Альманах «Снежный ком»

www.snezhny.com



Беспутые | Гонцова Наташа | Рассказы |

Беспутые - Гонцова Наташа

Всё замерло. Не шелохнётся лист, травинка не колыхнётся, не слышно пения птиц, мухи и те забились в щели, кажется, что даже ветер спрятался в свой потайной закуток. Облака, словно кролики перед пастью змеи, зависли неподвижно. Огромная чёрно-синяя туча со всполохами молний и громовыми раскатами жутко и неумолимо надвигается на притихший город. Где и когда он уже видел это? Происходящее точь в точь схоже с тем, ранее увиденном и прочувствованном.
Вспомнил. Все разбежались: память о пацане, недавно погибшем от молнии на берегу, свежа и звать домой никого не пришлось. Максим стоял посреди улицы и, как завороженный, смотрел на живое, ползущее на маленький городок чудовище. Оно ползло и ворочало перед собой клубы чёрных туч. И мальчишка, не выдержав зловещего наплыва грозы, помчался к дому. По спине ударили первые крупные капли дождя. Ливень. Влетел домой промокший до нитки. Прошлёпал грязными ногами к столу, схватил хлебную корку, налил молока в отцовский бокал, обмакивая сначала в молоко, потом в сахар уминал за обе щеки, каждый раз вздрагивая от громовых раскатов.
Гроза прокатилась быстро. После проливного дождя город, умытый и чистый, словно ожил — выбежала на улицу ребятня и с визгом, криками заносилась по лужам. Максим вынес свою гордость — перочинный нож с коричневой перламутровой ручкой — играть в ножички. Всё это вспомнилось вдруг. Пришло из каких-то удалённых глубин памяти.

***

Он вырос красивым парнем — высоким и статным, волнистые русые волосы, тонкие, как у героев с пастельных картин Константина Васильева, черты лица. От девчонок отбоя не было: регулярно получал записки с признаниями, но с дружбой не спешил — хотел, как в фильмах с хорошим концом, найти ту единственную, чтобы всю жизнь прожить в любви и умереть в один день. Инга ничем его не поражала: ходила в старых босоножках, застиранном ситцевом сарафане, волосы забранные в конский хвост перетянуты чёрной аптечной резинкой. Жила по-соседству и ничего примечательного в ней не было.
Субботним вечером из городского парка доносились песни «Битлов» в исполнении местного ВИА. Максим, быстро полив огород, ополоснувшись тут же возле большой бочки, натянул фирменные джинсы, белоснежную футболку, выгодно подчёркивающую смуглость кожи, белые кроссовки, причесал русые вьющиеся волосы, забежал за школьным другом.
Что-то таинственное было в опускавшихся на город сумерках, в приближающейся музыке, в людях — те, что постарше сидели на лавках возле палисадников с разноцветными шляпками георгинов, высокими саблями гладиолусов, пряным запахом флоксов, малышня стайками носилась по улицам в вечной детской неутомимости к вечеру, ровесники спешили на бал молодости — на танцы.
На площадке многолюдно. Примитивные движения современного танго — медленное шевеление телами под музыку. Вдоль стен — девчонки и парни: одни ждут приглашения, другие опасаясь фиаско набираются смелости — встав в круг пьют из горлышка вино. Перерыв. Максим с другом присели недалеко от сцены. Рассматривал девчонок, взглядом не задерживаясь ни на одной.
«Цыганочка»! — Трепетные звуки струн гитары. Исподволь. Не спеша. Плавно. В кругу — никого. И вдруг, с противоположной стороны площадки, робко поводя плечами, выплыла худенькая девчушка. Остановившись в центре, окинула всех взглядом. А струны зазвенели ярче, зазывнее. Как будто вспышка — невозможно оторвать глаз: с медленной, плавающей ленцы — в бурю музыки, движений, чувств. Вихрем неслась девчонка по площадке — подол яркого цветастого платья вспархивал над стройными ногами, чёрные волосы взметались вверх, опутывали лицо. Всё смешалось в танце. И падение на колени, и дрожащие плечи, и волны рассыпавшиеся по полу. Никто не посмел прервать этот зажигательный, яркий, цыганский пляс. Порвалась струна — разнёсшийся в микрофоне звук резанул. И тишина... Аплодисменты. Девчонка, поднявшись, смущённо — сама не ожидала от себя такого — поклонилась и быстрым шагом пошла с площадки. Максим рванул следом. Нагнал на выходе из горсада. Поравнявшись, заглянул в лицо и оторопел — рядом шла Инга, соседская девчонка. Невозмутимо глянув на Максима продолжала заплетать волосы.
Вечер. Танец. Музыка плывшая в ночи над засыпающим городком.
 — Ты чего с танцев ушёл?
 — Да, обещал матери, что пораньше вернусь. Собираемся утром по грузди.
 — Можно с вами?
 — Поехали.
Уснуть не мог — августовская ночь навевала что-то непонятное, удивительное, нежное. Вспоминалась круговерть жгучего цыганского танца. Не ожидал от соседки ничего подобного.
На утро мать собрала еды для перекуса, две большие плетёные корзины. За завтраком Максим сказал, что хочет взять за грибами соседскую девчонку.
 — Какая ж она девчонка! — Невеста уже.
 — Скажешь тоже — невеста...
 — А что? Девке восемнадцатый пошёл. Глядишь полгода-год да и замуж выскочит.
 — Так, что, мам, берём с собой Ингу?
 — Да по мне хоть чёрта лысого с собой бери, только жуй побыстрее. Уж солнце встало, а мы всё ещё разговоры разговариваем.
Выкатив из сарая мотоцикл с коляской, посигналил. Мать, как всегда, в коляску. Подошедшая Инга села за ним. Не спеша, объезжая канавы и рытвины, двинулись к лесу. По телу пробежала дрожь — девчонка, чтобы не свалиться, прижалась, обхватила за талию. Мать искоса поглядывала на молодняк — дело житейское, девка справная, да и родня, вроде как, не худая.
На Красную горку сыграли свадьбу. Гостей немного, но приглашены самые близкие и нужные. Столы накрыты по всем свадебным правилам — всего вдоволь — и покупных колбас да сыров, и домашнего вволю — гусей, курей, уток, телка по случаю забили, солений. Не поскупились сваты: всё продумано, обговорено и
решено заранее — никаких накладок.
Встав по утру — увидел как тесть с тёщей, мусоля пальцы считают деньги.

