семипалов.
Но за дверью было тихо.
Он растерянно потоптался — идти собираться, что ли, обратно? Лампочка, понимаете ли, лампочка, а сама — фьють!
— Ну-ка! Куда, куда ухватил? — донеслось из кухни. — Вот я тебе!
Из чада, из простроченных солнцем клубов пара прямо на Семипалова выбежал карапуз.
Карапуз был в одной майке, но зато с котлетой. Белобрысый, чумазый, лет четырех. Довольный. Котлета сочилась жиром. Жир тек.
— Ну-ка вернись! — Из того же чада на мгновение показалась массивная женская фигура. — Вернись, кому сказала.
Карапуз взвизгнул и спрятался за Семипалова, свободной рукой ухватив того за мизинец. Детский ноготок царапнул — вроде и не больно, но все же чувствительно.
— Что ж ты! — спешно вытянулась из своих дверей старуха Поликарпова.
Она ловко отодрала ребенка от Семипалова.
Котлета шлепнулась на пол. Карапуз заверещал, порываясь к Семипаловским брюкам. Старуха легко приложилась ладонью к голой попе.
— Нельзя. Нельзя. Нельзя.
Появившаяся из кухни мать застала уже конец экзекуции.
— Здравствуйте, Игнат Петрович. Здравствуйте, баб Слава. Дайте-ка…
Крупная, оплывшая, с одуловатым лицом, на котором выделялись черные усики, она подхватила ревущего карапуза, прижала к груди.
— Ну-ну-ну… — принялась успокаивать она ребенка.
— Ты уж смотри за ним, Мария, — строго сказала Поликарпова.
— Как тут усмотришь? — Мария вздохнула, чмокнула сына в ухо. — А котлету я выброшу.
— Тут не в котлете дело. Он Игната Петровича, — старуха Поликарпова сделала паузу, остро взглянув на Семипалова, — чуть не запачкал всего. А он в гости идет.
— Господи!
Марию с распяленным ртом унесло обратно на кухню.
— Я же тебе говорила, не трогай никого, чужое, чужое, — услышал Семипалов. — Нельзя!
Детский рев, приутихший было, набрал новую силу.
— Не бу-у-у!...
Хлипкая кухонная дверь хлопнула, приглушая звук. Раскрасневшаяся, тяжело дышащая Мария возникла в остаточном пару.
В глазах ее, нашедших Семипалова, застыла тревога.
— Не запачкал он вас?
— Н-нет, — ответил Семипалов и на всякий случай осмотрел штаны на предмет пятен. Голова у него чуть кружилась.
От крику, подумал он.
— Точно?
— Я успела, — ухмыльнулась Поликарпова. — Все пригляд нужен…
— Спасибо! Спасибо вам, баб Слава!
Семипалову показалось, что еще чуть-чуть и Мария бухнется на колени.
— И вы извините меня, Игнат Петрович!
— Да ладно, — улыбнулся Семипалов. — Живчик у вас такой э-э...
Дверной звонок натужно брякнул и разродился соловьиной трелью. Они переглянулись: Семипалов — Поликарпова, Поликарпова — Мария, Мария — Семипалов. Будто заговорщики.
— Откройте, Игнат Петрович, — вздохнула Поликарпова. — К вам ведь, наверное.
— Ко мне? — удивился Семипалов.
Но пошел.
Оказалось, действительно к нему. Бодрый и деятельный Комаровский пружинисто шагнул в квартиру.
Вихрь в сером плаще — вот кто был Комаровский. Щеголеватый худощавый брюнет.
— Вот и я. Собирайся, мотор ждет, — объявил он.
Затем увидел соседок и по-свойски кивнул обоим.
— Здравствуйте, девоньки. Все в порядке?
— Здравствуйте, Максим Карлович, — произнесла старуха Поликарпова. С какой-то, как показалось Семипалову, осторожностью.
А Мария отступила к кухне.
— Здравствуйте.
— Ну что ты, Игнат? — заторопил не выносящий промедлений Комаровский. — Что стоим? Одевайся, одевайся давай!
— Так мне только пальто…
Семипалов кинулся в комнатку.
И снова все запело внутри. Удивительно просто. Не пело, не пело, и нате. В парке Чаир… Нахлынули, взвились воспоминания. Ах, вечера!
— Эй! — крикнул вдогонку Комаровский. — А что рукав загнут?
Семипалов выглянул в коридор:
— Да лампочку Татьяне хотел ввинтить.
— Ввинтил?
Прозвучало двусмысленно.
— Тьфу!
