Альманах «Снежный ком»

www.snezhny.com



Отпечатки | Николай Петренко | Повести |

Отпечатки - Николай Петренко

Тонкие короткие пальцы лоснились от жирных пятен. Челночными движениями они курсировали ото рта, в который погружались до половины, к тарелке с жареной картошкой.
Монотонные непрерывные движения выполнялись абсолютно автоматически, ничуть не отвлекая хозяина от его мыслей. Большая часть этих мыслей лениво скользила по заднице официантки.
«Какое же все-таки мерзкое существо», — думал Эдуард Датаев, разглядывая соседа. Он ему казался созданием, абсолютно лишенным интеллекта, способным проделывать только простейшие действия для того что бы утолить голод и как-то развлечь свой примитивный мозг. В целом Датаев много о ком так думал. Причем думал детально и основательно. Углубляясь в подобные мысли, Эдуард с удовольствием находил множество аргументов в подтверждение своим теориям. Иногда Датаеву казалось, что он единственное разумное и достойное жизни создание во вселенной. Вот и сейчас, испытывая нечто подобное, Эдуард с каким-то мазохизмом и отвращением наблюдал за человеком на другом конце барной стойки. Он вглядывался внимательно и находил в его внешности, движениях и мимике все больше поводов испытывать отвращение.
Объект презрения тем временем непринужденно засовывал картофельную соломку себе в рот, периодически отирая от жира и кетчупа прыщавый подбородок. Датаев почувствовал, что если и дальше будет наблюдать, то не выдержит, достанет из нагрудного кармана своего плаща ручку и воткнет прямо в глаз этой твари.
— Еще пива пожалуйста, и можно, если вас не затруднит, переключить канал. — Обратился Датаев как можно вежливей к человеку за барной стойкой.
Эдуард всегда говорил очень вежливо, но вежливость эта была, как бы, чересчур преувеличенной. Не то чтобы он пытался таким образом иронизировать или указывать на свою воспитанность, хотя со стороны могло показаться именно так, Датаев, судя по всему, даже не замечал этого за собой. За годы жизни подобный тон выработался как рефлекс, потому что на менее учтивые его обращения люди попросту не реагировали.
Бармен молча достал из под стойки пульт от телевизора и так же беззвучно принялся заполнять плохо отмытый бокал пенистой желтоватой жидкостью. У него не было ни малейшего желания завязывать какую бы то ни было беседу с надменным и, как он знал, не очень щедрым на чаевые посетителем.
— И на кой черт заворачивать пульт в клеенку, — возмущенно думал Датаев. — Разве для того, что бы глядя на этот зацапанный грязный полиэтилен не хотелось его снова брать в руки.
Он смотрел на пульт, но не собирался им воспользоваться. Видно, ему просто хотелось отдать какой-то «приказ» бармену и насладиться тем как этот «приказ» будет тут же исполнен.
Алкогольный хмель первого бокала уже успел на несколько пунктов повысить немое высокомерие Датаева, и он, как обычно, начал представлять ситуации, в которых эта его черта находила свой выход. Иногда ему даже хотелось расплатиться, бросив деньги на пол, а потом наблюдать за тем как их будет подбирать человек достойный, по мнению Эдуарда, разве что ползать перед ним на четвереньках. Правда, что-то не давало поступить именно так.
Датаев заметил как парень с картошкой и прыщами перевел внимание с официантки, вяло курсирующей вокруг немногочисленных посетителей, на экран телевизора. Показывали какое-то реалити шоу, где молодые люди пытались превзойти друг друга в своей неординарности. Прыщавый явно сопереживал героям, эмоции, которые шли с экрана, заметно влияли на него и заставляли менять выражения лица с глуповато-удивленного на глуповато-довольное и обратно.
— Самое время переключить, — подумал Датаев и наугад ткнул пальцем в пластиковую коробочку. Картинка сменилась, и Эдуард, даже не глядя в сторону телевизора, отпил из только что наполненного бокала, представляя как рожа соседа исказилась от недовольства. Конечно не карандаш в глаз, но хоть что-то.
Реакция, которую Датаев почему то забыл предвидеть, последовала незамедлительно.
— Брось-ка, брат, мне пульт, ты, вижу, не смотришь. — Раздался писклявый хриплый голос. Короткая фраза прозвучала очень напористо, а интонация не предполагала возможности отказа. Датаев от неожиданности вытянулся и, подавляя невольный испуг, очень неестественно отпил из бокала, пытаясь сообразить, как же ему поступить в такой ситуации.