***

Серое низкое небо поздней осени. Мрачно. Тоскливо. Ветер бросает в лицо колкие снежинки. Максим бредёт по каким-то закоулкам. Этим утром всё перевернулось — годы семейной, счастливой жизни оборвались в одно мгновение, когда Инна стала предъявлять ему за всё прожитое. Говорила спокойно, но каждое слово — пощёчина, каждая фраза — удар под «дых». Не верил своим глазам: где та девчонка, которая улыбаясь смотрела на него жгучими цыганскими глазищами, первой взяла его под руку, первой робко чмокнула его в затылок, когда наклонился затянуть шнурки на ботинке. Сама сказала, что любит, любит давно. Где она? — Перед ним стояла мегера, выплёскивающая словесную грязь. Била хлёстко. Слушал молча — не было смысла отвечать. Когда жена в порыве злости заявила, что любит другого — сильного, молодого, мужественного, состоятельного, а он — отработанный материал на данном этапе её жизни, перехватило дыхание и жгучее пятно боли растеклось в груди. Сдержался. Молча развернулся, оделся и, положив ключи на тумбу, тихо прикрыл за собой дверь.
Блуждая по окраинным улочкам городка думал, как и когда дала трещину семейная жизнь, что он делал не так? И сам себе отвечал — многое. Не был мягок в общении — его решение было единственно верным. Жёстко обращался со всеми пытавшимися хоть как-то выразить своё мнение. Кричал, не стесняясь в выражениях. И дома бывал резким — всё должно было крутиться вокруг него «любимого»: жена и дети не смели не то что противоречить, а даже взглядом дать понять, что им что-то не нравится. И руку поднимал не раз. Бунт на «корабле» не ожиданен, но закономерен: всякому терпению приходит конец. Инга нашла другого.
Сняв квартиру в центре города (пусть шумно, но всё под рукой), Максим ударился во все тяжкие. Проблем не было: зарегистрировавшись на сайте знакомств почти каждый день менял подруг. Не прикипая ни к одной, менял-менял-менял... Понимая сколько-то психологию российских женщин (за редким исключением на сайте они все были — заями, пушистиками, солнышками, сладкими) у него не было недостатка в женском внимании. Одни пытались советами вернуть бедолагу в семью, другие запросто предлагали свой номер телефона, были и брыкливые, но они попадались довольно редко. Закрутился мужик в водовороте чувств-с.
Каждый день, открывая сообщения, не переставал удивляться написанному: Гуля-Гульнара — вдова жаловалась на умершего недавно мужа — был деспотом, ревновал до безумия, в порыве гнева изрезал лицо. Дальше — больше: сначала всё ныла (каждая буква кричала о её несчастной судьбе), потом написав, что хочет услышать голос, дала свой номер. Звонок ничего не изменил в отношении к ней — поговорили ни о чём: обиженная мужем женщина убеждала, что на сайте просто, чтобы развеяться. Ему ничего от неё было не надо: и так хватало женщин в этом круговороте разврата. Наверное, уклончивые сообщения подтолкнули Гулю отправить свою фотографию (для женщины за сорок вид был фривольным — юбка по «самое не хочу»). И началась полоса фотосессий — к каждому сообщению Гульнара прикладывала фотографии — одну откровеннее другой. В конце получил ту, что заставила ответить страждущей — не зря была бита и порезана мужем. Сайт затягивал: выбор огромен, а при его внешних данных и умении общаться проблем не возникало. Наверное, это бы продолжалось ещё долго, но одна встреча, всего одна встреча остановила его. Надолго.