Комаровский захохотал.
Семипалов стянул пальто с кровати. Модное. Пижонистое. Цвета беж. По случаю перехваченное у того же Комаровского.
Так, всовывая руки в рукава, он обежал глазами комнатку. Стол. Стулья. Пустой аквариум. Телевизор выключен. Ключи… Ага, ключи в брючном… Форточка… Форточка приоткрыта — пусть жилплощадь проветривается… Бутылка! Он хлопнул себя по лбу.
Купленное за бешеные деньги шампанское «Вдова Клико брют» чуть не осталось киснуть на подоконнике.
А все Комаровский — быстрей, быстрей!
— Простите меня, — уловил Семипалов, изогнувшись запирая комнатку на ключ. — Я буду осторожней.
О чем это Мария? — подумал он. О сыне опять? Бутылка холодила подмышку.
— В конце концов, все обошлось… — проскрипела Поликарпова.
Точно о карапузе. И о котлете.
Нет, Комаровский — молодец, беспокоится за него.
— Ну, действительно, все обошлось, — Семипалов, улыбаясь, выбрался из извивов коридора. — И я вполне готов.
Он помахал шампанским.
Лицо Комаровского, напряженное, злое, тут же обмякло.
— В общем, вы поняли, девоньки? — он подмигнул черным глазом, подцепил Семипалова под локоть и потащил его к выходу.
Ах, вечера!
На лестничной площадке Комаровский притормозил. Поправил Семипалову ворот, застегнул верхнюю пуговицу, сбил невидимую пылинку.
— Погоди, — сказал. — Забыл кое-что.
— А мы…
— Все нормально.
К импульсивности Комаровского Семипалов давно привык, поэтому не удивился, когда тот вернулся в квартиру.
Высокая фигура шагнула под лампочку, на мгновение сделавшись совсем черной, потом прошла дальше, оказавшись у Таниной комнаты.
Раздался короткий стук.
— Танечка, — произнес Комаровский в дверь, — в следующий раз думайте, что делаете. Иначе останетесь на голодном пайке.
И кивнул, прощаясь, застывшим Поликарповой и Марии.
— Ну вот, теперь поехали…
Лифт раскрыл пластиковую пасть.
Комаровский вошел первым, Семипалов втиснулся вторым. Кабинка дрогнула и заскользила вниз. Механизм натужно гудел, разматывая тросы.
— А что за голодный паек? — спросил Семипалов.
— Что?
— Ну, ты сказал — «голодный паек».
— Ну, так… — Комаровский пошевелил губами. — Мы, извини, опаздываем, а она прицепилась. В смысле, какого черта…
— У нее ж лампочка…
— Да мало ли! — возмутился друг.
Они вышли из подъезда. Автомобиль Комаровского, старенький «фольксваген-пассат», стоял, приткнувшись к поребрику тротуара.
Солнце еще жарило по окнам, но небо, отгорев, уже темнело. Редкие звезды сонно помаргивали в вышине.
— Садись, — Комаровский открыл для Семипалова переднюю дверцу. — Эх, прокачу!
Семипалов сел. Комаровский обошел машину, смахивая с крыши нападавшие веточки.
— А вообще, — сказал он, устраиваясь на водительском сиденье, — ходить в гости, Игнат, вещь серьезная. Тем более, к Шальных. Ты помнишь Пустырникова? Снулый такой.
Семипалов фыркнул, поскреб пальцем под носом-сапожком.
— Помню.
— Так вот, отлучили.
Сердце Семипалова пропустило такт.
— Совсем?
— Даже вешаться хотел. На груди у меня рыдал. Так-то.
Комаровский завел двигатель. «Пассат», урча и подрагивая, тронулся; завихлял, закачался прилепленный на бардачке человечек-пружинка.
Несколько секунд сосредоточенно покрутив «баранку», Комаровский вдруг прыснул, ткнул побледневшего пассажира кулаком в плечо:
— Да не грузись ты! Наврал я…
— Бли-ин! — выдохнул Семипалов. — А я всерьез…
Комаровский глянул искоса.
— В парке Чаи-ир… — запел он.
— Распускаются ро-озы! — подхватил Семипалов.
Все ж таки — ах, вечера!
Асфальт шуршал под колесами, мягко, деликатно отваливались за спину дома, редкие светофоры встречали желтым.
За мостом, когда до Шальных было уже рукой подать, их остановили. Какой-то очумелый сержант ДПС выскочил на дорогу чуть ли не под их капот:
— Тормози!
Комаровский, чертыхнувшись, свернул к обочине.