— Да ты что, глуховат, — Пробурчал себе под нос прыщавый еще решительней, затем абсолютно беспристрастно стащил пульт из-под локтя замершего Эдуарда и сел на прежнее место.
Вроде бы никаких действий от Датаева уже не требовалось, и он старался как можно правдоподобней имитировать безразличие к происшедшему, хотя на самом деле пережил нервное потрясение такой силы, что даже немного отрезвел.
Пару секунд, и выражение лица прыщавого опять стало изменяться в унисон смене картинки на экране. Датаев посмотрел на него с новой волной ненависти. Правда, мысль о карандаше, воткнутом в глаз, у же не казалось такой реальной.
— Что значат хорошие манеры, даже всякий сброд порой не хочу оскорбить. А ведь стоило поставить на место. — Думал Эдуард. В правильном мире переключение каналов на телевизоре в пивной должно было бы быть его основной работой. Чтобы порядочные люди не утруждались. А вдруг не тот канал выбрал или переключил не вовремя или на рекламу, — то бить розгами.
И незамедлительно в своем воображении Датаев стал пороть этого прыщавого, наблюдая за тем, как корчится его противное лицо. Удар, за ударом он рассекал лозиной кожу на спине обидчика и с удовольствием смотрел на мясо, проступающее из зияющих ран. Датаев лупил с такой силой, что от напряжения на роже провинившегося вздувались вены и лопались прыщи. Вырывающийся из них гной смешивался в густую жижу со слезами и соплями, и это мерзкое зрелище усиливало отвращение Эдуарда и вместе с тем наслаждение от происходящего. Но уже через минуту такое развлечение наскучило Датаеву, тем более что обидчик не был достоин длительного внимания даже в таком его проявлении. Воображение Эдуарда невольно соскользнуло на персону, которой не посчастливилось быть первой из тех, кто ранил его душу в эту пятницу, и уже не в первый раз.
После большего глотка пива он с удовольствием представил как прямо на его рабочем месте, перегнувшись через небольшой столик, на глазах у всего отдела и нескольких клиентов он стоит с кожаным ремнем возле безвольно лежащей начальницы, которая ожидает своего наказания.
Еще глоток, и загорелая в солярии, с парой родинок голая задница, затрещала под взмахами широкого кожаного ремня. Альбина Антоновна выкрикивала оскорбительные для Датаева распоряжения, но каждая ее фраза обрывалась воплем и треском ударов, которые вырисовывали на пухлых ягодицах красные узоры.
— Недовоспитали тебя видно Альбина Антоновна. Совсем не умеешь с людьми порядочными себя вести. — Приговаривал Эдуард. — Я-то тебя научу. Вот так. Вот так. Теперь умнее будешь. Неумение заинтересовать клиента, говоришь? А как тебе это мое умение? — От таких мыслей Датаев стал чаще и глубже дышать, будто и вправду проделывал какую-то физическую работу.
Ягодицы тряслись под ударами, а вопль становился все отчаяннее и переходил в приглушенное всхлипывание. — Твоя рабочая задница, Альбина Антоновна, думаю еще и не то выдерживала. Неспроста в свои-то годы и уже на такой должности. Да и в солярии ты формы запекаешь не просто так. Давай-ка я тебя еще подрумяню. Ну как, ты испытываешь удовлетворения от работы персонала? — Мысленно проговорил Датаев, как будто цитируя не раз обращенную к нему насмешку. — А не проверить ли мне лично результат своих стараний? — сказал он на ухо воображаемому образу своей провинившейся начальницы. — Нужно же мне знать каков итог моей воспитательной работы. Ведь пользоваться им не кому попало, а самому Вениамину Эдуардовичу.
Датаев отпил из кружки, чтобы повысить уровень алкоголя в крови, разгоняя этим свою фантазию.
Звуки нескольких ударов раздались в его воображении, и щуплая рука Эдуарда резким движением перевернула на спину стонущую женщину. Красиво сложенное ослабевшее тело, послушно подчинялось действиям Датаева. Лицо начальницы всегда казалось ему пугающе красивым, от чего он еще больше ее ненавидел. Себя же, не смотря на высокомерный нрав, Датаев считал непривлекательной личностью. Конечно, в таких вещах он себе никогда не признавался, а если иногда нечаянно пускал хоть малую часть подобных мыслей в сознание, то тут же вырисовывал модель, в которой он так или иначе, независимо от внешности, превосходил всех известных ему живых людей на самом высоком — нравственном уровне.