В кабинете обсуждали несколько вариантов довольно выгодных дел — нужна поддержка во всех проектах. Не понял почему лица коллег стали отдаляться, голоса становились глуше. Очнулся в палате опутанный проводками. Осмотревшись, хотел приподняться, но женский голос остановил:
 — Лежите-лежите. Вам нельзя вставать.
 — Что со мной?
 — Инфаркт.
Неожиданно и страшно. Прикрыл глаза. Тихо гудела аппаратура. Состояние придавленного чем-то тяжёлым к кровати. Зашедший врач, что-то сказал медсестре. Тихий смешок разозлил: им, видите ли смешно. Он чуть не умер, а они смеются. Дёрнувшись, хотел крикнуть, и не услышал себя — не было сил.
 — Лежите, больной, лежите. Сейчас мы Вас осмотрим.
Врач проверил пульс, прослушал грудь, посмотрел график кардиограммы. Довольно потерев руки изрёк:
 — Всё страшное уже позади. Через недельку-другую побежите. Правда, надо будет поберечься. Жить надо спокойнее, батенька.
И, тяжело подняв своё грузное тело со стула, прошаркал на выход. Из коридора, перебивая больничный запах, донёсся аромат сваренного кофе. Сглотнул слюну — так захотелось обратно к себе домой, к Инге, детям, но там точно не ждут — даже дети отвернулись от него. Бумеранг — посеял зло, сам его и сжал.

***

Аделина пришла утром. Очередной обход. Осмотрела новенького. Профессиональное безразличие к чужим страданиям, обыденные фразы. Слова без тёплой нотки в голосе, равнодушный взгляд. Ему показалось, что женщина завёрнута в кокон: всё в то утро было безупречным — белоснежный халат, чёрные туфли на высоченных каблуках удлиняли стройные ноги, красиво собранные в причёске чёрные, как смоль, волосы, лёгкая косметика — слегка тронутые тушью ресницы, земляничного цвета помадой — тонкие губы, лёгкий румянец на скулах. Вышла из палаты, оставив тонкий шлейф духов.
Дни шли за днями состояние Максима то улучшалось, то ухудшалось. Потеря сознания, суета, боль, уколы, капельница и лёгкий смешок:
 — Нет уж, в мою смену я Вам умереть не позволю — нечего мне портить статистику.
Проверив данные аппаратуры, присаживалась на минутку на краешек койки, что-то говорила ободряющим голосом, улыбалась и снова уходила по своим врачебным делам. От неё пахло лекарствами и духами. Поздно вечером пришла с коробкой виноградного сока, дав попить, присела на стул и начала рассказывать разные забавные истории из больничной практики. Максим улыбался в ответ, с благодарностью принимая эти знаки внимания. За ночь она несколько раз выходила по вызову в приёмное отделение. Вернувшись, посмотрев данные аппаратуры садилась на стул, взяв его ладонь, тихонько поглаживала длинными тонкими пальцами.
Он не мог уснуть — что-то новое — необычное, нежное, тёплое вливалось в душу.
Рассвет застал уснувшую на стуле Аделину и не спящего в своей кровати Максима. С той ночи начиналось его возвращение к жизни. Он влюбился в эту строгую и, казалось, неприступную докторшу.