Сержант был краснощек, крутил жезл, блестел бесстыжими глазами.
— Рюмин, — представился он, козырнув, в опущенное стекло. — Куда такие веселые едете?
— В гости, — ответил Комаровский.
Сержант, заглянув в салон, улыбнулся Семипалову.
— Я смотрю, ваш сосед прямо-таки светится.
— Разве?
— А если я попрошу его выйти?
Комаровский неуловимым движением поймал ворот форменной рубашки. Сержант кхекнул, рванулся наружу, врезался в обод дверцы затылком.
— Знаешь, что… — Комаровский приблизил губы к чужому розовому уху и зашептал быстро и непонятно, проглатывая окончания.
Семипалову вообще показалось, какую-то белиберду. Жи-ши. Пиши.
— Ясно?
Пальцы расцепились. Сержант выдавил: «Извините» и исчез из окна.
Семипалов увидел, как он в прострации бредет к прозрачному «стаканчику» поста. Бедняга, подумал он.
— Шакальё, — процедил Комаровский.
«Пассат» взревел. Пост с сержантом брызнул в сторону.
— Нет, ты понимаешь! — хлопнул ладонью по рулю Комаровский. — Светится ему!
Он поддал газу.
— Да уж, — выдавил Семипалов.
Ему с опаской подумалось, что они едут слишком быстро. Пятнистые в свете фонарей, пронеслись мимо кусты. Накатила, вздулась и растаяла арка. Серая площадь с памятником испуганно шарахнулась влево — прочь, прочь.
Наверху на фоне звезд путались провода.
— Э-э, — сказал Семипалов, вжимаясь в кресло.
«Пассат», словно живой, подскочил на выбоине. Желтый дом с фальшивыми колоннами надвинулся как конец всего. Слова в голове у Семипалова смешались. Он зажмурился. Прикусил язык. Но дом в последний момент как-то лихо закруглился, обманул, вильнул и открылся боком с оградкой, атлантами, поддерживающими балконы, и фигурным козырьком подъезда. Взвизгнули шины.
— Ф-фу! — Комаровский, расслабляясь, покрутил шеей. — Прибыли.
Шальных жили в просторной пятикомнатной квартире на втором этаже. Выходящие во двор окна, занавешенные тяжелыми шторами, то и дело поплескивали теплым, радостным светом — кто-то там ходил, кто-то выглядывал, кто-то ждал.
Пахло сиренью.
— Ну, что? — полез из автомобиля Комаровский. — Пошли?
— Пошли, — взялся за ручку Семипалов.
И замер.
Специально для развлечения хозяев и их гостей у него были заготовлены разные интересные случаи, но тут он вдруг с ужасом осознал, что все они выветрились, испарились, ничего не вспоминается, даже намеком, пустота.
Кто-то что-то у кого-то там… Господи!
— Макс, я ничего не помню, — прошептал Семипалов через стекло.
— И ладно, — скривился Комаровский.
Он дернул дверцу, но Семипалов не дал ей открыться.
— Не, Макс. Что я пойду? Куда? Представляешь, они будут на меня смотреть, а я буду молчать… Бряк-бряк глазами…
— Вот она, ненужная рефлексия.
Комаровский, напрягшись, все же переборол Семипалова и, распахнув дверцу, вытащил того во двор.
Семипалов вяло отмахивался, потом перестал.
— Я опозорюсь.
Бледный овал его лица плыл в полумраке.
— И ничего ты не опозоришься, — увещевал Комаровский, поправляя на Семипалове галстук, ворот, рукава, пуговицы. — Это все лампочки. Все они. Это все дети с котлетами. Не квартира, а недоразумение какое-то. Но ничего, ничего…
— Я буду как жаба — бряк-бряк…
— И что? — спросил Комаровский. — И вообще… Сначала бряк-бряк, потом оттаешь. Я что, не знаю что ли?
Он потянул Семипалова в подъезд. Ловко приобнял. Семипалов вздохнул.
— Не, оттаю, конечно.
— Ну! — обрадовался Комаровский. — А то опозорюсь, бряк-бряк…
В подъезде было чисто и светло. Пол был в серо-розовой плитке. На лестнице — ковровая дорожка.
Комаровский с Семипаловым поднялись на пролет. Здесь в углу, в вазе, росли искусственные гладиолусы, а рядом дышал радиатор отопления.
Семипалов расстегнул пальто на груди:
— Жарко.
— Так мы идем?
— Идем.
