Книжный магазин «Knima»

Альманах Снежный Ком
Новости культуры, новости сайта Редакторы сайта Список авторов на Снежном Литературный форум Правила, законы, условности Опубликовать произведение


Просмотров: 984 Комментариев: 1 Рекомендации : 1   
Оценка: 6.00

опубликовано: 2008-04-12
редактор: Chinchillka


БОБ & КЭТТИ | Trjuganoff | Рассказы | Проза |
версия для печати


БОБ & КЭТТИ
Trjuganoff

В начале семидесятых частенько заходили мы в Абердин — шотландский порт на берегу Северного моря. После месяца шатаний по зыбучим водам Атлантики город этот давал нам недолгий приют, где можно было посидеть в припортовом пабе с большой тиснёной кружкой «Гиннеса», эля или тёмного пива «спешл». А потом походить по магазинам, отоварить свои небольшие деньги, купив себе или своим близким какую-нибудь заграничную вещицу. 
   
    Эта на первый взгляд незначительная история (в упомянутом мной городе), о которой я хочу здесь поведать, вряд ли и произошла бы, окажись в нашем экипаже первый помощник капитана, он же — помполит. Должность помполита входила в штатные расписания всех советских судов с визированными командами численностью двадцать и более человек. Наш небольшой научный пароход водоизмещением всего 450 тонн, слава Богу, не входил в эту категорию, и мы были избавлены от докучливой политической опёки, из-за которой каждый твой шаг оценивался с точки зрения морального кодекса строителя коммунизма. Обязанности помполита нёс парторг нашего судна — старший гидролог Никанорыч, но он был свой человек, сора из избы не выносил.
      
    Боб был зачислен в штат вторым коком и совершал свой первый в жизни рейс. Ещё до захода в Абердин он показал себя с лучшей стороны — быстро привык к качке, готовил при любом крене, причём, готовил добротно и вкусно, всегда вовремя подавал на столы и даже в штормовую погоду умудрялся варить первые блюда. А это не всегда под силу и опытным поварам. Для этого нужно отмерить строго определённое количество воды, зафиксировать кастрюлю на плите специальными бортиками и вовремя прижать крышку, когда судно резко подкидывало на волне. Иначе супец в один момент может выплеснуться на палубу или, того хуже, ошпарить стряпающего.
     
    Боб был самым молодым членом экипажа. Перед рейсом он получил повестку в военкомат, но неожиданный выход в море временно спас его от неминуемой службы. Его предстоящий рейс был всего-навсего трёхмесячной отсрочкой. Он прекрасно понимал, что отсрочка эта — подарок судьбы, возможность посмотреть мир. А мир, как говаривал наш парторг Никанорыч, — это открытая книга, пролистать которую дано не каждому. И Боб переворачивал только первый её лист.
     
    Он был человеком лёгкого, я бы даже сказал — весёлого нрава. В руках у него всё спорилось. Камбуз освоил быстро. Уголь, которым надо было топить плиту, с картошкой не путал. Технологию приготовления блюд знал назубок. Не зря с отличием закончил поварское отделение ШМО (Школа морского обучения). Был он худощав, но скроен ладно. Рост имел средний. Голова его напоминала дольку вычищенного боба — ровная, коротко подстриженная, глаза несколько округлой формы и в то же время ироничные, нос прямой, не выделяющийся, губы пухлые и над ними — чёрные, редкие кадетские усики.
     
    В экипаже его приняли, а старпом по-отечески благоволил к нему: часто хвалил за вкусную еду, подбадривал в трудных ситуациях, любил поговорить с ним «за жизнь». Старпом был уже в годах. По отношению к молодым членам экипажа нередко обращался «сынок», а к Бобу так и подавно.
     
    — Сынок, — говаривал он, придя на обед, — чего ты нам сварганил сегодня?
     
    — Суп «рататуй» и макароны по-скотски, — отвечал Боб гормональным баритоном, — а на третье, как всегда, компот из сухофруктов с бромом.
   
    Боб быстро перенял морские фразеологизмы и к месту ими пользовался.
     
    — Палец в рот ему не клади, — радовался старпом, — первый раз в море, а будто сто лет уже «мореманит». Молодец!
   
    Боб жил в каюте мотористов. Это была самая привилегированная каюта для рядового состава. Во-первых, она располагалась в кормовой части под главной надстройкой, где меньше всего качало — своего рода эпицентр относительной стабильности, вокруг которого происходили мотания в пространстве всех других частей нашего валкого судна. Во-вторых, каюта была четырёхместной, что в условиях очень ограниченного пространства считалось роскошью, поскольку даже некоторые представители из научного отряда жили в носовом шестиместном кубрике. И, в-третьих, до места работы было рукой подать. С горшка на работу, как любил говаривать наш «дед».
   
    Единственным недостатком была повышенная шумность. Шумность исходила от машинного отделения, которое находилось сразу за железной переборкой, и в котором постоянно работали на полных оборотах два дизеля: один главный, крутящий гребной винт, другой вспомогательный — для динамо. Наиболее невыгодными были места у мотористов. Их койки как раз прилегали к машинному отделению. А тонкая металлическая перегородка, разделявшая эти смежные помещения, была своего рода мембраной, усиливающей гром дизелей. Спать рядом с этой перегородкой было равносильно тому как, если бы по ней, как по наковальне, постоянно и одновременно стучали кувалдой и молотком. Кувалда — это главный двигатель, молоток — вспомогательный. Мне и Бобу (ему уступили место, считавшееся «привилегией» первого рейса) как раз и довелось испытывать это удовольствие. Времена относительного спокойствия наступали лишь в периоды заходов в порты. Тогда отключалась кувалда, и оставался только молоток.
   