Всматриваясь в красивое лицо только что выпоротой им молодой женщины, и думая о своих дальнейших действиях, Датаев не мог не испытывать удовольствия, чем то отдаленно напоминающего то, которое испытывал бы вредный мальчишка смачно плюнувший на новое платьице чопорной девочки. Датаев схватил за плечо Альбину Антоновну, и что было мочи сжал зубами ее загорелую грудь. Громкий вскрик преобразился в умоляющее о прекращении пытки всхлипывание и Датаев, сделав рывок всем телом, сорвал с начальницы бюстгальтер. На несколько секунд он остановил ход мыслей, чтобы сделать еще один глоток из бокала с пивом. Эдуард пристально посмотрел в глаза воображаемой начальницы и попытался придумать в них именно такой взгляд, который бы как можно лучше подходил к ситуации, но как назло именно с этим и возникла проблема. Как Датаев не старался, но глаза Альбины Антоновны выражали только то, что он видел в них в реальной жизни. С таким выражением можно было смотреть разве что на клопа перед тем как раздавить его под ногтем. И несмотря не все только что пережитое Альбина Анатонова смотрел на Датаева именно такими глазами. Это была даже не ненависть, это было пренебрежительное отвращение.
Эдуард никак не мог стерпеть подобного оскорбления, тем более, от своего собственного воображения. Чтобы вернуть все на круги своя, нужно было придумать достойный ответ такому надменному и презрительному взгляду. Он с силой сжал в своем маленьком кулачке длинные каштановые волосы и потащил голову Альбины Антоновны в направлении ширинки своих брюк.
Хоть и не осознавая того в полной мере, но изо всех наказаний, которые измышлял Датаев, самым суровым и жестоким, он посчитал интимную близость с ним самим, в каком бы то ни было проявлении.
От происходящего в голове представления Эдуард невольно заулыбался и даже издал негромкий смешок, чем обратил на себя внимание бармена. Тот конечно не ожидал увидеть улыбку на лице, которое своей угрюмостью досаждало ему каждую пятницу с шести до семи вечера, но ничего особенного не подумал. На момент он задержал взгляд на Датаеве и повернулся к кассовому аппарату.
От этого взгляда Эдуард понял, как глупо он может выглядеть со стороны, усиленно сопя и улыбаясь себе в стакан. Кроме того ему причудилось что за тот короткий миг бармен в деталях узнал обо всем, что происходило в его воображении. Чувство стыда залило мысли и едкой кислотой начало растворять образы там находившиеся.
Датаев встрепенулся и взахлеб допил остатки пива. Сейчас ему как никогда хотелось бросить деньги в лицо негодяю, его ни за что унизившему, но, как и во все предыдущие разы, он просто достал несколько купюр, судорожно разгладил и аккуратно положил под пустой бокал. Пристыженный сам собой и огорченный, от того, что не получилось перейти к следующему этапу свидания с Альбиной Антоновной, Датаев, по дороге домой, принялся искать нейтральную мысль и остановился на размышлениях о предстоящих покупках. Размышлять особо то и не было о чем. Он просто как таблицу умножения повторял про себя уже наизусть заученный список, который долгое время практически не изменялся.
От душного помещения и пережитого стресса у него разболелась голова. Раздувая ноздри и втягивая воздух летнего вечера, он хотел этим воздухом заместить неприятную тяжесть, скопившуюся у висков. Походы домой из пивной в пятницу вечером, особенно в теплое время года, были одними из любимых моментов во всей жизни Датаева, что бы в этой жизни не происходило. Сумеречное время суток казалось каким-то сказочным, особенно когда он был немного пьян. В памяти невольно возникали картины раннего детства и юности. В такие моменты злоба, с которой он сжился и которую уже привык не замечать, отступала, и мир вокруг казался по-приятному необычным. Это чувство было похоже на то, как если бы кто-то, привыкший ходить с полными карманами щебня, в один момент избавился от лишней тяжести. Вряд ли бы этот кто-то сразу смог сказать, что именно изменилось, но однозначно чувствовал бы себя намного лучше. Правда, когда Датаев открывал дверь своей квартиры, раскладывал по полочкам продукты и усаживался у телевизора, то карманы снова постепенно наполнялись щебнем, и так же незаметно реальность возвращалась в привычную для него форму.