Дверь, тяжелая, накладного дерева, с ромбиком номера над глазком, была не заперта. Семипалов шаркнул подошвами о коврик.
— А вот и мы! — без каких-либо приготовлений ввалился внутрь Комаровский. — Принимайте гостей!
— Максим Карлович! Игнат Петрович!
Хозяйка, особа немолодая, но приятная, в темно-синем платье с декольте, выглянув из кухни, из посудного звона и мясного шкворчания, всплеснула руками.
— Милые мои!
Комаровский приложился губами к протянутым пальчикам. Семипалов смутился (все-таки в ненастолько близких отношениях, чтобы целовать) и отвесил поклон.
— Игнат Петрович, вы как всегда хороши, — улыбнулась ему хозяйка. На секунду склонила пепельную голову, разглядывая. — Ну что вы стоите? Раздевайтесь, раздевайтесь!
Семипалов замешкался.
— Ох, копуша, — подскочил к нему Комаровский.
Нижняя пуговица держала Семипаловское пальто намертво. То ли сама по себе, то ли причиной были дрожащие пальцы.
Может, с «мясом» ее? — подумал Семипалов.
— Пусти!
Комаровский присел и легко расправился с капризницей.
— Ну вот, — он высвободил Семипалова из рукавов. — Другое дело!
Вешалка пухла от одежды. Рожки были заняты все до одного. Поэтому Комаровский просто набросил пальто сверху.
Семипалов одернул пиджак.
— Как я?
— Игнат Петрович, вы — чудо! — сказала хозяйка.
— Слышал? — подвигал бровями Комаровский.
— Пойдемте, — хозяйка взяла Семипалова под руку. — Вы почему-то всегда такой стеснительный поначалу.
Мягкий цветочный аромат щекотнул ноздри. Семипалов чихнул.
— Простите.
— Ничего. Это Живанши.
Из коричнево-желтой прихожей, обставленной стильно и просто, с забавными статуэтками на настенных полках, они прошли в пустую светло-зеленую комнату. Здесь висели картины — черные и кроваво-красные. Будто окна в другой мир.
В Семипалове они всякий раз рождали малопонятную оторопь. Вот и сейчас он вздрогнул, наткнувшись взглядом на черную воронку с красной точкой зрачка. То ли глаз, то ли лампочка в темноте.
Комаровский, топая следом, хохотнул.
Хозяйка толкнула створки, ведущие в следующую комнату:
— А вот и Игнат Петрович!
Яркий свет и голоса обрушились на Семипалова.
— О, Игнат Петрович!
— Ура!
— Наконец-то!
— Здравствуйте, Игнат Петрович!
Семипалов оказался тут же окружен. Рот его сам по себе расползся в улыбке. Не забыли, подумал он. Помнят. Ценят.
И стал радостно пожимать руки. Закивал. Заговорил о какой-то ерунде. Оттаял. В парке Чаир распускаются ро-озы!
Комаровский придерживал его за плечи и все повторял: «Вот. Любуйтесь. Игнат Петрович, а не непойми-что какое-нибудь!»
Потом Семипалов как-то вдруг обнаружил себя за столом, с салфеткой на коленях, с полным бокалом уже в ладони, и, оглядевшись, с удовольствием отметил, что с последнего его визита ничего в гостиной не изменилось.
Под бледно-голубым потолком распускалась диковинным цветком лепнина и искрился хрусталь. Узор из золотых лилий поблескивал на голубом фоне обоев. Таились в углах кресла. Изящные столики у стены чередовались с изящными стульями и тонконогими торшерами. Тауэром высились у окна напольные часы
А уж люди, собравшиеся за громадным, вынесенным в центр комнаты, столом, точно были знакомые и почти родные.
Вот Прохоровы: Семен, представительный, с пышными усами, с глазами-маслинами красавец-мужчина на пятом десятке лет, и Эра — его жена, худая брюнетка с длинной шеей. Вот тоненькая Света с детским капризным личиком, бывшая гимнастка. Вот бородатый Айво с неизменной трубкой в зубах. Вот Канатчиковы, оба рыхлые, розовощекие. А рядом Сатанеева, по виду почти их родственница, тоже крупная, в колечках завитых огненно-рыжих волос. И снулый Пустырников сбоку, как приданное. Вот сам Шальных — массивный, бронзовокожий, с кустистыми бровями и с квадратным подбородком. А через пустующий стул хозяйки — его сестра Хлоя, волоокая, полногрудая, роковая.
И Аминов с маленьким, в «гузку», ртом и ужасной волосатости руками.
Ах, вечера!