    Со временем мы, конечно, привыкли к этой стукотне. А лично я привык настолько, что первые дни на берегу в тишине просто не мог заснуть, и непродолжительный сон накатывал только тогда, когда под окнами проходил тяжёлый МАЗ (тяжёлый пятитонный грузовик Московского Автомобильного завода с очень шумным выхлопом).
   
     В столицу графства Эбердин мы вошли на полной воде. По-другому в порт войти невозможно, поскольку приливно-отливная зона в тех местах достигает нескольких метров. В дельте реки Ди были устроены специальные доки, отделённые от Северного моря шлюзами, по верхней кромке которых проходили арочные переходные мосты. Мы встали в большом закрытом доке, отделанном по краям серо-синим гранитом. В город мы пошли втроём: старпом, Боб и я. Принципа группового увольнения на берег, несмотря на все наши вольности, капитан отменить не мог. Послаблением было только одно — группы подбирались сами, кто с кем хотел, а не принудительно, как требовала партийная инструкция. Это было большой привилегией для тех времён.
     
    Первым делом мы зашли в портовую таверну «Нью Инн». Там уже сидела половина нашего экипажа.
     
    — Заказывайте «Гиннес», — посоветовали тут же с соседнего стола, — не пожалеете.
   
    Чтобы не пожалеть, у молодой улыбчивой официантки мы заказали именно «Гиннес». Через пять минут на картонных кружочках стояли три кружки из толстого стекла с очень тёмным содержимым. Пиво было почти чёрным, с густой шапкой желтовато-бурой пены.
    Казалось, что оно вобрало в себя дух старых корабельных обшивок всей Великобритании
    и её бывших колоний. В терпком вкусе «Гиннеса» чувствовалась и невыплаканная боль Марии Стюарт, и горечь державности Эдуарда Первого, и соль глубоких фьордов Оркнейских островов.
   
    Мы заказали ещё по кружке. Тёмный тягучий напиток можно было и пить, и есть одновременно, настолько он был густым и насыщенным.
   
    — Да-а, такого пивка у нас не попьёшь, — слизывая с пухлых славянских губ сугубо шотландскую пену, проговорил довольный и улыбающийся Боб.
   
    — Пиво отменное, — подтвердил я, — но зато у них космических кораблей нету.
   
    — И воблы, — добавил старпом.
   
     — Это точно, — подтвердили с соседнего столика. — А я всё думаю, чего не хватает? — Воблы!
     
    — Воблу будешь дома есть с «Жигулёвским», — наставительно заметил старпом, — а здесь жуй солёный арахис с «Гиннесом». Как, сынок, — повернулся он к Бобу, — нравится здешняя капиталистическая жизнь?
     
    — Скучно здесь, по-моему, — отозвался Боб, — как-то очень размеренно, морду уж точно никто не набьёт.
     
    — Это точно, — прозвучал тот же голос из параллельной компании, — и девки у них никакие — тонкие да мелкие. Не женился бы ни на одной. Вот только «Гиннес» у них и хорош, а остальное так — лабуда.
     
    После таверны мы направились в город. Боб и я решили расширить свой гардероб — купить себе если не шотландскую юбку, которую здесь называют «килт», то хотя бы приличные штаны из синтетической ткани и свитер из местной овцы. Мы остановились у витрины небольшого магазина, в которой были вывешены, наверное, все продаваемые вещи. К каждой вещи был прицеплен ценник с ценами в гинеях. Мы долго не могли перевести это на фунты, пока за спиной не услышали голос:
     
    — Гинея есть немножко дороже фунта, но здесь можно торговаться.
   
    Мы повернулись и увидели девушку совсем небольшого роста, с приятным и в то же время совершенно обыкновенным лицом. Короткие волосы были гладко расчёсаны на две половины и только-только прикрывали уши. Одета она была в коротенькое пальтишко тёмно-серого, почти чёрного, цвета. Её миндалевидные глаза были как-то по-детски удивлены и направлены на нашего молодого кока.
     
    — Сынок, к тебе обращаются, — подсказал старпом.
     
    — А Вы кто? — неожиданно спросил Боб.
     
    — Я Кэтти, — ответила девушка, — живу в этом городе, русский учу давно. Вы из России? Моряки? Я вам могу чем-то помочь?
     
    — Катя?! — удивился Боб, — да ещё в Абердине! Это здорово! Конечно, мы русские моряки, и нам нужна помощь. Мы ничего не петрим в ваших ценах.
     
    — Петрим? — переспросила Кэтти.
     
    — Ну да! Не понимаем, дорого это или наоборот. Помогите нам, Катя.
     
    — А как вас зовут?
     
    — Меня — Боб. Это — Палыч, — указал он на меня, — а это наш старпом Валентин Сидорыч.
     
    — Я так и думала…
     
    — Что думала? — не понял наш молодой кок.
     
    — Что тебя зовут Боб. А это твой отец? — кивнула она на старпома.
     
    — Почему отец? — зычно захохотал названный сын.
     
    — Это потому, что тебя «сынком» обозвал, — догадался старпом.
   
    Мы все засмеялись.
     
    — Ну, сынок, похоже, приглянулся ты этой англичанке. Глаз с тебя не сводит.
     
    — Да и Боб, гляди, зацвёл, — сказал я на ухо старпому.
   
    Боб с подачи Кэтти приобрёл себе плотный, рябой шотландский свитер, а я белые териленовые штаны, которые, как уверяла хозяйка магазина, никогда не мнутся. Она с остервенением мяла их в руках, но они всё равно принимали безупречную гладкую структуру.
     