***

Женщина рассматривала своё лицо: после сна оно совсем не радовало. Видок ещё тот — без макияжа, припухшие веки, поредевшие и ставшие с возрастом короткими ресницы, нечёсаные волосы космами упали на плечи. Как всё скоротечно: ещё недавно, не кокетничая умела завлекать мужчин (была в ней какая-то невидимая струна, что тонко и призывно зазвенев, могла завлечь, увести за собой. Завлекала-притягивала и, пресытившись, оставляла ничего не объясняя, не заламывая в истерике рук
 — Ах, ты меня не понимаешь!
Расставалась холодно чаще всего с ироничной улыбкой — "снова не то, снова искать... ". И в поиски очередной «мухи» в сети липкой паутины.
Шло время. Летели дни, месяцы, годы. Мужа выбрала сама, когда ей было уже далеко под тридцать. Исходила из своих, не без выгодных соображений. Сергей приколотил вешалку, увидев что та вот-вот сорвётся со стены. Увидел и приколотил. Решив, что для жизни этот не броский внешне, но, видимо, хозяйственный парень вполне годится на роль мужа, она оставила его в своей комнате до утра. Свадьбу сыграли вскоре. Общежитие, в котором жили начинающие медики, гудело два дня. Столы накрывали по принципу — кто-что и сколько может: это касалось только закуски, а пить — чего проще! — Спирта, разбавленного глюкозой, всегда в достатке.
В понедельник общаковские разошлись по своим важным и не очень делам. Аделина, лёжа в постели, наблюдала как муж на плитке готовит немудрёный завтрак: жарит глазунью, варит суррогатный кофе. Перекусив, отправились гулять по улочкам старинного городка. Деревянные домики прошлого века, кружевные наличники (у каждого дома неповторимая резьба), в палисадниках изнывающие от жары цветы, из оград — ленивый брёх собак. На пыльной дороге воробьи купаются в песке. Тишина провинциального городка. Лето.
Целовались не видя никого вокруг — одни в целом мире. Проголодавшись зашли в летнее кафе. Ели из креманок разноцветные шарики мороженого. Смеялись. День пролетел незаметно. Уставшие вернулись в общежитие, вместе готовили ужин, по очереди сходили в душ, смотрели телевизор — свадебный подарок от всей общаги. Так начиналась семейная жизнь.
На утро прихватив махровые полотенца и пакет с едой (на целый день) пошли на пляж. Аделина, накупавшись до «посинения», лежала на горячем песке, смотрела как три мелкие пташки налетали с грозным писком на сороку — та стащила у них из-под клюва добычу — хлебную корку. Сорока то взлетала вверх, то рывком бросалась вниз, не желая отдавать награбленное.
Услышав у воды крики, не понимая из-за чего все переполошились, из-за чего вдруг стал серым солнечный день, пошла к толпе что-то шумно обсуждавших людей — те молча расступились: на песке, как большая изломанная кукла с неловко вывернутыми руками лежал Сергей. Лежал её Серёжа. Похорон почти не запомнила — всё было мутно, серо, тоскливо, хотелось выть, но и слезинки не проронила — не могла, не хотела, чтобы увидели её горя. Вечером впервые одна выпила бутылку водки — хотела заглушить горе, а потом уснуть и проснуться так, как будто ничего не случилось. День, когда Сергей, прыгнув с крутого берега, изломал позвоночник, разделил её жизнь на «до» и «после».