Семипалов исполнился к сидящим самых добрых чувств и чуть не заплакал. Он знал, здесь его любят. Все, все до одного. Были бы, были бы у души пуговицы, уж он бы расстегнул ее, как пальто, обнажаясь, и крикнул: «Все дарю, все, что имею! Дарю!»
В благодарность.
— Игнат Петрович, ну скажите же что-нибудь! — принесшая с кухни пышущий жаром противень с пирогом, на него выразительно смотрела хозяйка.
Комаровский тут же двинул его, чтоб не медлил, локтем в бок.
— Кхм, — сказал Семипалов.
Стол притих. Одиноко звякнула вилка. На нее шикнули.
Семипалов встал, ощущая на себе одобрительные, внимательные взгляды. Размеренно — тук-тук-тук — отстучал затишье маятник.
— Ну, это… — сказал, подняв бокал, Семипалов. — За именинника!
Тук-тук-тук…
— О-о-о! — грянул хором стол.
Зазвенели бокалы. Поднялся, принимая поздравление, хозяин. Захлопала в ладошки хозяйка. Особенно ярко брызнула светом люстра, загорелись глаза. Все заговорили разом, восхищаясь, превознося и желая имениннику здоровья и многие лета.
Комаровский показал Семипалову большой палец. Потом наклонился к уху:
— Я сейчас убегу. Но к часу за тобой заеду.
— А что так? — спросил Семипалов.
— Дела, — печально развел руками Комаровский.
— Понимаю.
— О-о-о! — снова грянул стол.
Опять вскинулись бокалы. Семипалов, присоединяясь, ахнул из своего.
— Вы семужки попробуйте, Игнат Петрович, — навалился слева Прохоров. — Прекрасная вещь!
— И салатик крабовый, — подхватила его длинношеяя жена.
Семипалов подставил тарелку.
Плюх-плюх-плюх. Розовые ломтики. Долька сыра. Ложка салата.
— И картошечки!
Это уже Аминов, переместившийся на стул Комаровского. Аккуратно, вилочкой, из судка.
— Спасибо. Спасибо, — кивал Семипалов.
Тарелка полнилась — к картофелю добавилась горка Канатчиковых грибов, Хлоя подложила пузатенький огурчик, от Шальных передали бутерброд с ветчиной.
Семипалов разомлел от заботы и, кажется, потихоньку пьянел.
— Кушайте, — улыбнулся ему Прохоров.
— И пейте, — сказал Аминов, сверкнув кавказскими очами.
Застолье развернулось, набрало силу.
Вокруг Семипалова охотно и с азартом уничтожали еду. Стучали вилки, ложки, скрипели ножи. Лилось и пенилось. Где-то мелькала и его «Вдова Клико». Хрустели кости, трясся холодец. Желтый картофель перекладывали морковчей. Веточками черемши оттеняли вкус мяса. Многоголовое существо праздника дышало, вгрызалось, жевало и чавкало, поводя веселыми глазами.
Семипалов решил не отставать.
Ах, вечера! А запахи! И звучало, звучало, вилось:
— Я, когда возвращался, специально прошел мимо. Думаю, отреагирует или нет…
(Хрум-м. Хр-рям. Дзынь).
— Меня что поразило — выглядит эта дура, как с картинки сошла…
— И никакой реакции!
(Бом-м! Полчаса на тауэре).
— Обивка уже сечется, одна ножка поцарапана, и за это…
— И что вы? Так и ушли?
(Ш-ш-ш! — шипит шампанское).
— Пластика, милочка. Поверьте мне на слово, всего лишь пластика…
— Вы представляете, триста долларов!
— Ужас.
Семипалов ел, слушал, потел.
— А у меня, — не выдержал, — такой был случай…
Разом стало вдруг тихо.
— Оч-чень интересно, — тряхнув кудряшками, в этой тишине произнесла Сатанеева.
— Нет, серьезно, — сказал Семипалов, — уморительная история.
— Что ж, — откинулся на спинку стула Шальных, пронзил тяжелым взглядом, — это можно послушать. Просим.
Он хлопнул в ладоши.
И все — и Айво, и Света-экс-гимнастка, и Пустырников — все захлопали тоже:
— Ур-ра!
— Игнат Петрович, вы — душка!
— Даешь историю!
— Давно ждем!
Ах, вечера!
— Так вот, — начал Семипалов, — у меня тогда травма лодыжки была — поскользнулся…
И рассказал, как у него опухла нога, как в поликлинике ему наложили повязку и как ночью ему приснилось, что нога обрела самостоятельность и рвется прочь от тела. Что там нос, Гоголь отдыхает!