    — Штаны явно не для нашего климата, — сделал заключение старпом, — а в Рио-де-Жанейро у нас заходы не планируются.
     
    — Зато практические, и летом хорошо, — заметила наша новая знакомая.
     
    — Практичные, — поправил её Боб.
     
    — Я русский знаю не идеально, — смутилась Кэтти.
     
    — Нет-нет, — запротестовал наш повар, — что Вы! Если бы я знал так английский… Вы же говорите почти без акцента.
   
    Мы всей компанией пошли по узкой, идущей вверх улице, и маленькая Кэтти стала объяснять нам то, о чём мы даже не догадывались:
     
    — Английский язык в Шотландии вам не поможет, хотя он официальный. Здесь говорят на шотландском. Это такая разновидность английского с добавкой древнего кельтского. А ещё севернее говорят на гаэльском — языке кельтских шотландцев. И вообще вы не правильно произносите слово Шотландия. Истинный шотландец может обидеться. Никогда не говорите Шотлэнд. Это означает — земля низкорослых людей. Правильно будет Скотлэнд — Скотландия. Земля скоттов. Они пришли сюда из Ирландии ещё в пятом веке. Это очень воинственные и упрямые люди. Мы унаследовали их черты. Не хотим чужого влияния, даже английского. У нас и фунт свой, и флаг, и церковь, и одежда, и кухня…
     
    — Кухня? — оживился Боб, — это по моей части.
     
    — Ты кук?!
     
    — Нет, я боб, — пошутил Боб. — Но мне интересно, что в вашей кухне особенного?
     
    — Шотландцы любят баранину и пареную репу.
     
    — А чего тут особенного? Проще пареной репы ничего не бывает
     
    — А я всё-таки советую попробовать наш «хаггис». Это блюдо из бараньих потрохов с большим количеством овощей. Очень вкусно.
     
    — И запивать его надо обязательно пивом, — добавил я, — тогда будешь толстый и красивый.
     
    — Этого я не говорила, — заметила Кэтти, рассмеявшись.
     
    — А чай с молоком тоже шотландское изобретение? — поинтересовался Боб.
     
    — Это придумали ленивые англичане. Они добавляют в чай молоко не из-за вкуса, а по другой причине.
     
    — Интересно, интересно! Что же это за причина?
     
    — Причина очень банальная. Чай с молоком не пачкает кружку, поэтому её проще и легче потом мыть.
     
    — Гениально! — восхитился Боб.
   
    Кэтти неотвязно шла за нами, вернее, рядом, и рядом именно с Бобом. Они как бы привыкали друг к другу, изредка касаясь плечами, и так же изредка поглядывая друг на друга.
     
    — Если пойти по этой улице, — маленькая шотландка показала рукой вправо, — можно выйти к университи оф Абердин — Абердинский университет. Он очень знаменитый. Построен ещё в пятнадцатом веке. В нём почётными ректорами были Черчилль и Карнеги.
     
    — Черчилля мы знаем, — проявил эрудицию Боб, — Карнеги не знаем.
     
    — Карнеги — известный миллионер-филантроп. Но я знаю, вы не очень любите миллионеров.
     
    — Это точно, — подтвердил наш молодой эрудит. — А за что их любить?
     
    — Любить надо всех людей, — глубокомысленно ответила Кэтти, — и главное — жалеть.
     
    По радиусной улице, поднимавшейся плавно вверх, мы вышли в район старого Абердина, где нас встретила сплошная гранитная готика. Длинному зданию университета, казалось, не было конца.
     
    — Университет принимает каждый год около тысячи студентов из разных стран, — стал объяснять наш добровольный гид, — но русских здесь точно нет. Я тоже учусь в университете. Моя специальность молекулярная биология.
     
    — Это что-то очень сложное? — предположил Боб.
     
    — Зато очень интересное.
     
    — Здесь всё интересно, — согласился Боб, — и уже не так скучно, как показалось вначале.
   
    — Вам очень повезло, что вы зашли именно в Абердин. Это очень старый и красивый город. Называют его гранитной столицей Шотландии. В своё время здесь была резиденция шотландских королей. Сейчас я их всех не помню.
   
    — А почему «гранитная столица»? — поинтересовались мы.
     
    — Рядом с городом есть гранитные карьеры. Из них берут гранит для постройки зданий. Все дворцы, церкви, университет и многие дома построены из этого гранита. Даже улицы им укладывали. В портовых районах можете это увидеть. Этот камень на солнце становится светло-синим.
     
    В старом городе мы набрели на магазин забавных вещей. В нём были вещи и предметы для всякого рода проказ. Пожилой хозяин с удовольствием показывал нам разные фокусы и подначки. Бобу приглянулась пластмассовая яичница глазунья, по виду совершенно не отличавшаяся от только что приготовленной.
     
    — Завтра же подложу её на завтрак Никанорычу, — обрадовался он, — то-то будет смеху. Он её солью посолит обязательно, перчиком поперчит и начнёт, бедолага, ножом её резать. А она не режется… А желудочный-то сок выделяется, слюна течёт…
     
    — Боб, ты настоящий садист, — заметил я незлобиво.
     
    — Но согласись, хохма отменная.
    Хозяин, заметив неподдельный интерес покупателя к товару, открыл разноцветную коробочку и с видом доброго волшебника произнёс:
     
    — Абсолютли нью гудс!
     
    — Катя, что он сказал? — обратился Боб к нашей новой знакомой, стоящей рядом с ним.
     
    — Он сказал, что это совершенно новый товар.
   
    Продавец вытащил обычную матовую лампочку и показал нам её точно так, как обычно факир показывает какой-либо предмет, с которым он собирается сделать что-то необычное. Потом он ввернул её в настольный светильник, стоящий у старинного кассового аппарата. Лампа не загорелась.
     