Закончилась семейное тихое счастье, не успев толком начаться. Горевала она? — Горевала. Недолго. Жизнь подняла на новую волну и унесла в другой город — требовался врач-кардиолог. Ей помогла перебраться в областную больницу давнишняя подруга. Дали ведомственную двушку.
Привыкала на новом месте, присматривалась. Пока для всех — белая ворона: никогда не остановится, чтобы запросто поболтать с коллегами, отказывается от корпоративов.
 — Гордячка. Змеюка подколодная. Высокомерия выше крыши.
Зло шипели в след остановленные надменным взглядом новенькой. Ей было наплевать на сплетни-разговоры. У неё в жизни появился спасательный круг — водка. Вернувшись вечером с работы быстро готовила что-нибудь немудрящее на закуску, выливала холодное содержимое бутылки в графин и начиналось общение самой с собой. Запотевшая поверхность хрустального сосуда, рюмка наполненная до краёв, холодное мясо, простой салатик в вазе — радовали, успокаивали, давали ощущение плавания на поверхности. Не проходило дня, чтобы заветная жидкость не появлялась на столе. Первые шаги в никуда...
Часто сопровождала при обходе заведующего отделением Петра Николаевича, человека пожилого возраста, что вовсе не мешало ему волочиться за молоденькими мед.сёстрами. По началу и на неё, как на новенькую, обратил своё старческое внимание, но вскоре, натолкнувшись на дистанционную вежливость, успокоился. Тем утром на обходе они вдвоём, тихо переговариваясь, осматривали послеоперационного больного. Он тихо отвечал на вопросы хирурга, изредка переводя взгляд на женщину. Глаза обжигали. Пришло время выписки — обменялись номерами телефонов. И началось! — Звонки даже глубокой ночью, смс-ки. Приезжал, когда вздумается. В начале — каждый день.
 — Ты меня любишь?
 — Люблю.
 — Ты не оставишь меня?
 — Никогда.
Страсть подавляла. Ревность была страшной. Его гневу не было определения — обрушиться с обвинениями мог из-за любого пустяка. Такое кружение длилось около года — с попытками уйти, вырваться из плена. Стас, смеясь как-то сказал, что она уйдёт от него только тогда, когда разрешит.
Наступило время, когда он, исчезая на несколько дней, не отвечал на звонки, появлялся с равнодушным видом — ломал её свободолюбивую душу. Безжалостно подминавший под себя женщин — наигравшись в любовь оставлял их на перепутье — и вроде не одна ещё, но уже — пустота. Игрок человеческими душами.
Закончилось в одночасье — выздоровела окончательно, когда однажды, выбирая на рынке рыбу, услышала за спиной знакомый голос. Резко повернувшись увидела Стаса с женщиной — та, с каким-то придыханьем называя его по имени, заглядывала в лицо. Аделина, встретившись с ним взглядом, усмехнулась, забрала с прилавка покупку, обошла пару как нечто неодушевлённое. Ночью долго не могла уснуть. Вставала, открывала настежь окно, с брезгливостью вспоминала увиденное — чувство гадливости в душе. Наступало разочарование. Наступило прозрение.