Слова текли из Семипалова сами. Их даже не надо было подбирать. Он дарил их застолью, чувствуя, как нарастает в нем странная воздушная легкость.
Чуть кружилась голова.
Не взлететь бы, подумал он.
— Браво! Восхитительно! Бесподобно! — разноголосо закричали слушатели.
Громко захохотал Шальных. Тряслись в смехе Прохоровы. Постукивал трубкой Айво. Содрогаясь, ушел под стол Аминов.
— Как же вы сейчас с ногой, — нарочито-обеспокоенно спросила хозяйка, — дружите?
И новый взрыв смеха накрыл гостинную.
— А вот еще, — сказал Семипалов, выждав, когда все успокоятся.
И рассказал таксомоторную историю, в которой они с таксистом полдня искали один заковыристый адрес. При этом раз пять проезжали мимо нужного дома, смотря куда-то в другую сторону. А уж разругались как!
— Ой, не могу! — взвизгнула Хлоя, кренясь.
Сатанеева, охая, прижимала руки к мощной груди, словно боялась, что из нее вот-вот выскочит сердце. Канатчиковы, обнявшись, фыркали друг другу в щеку. Звенела посуда.
Семипалов улыбнулся.
Вечер складывался замечательно. Все-таки он — молодец! Умеет!
Глядя на веселые, раскрасневшиеся лица, Семипалов был счастлив. Только чуть придерживал столешницу, а то так и норовила уплыть куда-то.
Хорошо-то как!
— А теперь — танцы! — крикнул кто-то.
— Ох-хо-хо. Порастрясем жирок.
— Танцы!
Слитно сдвинулись стулья. Все потянулись в следующую комнату.
— Пойдемте, пойдемте, Игнат Петрович, — вцепилась в сомлевшего Семипалова хозяйка. — Вы уж обязательно должны быть.
От нее веяло цветочным теплом.
— Конечно, — кивнул Семипалов.
Вставая, он испытал мимолетный приступ слабости. Картинка перед глазами у него слегка смазалась и в миловидном лице хозяйки почудился хищный оскал.
Бр-р-р! Жуть какая.
Семипалов мотнул головой и выпрямился.
— Куда?
— Вот сюда, сюда, — хозяйка придержала его и направила. — Как вы себя чувствуете?
— Замечательно!
Вместе они поплыли между танцующими фигурами.
Негромко звучала музыка. Накатывала волнами. Вот фортепиано. Вот скрипки. Вот чуть быстрей. Пам-па-па-ра-па-па…
Семипалов обнаружил свои ладони на женской талии, а руки хозяйки — на своих плечах. Оказывается, они уже кружили по комнате вслед за другими парами. Раз-два-три, и по кругу, по кругу.
Проносились диванчики у дальней стены. Мелькали лица. Плечам было горячо.
— А муж? — спросил Семипалов.
— Боитесь? — рассмеялась хозяйка.
— Я все-таки гость. Невежливо.
— Бросьте, — Шальных, кружась, молодо откинула назад голову. — Константин Иванович не ревнив. И вообще, ему тоже скоро танцевать с вами.
— Почему? — опешил Семипалов.
— Потому что танец такой, — она рассмеялась еще раз. — Разве не помните?
— Смутно.
Мешались цвета — кремовый с салатным, салатный с золотистым. Подчиняясь мелодии, Семипалов переставлял ноги.
Оборот!
— Меняем партнеров!
Хозяйка с улыбкой оторвалась от Семипалова и растворилась в кружении. Вместо нее…
— Вы не против, Константин Иванович?
— Веди давай.
Тяжелый взгляд. Руки на плечах — мужские, короткопалые. И легкость. Весело, черт возьми! Хорошо!
Двигался хозяин без особой грации, но ритм выдерживал. Пам-па-па-ра-па-па…
Кружились справа и слева Прохоров с Аминовым, Эра с Хлоей, Сатанеева с Пустырниковым. Плыла, не кончаясь, мелодия, плыл Семипалов. В какой-то момент ему стало казаться, что он отрывается от земли, но чужие пальцы втиснулись в кожу, и наваждение прошло.
Оборот!
— Смена!
Семипалов захохотал.
Исчез Шальных, зато в переливчатом, с оборками, платье возникла Хлоя. У нее был густой, бархатный голос.
— У вас есть жена?
— Мы развелись, — сказал Семипалов.
— А что так? — она провела ладонью по Семипаловским волосам.