    — Что, он хочет всучить нам перегоревшую электрическую лампочку? — удивился я.
     
    — На этом, видно, фокус не кончается, — предположил Боб. — Катя, как ты думаешь, что за этим последует?
    Кэтти недоумённо подняла тонкие брови и пожала плечами. Это вышло так наивно и по-детски, что Боб рассмеялся и тут же констатировал:
     
    — Катя, мне кажется, что тебя очень легко разыграть.
   
    Она кивнула головой, а тем временем продавец-факир выкрутил свою лампочку и с силой кинул её на пол. Наша молодая шотландка зажмурилась, но лампочка не разбилась.
     
    — Ит из бэд балб, — произнёс он, поднял её с пола, и через какое-то мгновение она загорелась у него в руках.
   
    Мы зааплодировали. Факир был вне себя от восторга. Нас это удивило. Кэтти пылала от счастья.
     
    — Олл сикрит ин зис ринг, — сообщил ещё не отошедший от успеха продавец. Он снял со своего мизинца маленькое металлическое колечко, протянул его Бобу и стал что-то долго объяснять.
     
    — Катя, я ничего не понимаю, что он хочет?
     
    — Я поняла так, что внутри лампочки спрятана батарейка, через кольцо идёт ток и зажигает внутри маленькую лампочку.
     
    — Хочешь попробовать? — предложил Боб. — Давай руку, я одену колечко.
   
    Кэтти выставила руку с растопыренными пальцами, и Боб под звуки туша, который мы все исполнили на губах, надел металлическое колечко на безымянный пальчик Кэтти. Продавец показал, куда нужно приложить это колечко на цоколе лампы, чтобы она загорелась. Кэтти была счастлива. У неё в руках горела электрическая лампочка, она подняла её над головой, и мы все ещё раз дружно и громко захлопали.
     
    — Катя, это тебе, — категорически заявил Боб и расплатился с довольным продавцом за яичницу и лампочку.
     
    Мы вышли из старой части города, пересекли главную улицу Юнион-стрит, миновали большой магазин Марк энд Спенсер, и Кэтти повела нас в пригородную часть, где расположены парки и ботанические сады. Навстречу нам попался настоящий «скотт» в зелёном добротном пиджаке с замысловатой эмблемой на нагрудном кармане и небольшой меховой сумкой, перекинутой через плечо. Вместо ожидаемых брюк на нём была клетчатая шотландская юбка. Он шёл очень гордо и независимо, глядя далеко вперёд тем отстранённым холодным взглядом, каким обычно смотрят львы или тигры. Свой чеканный профиль шотландец в юбке пронёс мимо нас так, будто он шёл по Великой Пустыне одиночества. Поскольку Кэтти почувствовала, что шотландец заинтересовал нас, она стала пояснять:
     
    — Это очень дорогая одежда, и одевается она редко. Может быть, сегодня у него день рождения или другой праздник. Килт, или юбка делается из специальной ткани «тартана». Их тысячи видов. Цвет ткани, ширина и окраска клетки — всё неповторимо. Не изменяется только крой: тридцать две складки ровно по пять инчей в ширину.
     
    — Инчей? — переспросил Боб.
     
    — Да-да — ровно пять инчей.
     
    — Дюймов, — пояснил старпом.
     
    — Если растянуть её в длину, будет семь-восемь ярдов. Такая юбка может стоить около тысячи гиней.
     
    — А зачем столько складок? — спросил я в полном недоумении.
     
    — Килт должен быть тяжёлым. Если подует ветер с Северного моря, килт не должен задираться вверх или развеваться, как флаг.
     
    — Достоинство стоит денег, — сделал заключение старпом, — особенно, если забыл надеть трусы.
   
    Боб не на шутку рассмеялся, стал приседать и хлопать себя по коленям:
     
    — Представляю себе шотландца с поднятой от ветра юбкой! 
     
    — Это совершенно исключено, — совершенно серьёзно заметила Кэтти.
   
    Она так органично вписалась в нашу группу, что мысленно мы уже считали её членом экипажа. Без неё наши знания об Абердине не простёрлись бы дальше магазина Си энд Эй или таверны Нью Инн, заходи мы сюда хоть сто раз.
     
    Старинные готические соборы с прилегающими к ним такими же старинными кладбищами очень часто попадались на нашем пути. На этих кладбищах нередко можно было наблюдать отдыхающих шотландцев обоего пола. Причём отдыхающих именно на каменных плитах надгробий. Я обратил внимание на женщину, сидевшую, как на шезлонге. Она вытянула ноги, оперлась спиной на слегка покосившийся мрамор плиты надгробного памятника и, закрыв глаза, возможно, возносила молитвы к Всевышнему о похороненном здесь дальнем родственнике. Конечно, это оригинальный способ чтить отошедших в мир иной, но, возможно, местная пресвитерианская церковь допускает такое, и именно таким образом происходит общение с миром духов.
     
    — Это собор четырнадцатого века Сент-Макар, — пояснила Кэтти, — один из самых известных.
     
    — Получается Святой Макар, — перевёл старпом. — Святых в школе нам не преподавали. Я только святителя Николая и знаю — покровителя моряков. И то благодаря бабке.
     
    Мы вышли в район парков с коротко подстриженными газонами. Кэтти тут же объяснила, что по газонам можно ходить и даже лежать на них. После чего Боб зашёл на траву, лёг под колумбарий и пригласил нас со старпомом, чтобы Кэтти сфотографировала «всё это безобразие», — так он выразился.
     