Экран телевизора мигал и один рекламный блок, резко обрываясь, тут же замещался новым, потом следующим и следующим. Не выдержав, Датаев сдался и впустил в свой мозг поток информации, вещающий о наилучшем собачьем корме, и довольные глаза псины смотрели на него из квадратного светящегося окна.

— Так недолго и собаку завести, — подумал с иронией Датаев.
— Ну все таки я до конца не понял, зачем тебе собака?
— Как зачем? Друг и спутник жизни всегда весел сам и веселит всех кругом. И дети пускай к ответственности привыкают.
— Так это у тебя такой способ приучит к ответственности детей? Что-то мне кажется, что ответственности только у вас женой прибавится — безразличным подколом ответил Фролкин.
— Ну нет! — возмутился Семен так резко, как если бы отрицал мысли, которые были его собственными. — Просили собаку, будет им собака, но мы с женой сразу сказали, что если собака ваша, значит выгуливать, кормить, мыть и прочее будете сами.
— Они там знают, это же дети. Ты им сказал собака, а они после этого слова больше ничего и не слышали. Таких случаев вообще много. У меня во дворе одно время дог ходил. Тоже, видно, детям для ответственности купили, а они со щенком наигрались и выбросили на улицу. Такое жалкое зрелище, эта собака даже ногу задрать не могла под деревом — одни кости. Породистые собаки к уличным условиям вообще не привычны.
— Я еще ничего не купил, а ты уже голодную смерть пророчишь, и что значит «выбросили на улицу». — Повторил с возмущением слова Фролкина Семен. — Это ж садизм какой то?
Чтобы там не случилось, а на улицу никто выгонять точно не станет.
— Значит, все-таки, если детям надоест, сам будешь каждое утро еще раньше вставать и перед работой выгуливать?
— Да с чего бы им что-то надоело! — Снова повышая тон, ответил Семен. Ты что решил мне доказать, что не стоит покупать собаку?
— А запах, собака это же запах. Только в дом зайдешь, сразу слышно.
— Ну, значит, лично ты можешь больше не приходить! И с чего ты меня достать решил своим негативом. Не ты же собаку покупаешь. Много у кого дома животные, и все отлично. У тебя у самого кот.
— Кот это кот, с ним все по-другому.
— А что же, это не животное, а пришелец из космоса, что с ним все по-другому?
— А если и пришелец! — важно отрезал Фролкин. — Коты они особенные.
— Да чего уж там особенного? — в тапки гадят по-особенному и вопят несносно. Меня их вой, ей богу, так из себя выводит. Я человек ко многому привыкший. Мы с женой двоих детей почитай одного возраста воспитываем, ко всяким крикам-ревам привыкли и в час, и в два, и в три ночи. Но кошачий вой для меня как ультразвук какой-то. Мне по весне хочется выйти во двор и всех их в одночасье кастрировать, чтоб не орали.
— И кто тут садист, спрашивается? — заулыбался Фролкин.
— Да это все ты.
— Ну конечно, а кто же еще…
— Вроде все хорошо до этого было. Не звал бы тебя с собой собаку выбирать, если бы заранее знал, что начнешь гадости разные рассказывать.
Семена было легко вывести из себя, и он начал всерьез злится на Фролкина за его глупые издевки, которые в глазах Фролкина вовсе и не были чем-то серьезным.
— Что ты, что ты, я же ничего такого. — зачастил Фролкин. — Я просто хотел, чтоб ты все учел, помочь, так сказать, обдумать важный поступок.
— Да ничего ты не хотел, знаю я, что ты хотел…..
— Ну прости Семен, я смотрю ты и вправду разошелся. Правильно говоришь — собака это всегда позитив.
— Да позитив! — Все еще возмущенно отвечал Семен, — а ты сиди со своим космическим котом!
— Что ты как ребенок, уймись, наконец. Я вон даже извинился. — Фролкин слегка пнул Семена ладонью в плечо, будто пытаясь вытолкать из него угрюмый настрой. Он, конечно, знал о характере Шумского, из-за которого тот мог с полуоборота заводиться по какому-то пустячному поводу. И Фролкин, нужно сказать, частенько потехи раде подтрунивал над ним. Уцепится, бывало, за какую-то мелочь и начнет Семену что-то доказывать. И так, главное, невзначай, будто между прочим, абсолютно равнодушно. Это Семена больше всего как раз и выводило. Буквально несколько минут и результат достигнут — Шумский кричит, машет, руками и надувается. Фролкин, собственно, и не специально все это проделывал. Это было как привычка. Причем привычка, которая уже долгое время принадлежала не только ему, но им обоими и, по большому счету, ни к чему особо скверному в их приятельских отношениях не приводила.