***

Два утра лужи покрывались тонкой корочкой льда, а сегодня серым осенним утром тихонько заглянула зима, присыпая застывающую землю пушинками-снежинками. Открыла окно — на ладони таяли звёздочки. Сварив и выпив чашечку кофе с долькой горького шоколада, включив мобильный быстро решила кому есть смысл перезванивать, кому нет, сделала два звонка, быстро пояснив что-то совсем её в данный момент не интересующее. В душ. И снова внимательно-придирчивое разглядывание морщинок — делать, или пока рано, пластику? Высушила волосы, навела брови, накрасила ресницы, коснулась слегка кисточкой скул — румяна, помаду выбрала земляничного оттенка. Вот сейчас совсем другое дело — сейчас она почти при полном параде. Натянула джинсы, свитер-самовязку (вязала неплохо и только для себя — нравилась индивидуальность и в одежде), походя глянула в компьютер — новости не интересовали, а вот письмо из Испании прочитала, посмеявшись над наивным переводом идальго — испанского друга. Накинув куртку вышла на балкон снять бельё. Всё как обычно — мелкая суета сует.
Его она увидела поднимаясь по ступеням торгового центра — встретились взглядами. Что-то было в тех серых глазах — холодных и безучастных. Походив между рядами купила упаковку бисквитного пирожного, пару лимонов, с полкилограмма шоколадных конфет, блок лёгких сигарет (закончились ещё вчера) и, рассчитавшись на кассе, пошла к выходу.
И вновь как будто натолкнулась на пронизывающе-ледяной взгляд. Он стоял на выходе — поняла, что ждал её.
 — Добрый день. Разреши помочь? (Сразу на «ты»...)
Взяв пакет и придерживая её под локоть, как старый знакомый, Айсберг (так она для себя сразу определила его суть) проводил до машины. И она, неожиданно для самой себя, предложила поехать попить чай-кофе.
 — Извини. В следующий раз. Дай телефон.
Аделина протянула визитку. Айсберг небрежно сунул её в карман брюк и, улыбнувшись, слегка приподняв несуществующую шляпу, кивнул на прощание.
Прошла неделя-другая, и она уже забыла о «ледянном» незнакомце, о своей опрометчивости: не позволяла никогда себе быть легкодоступной. Как рыбак, чтобы не сорвался улов, осторожно подтягивала к себе очередную жертву и «подсекала» в момент осознания, что та плотно сидит на крючке и не сорвётся. Потом начиналась игра в труднодоступность — мужчина обхаживал её как норовистую лошадку: букеты-конфеты, иногда что-нибудь из побрякушек и только потом был открыт доступ к телу.
Звонок домофона. Странно — она никого не приглашала и никого не ждала в этот вечер.
 — Кто?
 — Я. Открывай.
 — Кто?
 — Я. Открывай.
Не уточняя — кто бы это мог в такой поздний час её побеспокоить — открыла дверь подъезда, мельком глянув в зеркало — хорошо, что ещё не успела за день исчезнуть наведённая красота. Поняла, что сейчас в её мир войдёт Айсберг.
Пили мартини. Больше молчали, чем говорили. Женщина искоса наблюдала как Александр (он изволил представиться) потягивал вермут, смотрела на подтаивающие льдинки в своём бокале. А потом он ушёл. Сказал, что уже поздно, что пора, что очень рад был знакомству. И опять тишина. Ни звонка, ни неожиданного ранне-позднего визита.
Спала или дремала, но голос в телефонной трубке мгновенно поднял с постели:
 — Я еду к тебе. Что купить к столу?
 — Приезжай. Жду. Ничего не нужно — дома всё есть.
Дома? — Она сказала ему так же, как ответила бы мужу. Странно. Что с ней происходит?
 — Куплю фрукты.
Засуетилась. Глянув в зеркало — быстрыми мазками привела в относительную привлекательность лицо. На кухне быстро накрыла на стол: ждала уже своего мужчину. Нарезка варёной телятины, заливное из языка, маринованные огурчики (работа её рук — подруга с «барского плеча» навезла ей в конце лета овощей со своей дачи), и в завершение — водка перелитая в графинчик, две хрустальные рюмки.
Передав в коридоре пакет Александр прошёл в ванную, а потом по-хозяйски оценивая стол, сказал, что сегодня выпьет рюмку водки из уважения к хозяйке, но, чтобы больше никогда в его присутствии её на столе не было. Молча кивнула в ответ. Ужин был быстрым.
Айсберг оказался вовсе не таким уж холодным, наоборот — очень тёплым, ласковым, нежным и неутомимым. Устав, засыпали на минуты. И снова сметение чувств, сплетение тел.
Потеряла счёт времени — жила ожиданием встреч, частых свиданий. Растворилась в своей страсти к этому, почти всегда закрытому от всего и всех, мужчине. Сложно было понять его отношение к ней. Невозможно было понять его отношения. Предупредил сразу, что имеет своё личное пространство — и в него нет доступа никому, и ей в том числе, поэтому, где он живёт, чем занимается, что любит и что терпеть не может, не знала. Не знала.
Каждая встреча всё больше и больше приводила к краю бездны со всепожирающим огнём. Пришло время — она влюбилась. Влюбилась, как девчонка. С замираньем сердца ждала его прихода, волнуясь отвечала на звонки, готовила изысканные блюда, чтобы увидел, чтобы понял — всё делается для него единственного, любимого, лучшего из мужчин. Помолодев от нахлынувших чувств, не ходила — летала как будто за спиной выросли крылья. И за всё это время ни глотка водки.
Всё рано или поздно кончается — закончилось и кратковременное счастье Аделины. Полгода длилось выдуманное (или нет?) Аргентинское танго, танго её первой любви. И тишина. Опустошающая тишина. Какая-то болезненная тишина.
Приходя вечером, накрывала стол на двоих, зажигала свечи, наливала в рюмку водку. Пила рюмку за рюмкой. Потом стакан за стаканом.