    — Ведь не поверят у нас в Союзе, что на траве в парке можно валяться. Точно? Не поверят! — восхищался и одновременно возмущался он. — А я им фотку в нос — бац! Нате, смотрите! Без всяких там экивоков. Всё честно, правдиво и доказательно.
     
    — Боб, а можно я тебя одного потом буду фотографировать? — спросила Кэтти.
     
    — Ну конечно, Катя, — отреагировал Боб, — тебе всё можно.
     
    — А фото ты мне вышлешь?
     
    — С этим будет заминка, — прокомментировал старпом, — у нас переписка с капиталистическими странами возбраняется. Письмо вряд ли дойдёт.
     
    — Это плохо, — опечалилась Кэтти.
     
    — Не грусти, Катя, — улыбнулся Боб, — время летит быстро, как-нибудь зайдём ещё раз в Абердин и я тебя разыщу.
     
    — Правда? — с надеждой в голосе спросила наша абердинка.
     
    — Вот только три года отслужу и опять приду на наше судно. Абердин у нас, считай, второй порт приписки.
     
    — А первый?
     
    — Первый — Ленинград.
     
    — Я слышала — красивый город.
     
    — Очень! Жаль нельзя тебе его показать.
   
    Мы гуляли по паркам, по скверам, по пригородным районам с типичной для Шотландии застройкой для среднего класса, где каждый домик, представляющий собой как бы маленький замок, лепился вплотную к соседнему домику.
     
    — Эти дома очень небольшие, — поясняла Кэтти, — но обязательно двухэтажные. Шотландцы могут спать только на втором этаже, там у нас обязательно спальня.
     
    — О! — удивился Боб, — и я сплю на втором этаже. У нас койки друг над другом стоят: Палыч на первом, я на втором.
     
    — Тогда считай, что ты уже шотландец, — пошутила Кэтти и чему-то грустно улыбнулась.
     
    — А что, Боб, надень на тебя килт, вязаные гольфы с кисточками, — стал подтрунивать я, — дай в руки волынку — настоящий шотландец будешь.
     
    — А и то верно, — согласился старпом, оценивающе поглядев на своего подопечного.
     
    — Катя, ты согласна? — тоже шутливо спросил Боб.
     
    — Я согласна, — покорно произнесла шотландская девушка.
     
    — Боюсь только, — продолжил старпом, — если мы скинем всю свою валюту, которую здесь получили, на половину килта твоего не хватит.
     
    — Я добавлю, — включилась в нашу импровизированную игру Кэтти.
     
    Ближе к ужину мы «взяли курс» на порт. Близилось время расставанья. Боб и Кэтти шли рядом и о чём-то беседовали.
     
    — А не накормить ли нам голодную шотландку ужином, — предложил Боб, — я думаю, она это заслужила.
     
    — Очень своевременно, — заметил я. — А она согласна?
     
    — Согласна, — ответил за неё Боб.
     
    — Вопрос, согласится ли капитан, — добавил старпом мне на ухо, — представитель чужой страны на борту, да ещё женщина. Сам знаешь.
   
    Когда капитану объяснили ситуацию, он вышел навстречу и, ступив на трап, подал руку маленькой шотландке.
   
     — Welcome on our corsair’s ship*.
    * — добро пожаловать на наше пиратское судно.(англ.)
     — Она прекрасно говорит на русском и уже имеет своего рыцаря, — предупредил старпом.
     
    — И кто же этот рыцарь?
     
    — Боб.
     
    — Достойная кандидатура.
   
    В кают-компании, самом большом помещении на нашем судне, расположенном в закруглённой по радиусу корме — уже стояли накрытые столы. На ужин подавали суп-харчо и абердинские сосиски с картофельным пюре. А сразу после ужина нашей гостье предложили остаться и посмотреть вместе с экипажем художественный фильм «Юность Максима». Импровизированный зал был в той же кают-компании.
   
    Когда Боб провожал юную шотландку на причал, она молвила:
     
    — Хорошая песня была в фильме: «Крутится-вертится шарф голубой». Так, кажется?
     
    — Крутится-вертится над головой, — продолжил Боб.
     
    — Крутится-вертится, хочет упасть, — уже пропела Кэтти.
     
    — Кавалер барышню хочет украсть.
   
    Чуть помедлив, она решительно произнесла:
     
    — Боб, укради меня. Посади на свой белый корабль и увези куда-нибудь.
     
    — А как же Шотландия, Абердин, университет?
     
    — О Шотландии я буду вспоминать в своих снах.
     
    — Жаль, что ты живёшь так далеко.
     
    — Но у нас впереди ещё два дня? А это — целая вечность.
     
    — Всего один, — поправил Боб, — а это уже половина вечности.
     
    — А ваш старпом говорил, что у вас три дня стоянки.
     
    — Завтра я работаю на камбузе. Надо отпустить в город старшего кока. Мне и так поблажку дали — два дня увольнения в первом моём иностранном порту.
     
    — Ты завтра работаешь куком? Тогда я приду тебе помогать. Сделаем какое-нибудь шотландское блюдо. Ты согласен?
     
    — Я-то согласен. Разрешит ли капитан?
     
    — Я его уговорю, — весело сказала Кэтти.
   
    Она мимолётно коснулась пальцами щеки своего юного провожатого и быстро пошла, а потом почти побежала, стуча каблучками своих маленьких туфелек по сизому граниту приютившего нас дока. У арочного моста шлюза она обернулась, помахала рукой и крикнула в ночь:
     
    — До завтра, Боб!
     