— Мне было плохо с ней.
— Бедный! — огорчилась Хлоя, но глаза ее, темно-синие, почти фиолетовые, смеялись.
— Она выпила из меня все соки.
— Вот как я? — Хлоя прикоснулась полными губами к его шее.
Жарко!
Семипалов отдернулся. Кружилась комната. Кружились пары. Шторы. Стены. Циновки.
— Меняемся.
Оборот.
Семипалов танцевал. С Прохоровыми. С Канатчиковыми. С Пустырниковым и Аминовым.
Подкашивались ноги, но, боже, он готов был кружить до утра. Салатное пространство за кремовым. Золотистое — за салатным. Раз-два-три…
Сатанеева.
— Сейчас со мной, Игнат Петрович, — она сцепила пальцы у него на шее.
Взгляд у нее был игривый, зовущий.
— Пожалуйста, — сказал Семипалов.
Он и не заметил, как они остались в комнате одни. От Сатанеевой пахло потом и овощным салатом.
— Вы мой, вы мой на сегодня, — прижалась она к нему. — Мой.
Мелодия текла все медленнее.
Комната, проворачиваясь, застывала то одним боком, то другим. Сатанеева примостила свою голову Семипалову на плечо. Руки ее сползли ему на спину.
— Мой.
— Ваш, — согласился Семипалов, улыбаясь.
Ему казалось, он уменьшается, плавится, становится невесомым, как перышко. Легкость была странно-счастливая, покойная.
От Сатанеевой жарило как от печки.
Семипалов сладко зевнул. Какой все-таки вечер!
— Еще чуть-чуть, ну же, — расслышал он сквозь сон.
Сатанеева стиснула его в объятьях. Ах! — голова у Семипалова, вращаясь, улетела куда-то под потолок…
Очнулся он в подъезде, висело на одном плече пальто, угол рубашки выбивался из брюк, лицо было мокрое, словно в него плеснули водой.
Домой. Да, надо домой.
С трудом определив направление, Семипалов выбрался наружу.
Было темно. Правда, впереди светил фонарь. А дальше — еще один.
Туда, решил Семипалов и побрел в ночь.
С четвертого раза рука наконец попала в рукав, он смог застегнуться и даже завязать узлом пояс.
Пошатывало. Тело казалось ватным и одновременно пустым.
Суки, подумалось Семипалову. Но о ком это он, самому ему было не понятно. Просто суки — и все. От приблизившегося фонарного света его замутило, и он обошел гигантскую железобетонную спичку по большому кругу.
Пустынная улица уходила вдаль. Серым сказочным горбом выгибался мост. Ни машин, ни прохожих.
Глыбами темнели дома. Редкие окна горели где-то в высоте. Семипалов выписывал кренделя, его то выбрасывало на проезжую часть, то притягивало к стенам. Увидит кто, подумалось ему, скажет, что пьяный.
А я не пьяный, я полый.
Черт, завертелась в мозгу мысль, меня выпили. Меня осушили.
Пристройка маленького круглосуточного книжного магазинчика заставила его остановиться. Он порылся в карманах, нагреб мелочи и смятых бумажек.
От звякнувшего дверного колокольца за стойкой встрепенулась девушка-продавец:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — Семипалов, наклонив голову, прошел к полкам.
Он не знал, что ищет, шаркал от книги к книге, тараща глаза — не то, не то, все не то. Ни имена, ни названия ничего ему не говорили. Так и не зацепившись ни за одну обложку взглядом, Семипалов шагнул обратно.
— Вот, — он высыпал на прилавок всю денежную наличность, — пожалуйста…
— Вы что, больной? — возмутилась девушка.
Семипалов, не соглашаясь, мотнул головой.
— У вас есть… книжка вот… про тех, кто человека высасывает…
— Про вампиров что ли?
— Д-да, наверное… — Семипалов подвинул к девушке деньги. — Если можно…
Продавец пожала плечами:
— Сейчас посмотрю.
Оглянувшись, она процокала к дальним стеллажам.
Семипалов ждал. На лбу у него выступил пот. Очень хотелось сесть на что-нибудь. А лучше — лечь. Выпили, выпили, выпили…
— Вот, — девушка, вернувшись, протянула ему две тонких книжки, — это научно-популярные. «Вампиры среди нас» и «Почти как люди».
— Спасибо.
Семипалов прижал книжки к груди.
— Вы плохо выглядите, — пожалела его девушка.
— Я знаю, — выходя, он дернул колоколец: дзынь.
Шаг, другой.