***

С Максимом свела судьба, когда она была на грани. После выписки забрала к себе. С работы его уволили под благовидным предлогом сокращения штатов. Деньги у него были: жена не знала о накоплениях — хотелось удивить, купив «Волгу», поразить всех. Все дни проводил не выходя из квартиры, читал, смотрел телевизор, слушал музыку, готовил ужин. Аделина приходила уставшая и сначала скромно, (не хотела, чтобы воспринимал как алкоголичку) по рюмочке-другой за ужином вместе с ним, как бы за компанию. После на столе появились гранёные стаканы. Сущность, поселившаяся в ней, требовала всё больше и больше.
У всего есть начало и всему приходит конец. Её уволили с работы после нескольких выговоров за прогулы: начались недельные запои. Выселили из ведомственной квартиры. Накопления закончились. На работу, после звонка в клинику, где работала раньше, не брали. Максим устроился сторожить на стройке — вагончик стал для них пристанищем. Получка пропивалась быстро, еды не покупали — ночами выходили к мусорным ящикам и там худо-бедно что-нибудь да отыскивалось на закусон.
После того, как прораб не достучавшись по утру, выгнал незадачливого сторожа-выпивоху, переселились в подвал. Не прошло и трёх лет, как возле мусорных баков можно было увидеть бомжеватого вида женщину с постоянным спутником — таким же опустившимся высоким мужчиной. Иногда она радостно вопила, найдя среди мусора что-то на её взгляд приличное, если это была еда тут же жадно запихивала в рот, словно боясь, что отнимут, иной раз примеряла понравившуюся вещицу — не стесняясь прохожих могла раздеться почти до нага. Бывало, встав в позу женщины на баррикаде вещала противным прокурено-пропитым голосом партнёру по помойке, собирая прошлое, настоящее, не забывала прихватить и будущее, что это он, и никто другой погубил её жизнь. Вещалось громко, чтобы слышали все и понимали причину столь бедственного её положения. В тот день тоже визжала, покрывая спутника матами, призывая на его голову тысячи несчастий, проклинала. Не видела, как Максим тихо опустился на снег, как, дёрнувшись раз-другой, замер. Поняла, что умер — приходилось видеть не раз. Его зарыли как безродного — не обмытого, не переодетого в чистую одежду, без гроба. Над могилой — не крест — брусок с дощечкой за номером 13248.

***

Белое солнечное пятно пробивалось сквозь тучи. Заметала первая метель — летели пушистые снежинки, кружась в танце.
Приостановившаяся собачья свора с вздыбленными загривками, по какой-то неуловимой команде начала обступать не званную гостью — территория принадлежала им, и делить с вторгшейся на неё оборванкой
они не собирались. Жильцы, окружающих двор многоэтажек слышали вопли терзаемой псами женщины. Кто-то закрыл форточку, чтобы их не слышать, кто-то прильнув к окну смотрел на разыгравшуюся трагедию.
Подъехавшие медики и полицейские не подходя близко к окровавленному, разорванному в куски телу, приказали дворнику запихнуть останки в большой чёрный полиэтиленовый пакет.