    На следующий день Боб заступил на камбуз и, как было обещано, на завтрак жарил яичницу. Нашему гидрологу Никанорычу он готовил сюрприз — резиновый муляж. С Никанорычем у него сложились особые отношения: одновременно и дружеские и какие-то ёрнические. Подтрунивания и шутки были основным арсеналом этих отношений. И Боб решил выкатить совершенно неожиданный шар — гуттаперчевую яичницу, купленную накануне. Об этой шутихе знали только мы со старпомом.
     
    Когда к раздаточному окну камбуза подошёл Никанорыч, Боб подсунул ему на тарелке глазунью, очень похожую на настоящую, а сам на всякий случай ретировался подальше от заранее предсказуемой реакции избранной им жертвы. Однако сценарий пошёл по другому руслу. Наш гидролог долго смотрел на свою яичницу, потом сказал:
     
    — Какая-то она не такая. Старая, что ли?
     
    — Никанорыч, сам ты старый, — раздалось с соседнего стола, — очки надень, да посмотри, как следует — яичница, как яичница.
     
    — Нет, что-то здесь не то.
   
    Он потрогал её вилкой, потом пальцем.
     
    — Холодная! Холодную яичницу мне подсунул! Боб! Что же это ты парторгу вчерашние заготовки даёшь? Хочешь, чтоб я тебе характеристику испортил. Бисов сын, где ты есть?!
   
    Никанорыч заглянул на камбуз — пусто.
     
    — Наверное, к вчерашней невесте побежал, — добродушно пошутил он. — Ладно. Сковорода, смотрю, горячая — щас мы яешню эту пропечём с двух сторон. Всё равно глазунью я недолюбливаю.
   
    Никанорыч сбросил свою яичницу в раскалённую сковороду, и она тут же стала скукоживаться, чернеть и чадить. Из камбуза повалил едкий зловонный дым, из которого, как из чистилища, вывалился наш парторг.
     
    — Что же это такое творится? — протирая глаза и откашливаясь, хрипел он. — Чем хотел накормить меня этот бисов сын?
   
    Боб, почувствовав неладное, быстро объявился на месте события. Такой развязки он, конечно, не ожидал и, чтобы как-то себя реабилитировать, геройски бросился в задымленный камбуз, подхватил подолом фартука чадящую сковороду и выволок её на открытую палубу.
     
    — Боб, скажи мне честно, — допытывался Никанорыч, — чем ты хотел меня отравить?
     
    — Сюрприз это, — оправдывался Боб, — сюрприз из Абердина.
     
    — Да, сюрприз не слабый, век буду помнить.
     
    — Не обижайся, Никанорыч, не по тому сценарию всё пошло.
     
    — А какой же тогда настоящий сценарий? Заворот кишок, что ли?
   
    Наш уязвлённый гидролог долго не мог понять, что за эксперимент учинил над ним Боб и отошёл только тогда, когда неудачный экспериментатор сделал ему его любимый омлет из четырёх настоящих абердинских яиц.
     
    — Больше так не шути, — нравоучительно говорил он, наворачивая за обе щеки омлет. Другой бы обиделся. В каждой шутке должна быть мера. А придумал ты, конечно, здорово. Теперь иди, драй сковороду, герой.
     
    — Непонятно, кто над кем подшутил? — рассуждал Боб, выскребая ножом намертво прилипший к чугуну пластик искусственной яичницы.
    Не успели мы отойти от происшествия, как послышался голос вахтенного матроса:
     
    — Боб! К тебе тут пришли. Выходи встречать.
    У трапа стояла Кэтти. Завидев Боба, она так ясно улыбнулась, что мир будто озарился солнцем. Хотя над доками висела кисея не разрядившегося тумана. Боб расставил руки, как для вселенского объятья:
     
    — Заходите к нам, миссис Абердин. Мы все рады Вас видеть. А особенно я.
    Он помог ей перейти по короткому деревянному трапу и обрадовал новостью:
     
    — Я уже говорил с капитаном. Он даёт тебе добро присутствовать на борту нашего «лайнера». Сегодня я целый день на камбузе. Могу предложить место помощника.
     
    — Тогда будем готовить тэттис. Хорошо, Боб? Это очень просто: нужен картофель, мясо и овощи.
     
    — Это как раз то, что у нас в изобилии.
     
    — А на десерт будет шоколадный пудинг.
    На камбузе ещё стоял дух сгоревшей абердинской яичницы. И когда Боб поведал все перипетии неудавшейся шутки, Кэтти залилась смехом, явно не свойственным предкам суровых кельтов.
     
    — Боб, ты, наверное, неудачник. Признайся. Но тебе тогда обязательно повезёт в любви.
     
    — Боюсь, что и здесь мне не повезёт, — признался Боб с ироничной улыбкой на устах.
   
    Он ласково посмотрел на Кэтти, потом, как бы опомнившись, энергично потёр руки и произнёс:
     
    — Ну что ж, приступим!..
   
    На обед нам подали тушёное с картофелем мясо, обложенное овощами, и манно-шоколадный пудинг. Когда капитан узнал название съеденного блюда, то стал про себя рассуждать:
     
    — Тэтис, тэтис, — что-то мне напоминает. А! — вдруг встрепенулся он, — миллионы лет назад было такое море, от которого и пошли все моря да океаны. Так что, где бы ты ни находился: в Индийском ли, в Тихом, или у себя на Балтике, — всё равно ты находишься в море Тэтис. Наверное, древние шотландцы знали что-то об этом, раз своё блюдо так назвали.
     
    — А шоколадный пудинг тоже шотландский? — спросил матрос-рулевой по прозвищу Полковник.
     
    — Какой же по-твоему, — заявил старпом, — сама Кэтти делала.
     
    — Я почему-то думал, что пудинг — это вообще порода собак такая.
     