Сзади нагнало урчание. Мерное. Убаюкивающее. Семипалов, задремав на ходу, чуть не упал в кусты. Ветка царапнула щеку.
— Игнат!
Урчание забежало вперед, превратилось в ленивое пофыркивание. Хлопнула дверца.
— Игнат!
Разлепив веки, Семипалов обнаружил перед собой Комаровского.
— Все, — сказал он, — не танцую!
— Пошли со мной, — Комаровский схватил его за рукав.
Книги, выскользнув, шлепнулись на тротуар.
— Что это?
— Так.
Комаровский нагнулся.
— Боже ж мой, «Вампиры среди нас».
— Да, — кивнул Семипалов, — выпили, высосали…
— Вижу, — мрачно сказал Комаровский, сунул книги Семипалову подмышку. — Поехали уже.
— Поехали.
Плюхнувшись на сиденье, Семипалов тут же погрузился в дрему. Сознание его фиксировало дорогу урывками, выхватывая дома и деревья, ограды и тумбы, отражающий фары оконный блеск.
Комаровский гнал. «Пассат» повизгивал на поворотах.
Потом также, то просыпаясь, то засыпая, Семипалов поднялся к другу в квартиру. Как в янтаре застывали в памяти мгновения: красная кожаная дверь, приглушенный свет, диван, ботинки долой, подушка под голову.
Голос Комаровского долетел из какого-то страшного далека:
— Ну-ка, выпей.
Стакан с ядовито-желтой жидкостью расплющил губы.
— Ротик открыва-аем…
Семипалов глотнул.
— Глазки закрыва-аем…
Комаровский склонился, а потом вдруг растаял в дым.
Семипалов уже и не помнил, что заставило его проснуться. Может быть, слишком громкий вскрик. Может быть, скопившаяся во рту горечь.
Полоска света от неплотно прикрытой двери лежала на полу. За дверью, видимо, по телефону, разговаривал с кем-то Комаровский.
— Я, — волновался он, — не хочу даже думать об этом! Чтоб эта ваша дура Сатанеева полгода не показывалась…
Семипалов завернулся в одеяло и, пошатываясь, подошел ближе.
Комаровский за дверью помолчал, слушая собеседника, потом захрипел снова:
— Полгода! И пусть ищет донора, где хочет!.. А мне без разницы! Пусть голодает. Я донора готовлю, вывожу на энергетический пик, до дна только не пейте — нет, найдется какая-нибудь Сатанеева…
Звякнула склянка, булькнуло, Комаровский гулко глотнул.
— Да нас гаишник тормознул, так он светился… Уникальный же, черт возьми, донор, пить его и пить, только разумно…
— Вас двенадцать человек было. И всем хватило, заметьте…
— Напоил сейчас, спит. Что вы его выгнали-то?
— Ах, эта дура испугалась! Полгода, и все! И вообще он теперь месяц не ангажируется…
— Что-что, догадываться стал…
Семипалов усмехнулся и дернул дверь на себя.
— Так вот что! Донор я!
Он хотел было шагнуть вперед, но Комаровский что-то странное, неуловимо-быстрое сделал кистью, бах! — и Семипалова окружила темнота…
Проснулся Семипалов бодрым и отдохнувшим. И не скажешь, что весь вечер отплясывал.
Ах, вечера!
Он потянулся, набросил на плечо полотенце и вышел в коридор.
— Здравствуйте, Игнат Петрович, — высунулась на шлепки босых ног старуха Поликарпова. — Как погуляли?
— Замечательно! — улыбнулся Семипалов. — Был такой вечер… м-м-м…
Он закатил глаза.
— Может, вы ко мне на сырнички зайдете сегодня? — посмотрела с надеждой старуха Поликарпова.
— Обязательно! — приобнял ее Семипалов. — Обязательно. А ванна не занята?
— Куда там, — махнула рукой соседка. — Мойтесь, Игнат Петрович.
— В парке Чаи-ир… — пропел Семипалов, включая в ванной свет.
Струйки воды, гуляя по коже, привели его в благодушное состояние. Вытираясь, он думал, что у него замечательные соседи, замечательный Комаровский, а у Комаровского — замечательные знакомые.
Уже в своей комнатке, медленно одеваясь, Семипалов заметил на столе две книги. Он навис над ними, пытаясь вспомнить, откуда они взялись. В гостях подарили? Или Комаровский принес?
«Античная поэзия» и «Парусники 19-го века».
Семипалов поскреб лоб. И зачем ему эти книги? Колдовство какое-то.
: 414 
: 0 