    — Пу-у-у-динг, — протянул старпом, — пудель, а не пудинг.
   
    Наш второй штурман Акимыч, который стоял ходовую вахту с Полковником, постучал указательным пальцем по столу и строгим голосом произнёс:
     
    — Полковник, ещё один такой прокол, понижу до лейтенанта.
   
    Но как бы ни пикировались между собой наши мужественные моряки, все были благодарны Бобу и Кэтти за обед, приготовленный в духе шотландской национальной кухни.
     
    — А не зачислить ли нам Кэтти в штат помощником повара? — предлагал Никанорыч. — Есть там у нас вакансии, али нет?
   
    Все понимали, что это шутка и что «ковчег», уготовленный нам, не принимал на борт посторонних и что случайное появление в нашем вынужденном затворничестве маленькой шотландки являлось для нас своего рода подарком, светлым лучиком в суровых морских буднях. А Боб и Кэтти понимали это особенно, и, когда они накормили команду ужином и освободились от дел, капитан отпустил их вдвоём на берег.
     
    — Пускай погуляют, — сказал он, — группа из двух человек укладывается в данные мне инструкции. Или я ошибаюсь?
     
    — Законно, — подтверждал Никанорыч, — никто возражать не будет.  
   
    Вернулся Боб поздно — в первом часу ночи. Город стоял в сонном оцепенении. Тишина обволакивала застывшие, как на картине, доки, в которых скромно притулился наш маленький пароходик. Боб пришёл молчаливый и задумчивый — с какой-то внутренней подсветкой, которую выдавали глаза и лёгкая полуулыбка. Он рассказал нам, что они с Кэтти ходили в синематограф на американский фильм «Грязная дюжина». Фильм был про войну. Зал почти пустой. Они ели мороженое под непрекращающиеся мужские перебранки и автоматные очереди на экране. Других фильмов, к сожалению, в тот вечер не было.
   
    — Чапаева на них нет, — сделал заключение Боб, — он бы их шашечкой всех порубал на котлеты.
     
    — А как твоя Кэтти? — спросил дежуривший у трапа Полковник. — Проводил?
     
    — Сначала я довёл её до дома, потом она меня до дока. И так три раза подряд. В конце концов, настоял, что провожаю я. Она живёт в таком же двухэтажном домике, какие мы видели на окраине города. Прелесть, что за домик.
     
    — Ты хотел, верно, сказать — Кэтти, а не домик.
     
    — Катя вообще — мечта. Чего уж тут скрывать.
     
    — Боб, ты сейчас похож на шотландского «лыцаря» — сделал ему комплимент Полковник, — вот честное слово.
     
    — Верю, — отозвался на это Боб, — сейчас бы мне не спать идти, а ринуться на поля ристалищ, чтоб добыть в боях славу и снискать любовь своей избранницы.
     
    — Да она тебя и так полюбит, — махнул рукой Полковник.
     
    — Полюбит, не полюбит — завтра отход и останутся одни воспоминания.
   
    Боб жалостливо и неопределённо вглядывался в мутный силуэт города:
     
    — Полковник, хочешь, я за тебя здесь подежурю?
     
    — Иди спать, «лыцарь». Завтра тебе ещё целый день гулять. Ночуй спокойно. А я охраню твой сон от наглых происков имперьялистов.
     
    На следующее утро Кэтти не пришла. Боб ушёл в увольнение вместе со старпомом, и я не видел его до обеда. В полдень мы с Полковником решили выйти к побережью Северного моря. На пляже в летнем кафе мы увидели их группу: Валентин Сидорыч, Боб и Кэтти. Мы помахали им рукой, сели рядом на гранитный парапет, и я послал Полковника за «Колой». Более крепкие напитки на пляже не продавали. Поэтому Полковник долго плевался, называл фирменный американский напиток чернилами, а я в это же самое время выяснил, что Кэтти появилась не случайно. Они с Бобом договорились ещё вчера о встрече именно здесь — на побережье. В тот день светило скупое солнце, серые волны катились на песчаный пляж, умеряя свой бег на старых свайных волнорезах. Между волнорезами несколько местных серфингистов, облачённых в гидрокостюмы, пытались поймать гребень довольно жидкой волны, катящейся с дальних просторов Северной Атлантики. Я подбил нашего старпома отпустить погулять нашу молодую парочку по долам и весям.
     
    — Чего им сидеть тут, как привязанным, — сказал я, — пущай погуляют вдвоём напоследок. Сегодня, чай, отход у нас. 
     
    — Боб, ты не против? — спросил Сидорыч. — Но только до девятнадцати нуль-нуль. Уходим по полной воде. Потом шлюзы закроют. Так что не опаздывай.
   
    — Всё будет оки-доки, — сказал Боб, — спасибо за доверие.
   
    Он взял Кэтти за руку, и они не спеша пошли вдоль прибрежной полосы, омываемой ленивой волной. Море дышало холодным накатом — отголоском начинающегося прилива. Свежий ветер с северо-востока не студил, но и не согревал. Укатанный водой пляж, по которому медленно передвигались отпущенные погулять, был почти безлюден. Боб иногда взмахивал руками, как птица крыльями, останавливался, принимал позы, видимо соответствующие тому, о чём он там говорил. Пантомима их шага и телодвижений была похожа на некий танец, название которому ещё никто не придумал. Фигурки удалялись, становились всё меньше и меньше, превращаясь в одно целое, растворяясь во вселенной.
     
    — Хотел бы ты, Сидорыч, вернуться в молодость? — спросил я старпома.
     
    — А чего мне туда возвращаться? — старпом высоко поднял свои кустистые брови. — Нужды особой не вижу. Молодость влюбчива, но бестолкова, смотрит вовне. Старость же имеет мужество заглянуть в бездны внутреннего я. А это, доложу я тебе, вещь особая. Это подарок от прожитой жизни. И не каждый его ещё получает. Всё зависит от того, как ты прожил свою жизнь. Другому дай заглянуть в себя — ужаснётся, с ума сойдёт. Правда, Полковник?
     
    — Зачем заглядывать, — отреагировал тут же Полковник, — коли страшно. Живи себе, как знаешь. А Бог потом рассудит.
     
    — Бог-то рассудит, да отвечать нам придётся, — заключил старпом. — Каждое время хорошо, главное — человеком остаться.
     
    К девятнадцати нуль-нуль вся команда собралась на борту нашего небольшого ковчега. Не было только Боба. Судно было готово к отходу. Дед прогрел и прокрутил главный двигатель. На штурманском столе ходового мостика уже лежали развёрнутые навигационные карты с паутинными карандашными нитями прокладок нашего будущего курса. Швартовая команда, состоящая из Полковника и матроса Верёвкина, тоже была на «товсь», то есть в полной готовности. Я поднялся на мостик, чтобы обозреть обстановку, и сразу же увидел Боба и нашу маленькую шотландку, которые бежали, держась за руки, к месту их разлуки.
     
    — Молодец Боб, не подвёл, — высказался старпом, который до этого пребывал в некотором напряжении.
     
    Они добежали до ближайшего штабеля из старых потемневших от времени досок, Боб махнул рукой в нашу сторону, мол, всё в порядке, буду с вами сей момент. Штабель был невысок, и мы видели их головы: Боб что-то будто бы объяснял, а она часто кивала, как бы соглашаясь.
     
    — Пойми, Катя, жизнь у нас такая — по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. Я буду помнить о тебе. И когда-нибудь непременно вернусь.
     
    — Знаешь, у Бернса есть такие стихи, тихо промолвила девушка:
   
    Нынче здесь, завтра там — беспокойный Боб,
    Нынче здесь, завтра там, да и след простыл…
    Воротись поскорей, мой любимый Боб,
    И скажи, что пришёл тем же, что и был.
   
     — Три года пробегут быстро, Катя. Быстрее, чем эти три дня…
   
    Боб хотел договорить, но старпом прервал его коротким, а потом длинным гудком из судового тифона, гулко разнёсшимся по всему доку. Для них он показался последним стоном.
     
    — Пусть ещё пять минут поговорят, — разрядил обстановку капитан. — Жалко их почему-то. Увидеться им вряд ли придётся в этой жизни. Хотя, чем чёрт не шутит, — задумчиво пробубнил он и вывел губами, как на трубе, мелодию из известного всем нам фильма «Дети капитана Гранта».
    Боб пришёл на судно, сжимая в руках чёрные кожаные перчатки так, будто это было самым дорогим в его жизни предметом.
     
    — Катя подарила, — объяснил он. — На прощанье. Чтоб помнил…
   
    Полковник скинул со швартового кнехта шпринг, который держал наше судно на привязи, запрыгнул через фальшборт на палубу и дал знать на мостик, что всё чисто — ничто нас больше не связывает с шотландским берегом, кроме памяти о нём. Мы вышли через открытые ворота шлюза в разлившуюся от прилива дельту реки Ди. Кэтти сопровождала нас по берегу. Она дробно стучала каблучками своих маленьких туфелек по сизо-серому граниту, которым был выложен сам причал, а далее и длинный-длинный мол, уходящий далеко в море. Мы шли вдоль этого мола сначала вровень с Кэтти, а потом медленно стали её обгонять. Она побежала, несколько раз запнулась на неровностях. Но мы всё равно убыстряли свой ход и неумолимо двигались всё дальше и дальше. Кэтти добежала до края мола с небольшим, торчащим, как столб, маячком. Дальше бежать было некуда. Дальше разливалось необъятное Северное море, в которое совершенно бесстрастно внедрялся наш пароход. Она сорвала с шеи тоненький платочек и долго махала нам, а вернее — Бобу, пока совсем не скрылся вдали её трепетный силуэт. Он до сих пор маячит в моих воспоминаниях, как символ надежды и ожидания.
     
    Боб долго стоял на крыле мостика, вглядываясь в уходящий берег, в маячок на конце мола, в маленькую точку у маячка, которая была живым существом с не очень характерным для шотландцев именем Кэтти. Боб ещё крепче сжал в руках подарок своей случайной шотландки, уткнулся в него головой, сильно прижал к лицу, чтобы мы не видели слёз, проступивших на его простодушном лице.
     
    — Моя маленькая Катя, — лишь повторял он, — моя маленькая Катя, даст ли мне Бог ещё раз увидеть тебя?
   
     
    По приходу в порт приписки Боба тут же забрали в армию. В тот же год наш любимый пароход продали в Клайпеду. С тех пор я больше ни разу не видел Боба. И порт Абердин почему-то всегда обходили стороной, хотя мне ещё много раз представлялся случай бороздить моря нашей планеты.

 




комментарии | средняя оценка: 6.00


новости | редакторы | авторы | форум | кино | добавить текст | правила | реклама | RSS

26.03.2024
Итальянского певца Pupo не пустят на фестиваль Бельгии из-за концерта в РФ
На сцене Государственного Кремлевского дворца 15 марта состоялся концерт «Большой бенефис Pupo. В кругу друзей» с участием известных российских артистов.
26.03.2024
Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.
25.03.2024
Кастинг на фильм про Жириновского возобновят из-за ареста Кологривого
Андрей Ковалев уточнил, что съемки фильма затормозились и скоро будет объявлен новый кастинг.