— А с породой ты уже определился?
— Почти. — коротко буркнул Семен выдавливая из себя остатки недовольства, которое ему тоже стало казаться детским. — Думаю какую-то не сильно лохматую, ну и не очень большую. Хотя это все не основное, думаю, главное правильно подобрать собаку по характеру.
— Возьми овчарку, они все умные, дрессировать легко.
— Да на кой мне овчарка, что я, пограничник? И к тому же ум и характер не одно и то же.
— А какую тогда?
— В идеале хочу какую-то спокойную. Вон как сенбернар. Правда, он чересчур большой. И лохматый. — С досадой добавил Семен. — Вот всегда так, только все устроишь для того, чтоб мечту осуществить, как сразу же оказывается, что не все устроил и приходится эту мечту ощипывать то там, то там…
— Ты будто вторую жену выбираешь, чтоб и внешне как надо и богатый внутренний мир. Но сенбернара, я тебе скажу, точно не стоит. Они хорошо смотрятся только у камина в домике в Альпах. — И Фролкин снова расплылся в ироничной улыбке.
— Вот же ж, твою мать!
— Да постой, постой — осекся Фролкин. — Не заводись заново.
— Да я не к тому, сегодня же пятница, в пятницу они рано закрываются, а уже почти семь часов. И как я забыл?!
Фролкин громко рассмеялся.
— Вот видишь, это сама судьба дает тебе возможность получше обдумать важный жизненный поступок.
-Да уж, так и есть. — Семен залез в карман брюк, достал пачку сигарет и опустился на лавку под деревом мимо которого они проходили. Фролкин сел рядом, и жестом попросил и себе закурить.
На рекламном щите напротив появилась девушка со смуглой кожей на рыжеватом фоне. Она полусидела и прикрывала самые интимные участки тела, так что их фактически не было видно, но в тоже время было понятно, что она полностью обнажена. Сбоку надпись «Хочешь загар как у меня?» и адрес солярия. Слова «Хочешь» и «меня» были написаны большими белыми буквами, а «загар как у» маленькими красноватыми буковками, которые были почти не видны и сливались с фоном всей картинки.
Семен Шумский выпустил перед собой клубок дыма и удивленно приподнял брови.
— Дежавю. — Сказал он. — Такое ощущение, что это уже было со мной.
— Может когда-то и было, но больше уже точно не будет — Прокомментировал Фролкин, вглядываясь в надпись на рекламном борде. — А со мной еще очень может быть, я вот такую кралю полюбил бы. Я б ее и с загаром и без. Правда если по серьезному, изображение-то, конечно, все как надо, но наполнитель… Она будто своим взглядом говорит : «Выношу мозг без перерывов и выходных». Это же болячку себе в голове на всю жизнь заимеешь.
— Хорошо, если только в голове, — добавил Шумский.
— А ты молча завидуй. — Фролкин довольно затянулся и всмотрелся в фигуру модели так, будто она сейчас поменяет позу и покажет-таки все свои загорелые прелести, рекламный щит заскрипели на нем появилась новая картинка, но к глубокому сожалению Фролкина следующая реклама изображала всего лишь пакет с собачей едой и несколько довольных собачьих морд.
— Вот и снова. — Выпуская дым, с удивление сказал Шумский. — У меня однозначно чувство, что это уже где то было.
— Что именно?
— Сначала дама из солярия, потом реклама корма собачьего. Всю ситуацию вспомнить не могу, но отдельные фрагменты что-то напоминают. Будто это уже было со мной. Или, может, однажды снилось, а теперь наяву происходит. И ты также сидел и смотрел вон на то дерево, как сейчас, а потом потушил сигарету.
— Было бы странно, если б я что-то другое сделал с окурком, а что еще предскажешь?
Ничего не предскажу, просто чувства необычные. Последнее время как то часто они у меня появляться стали. А иногда, кажется, что вспомнил что-то из того, что и не мне принадлежит вовсе. Будто чья-то чужая жизнь, и в этой другой жизни какие-то новые, свои переживания, связи с людьми, желания, проблемы, мечты. И главное, что начинается все с мелочи, могу запах услышать или звук, или вот как сейчас увидеть что-то. И будто кто-то за ниточку дергает и выкатывается целый клубок. Точнее клубок, как я уже говорил совсем не целый, но добротный моток ниток. Перепутанный такой моток каких-то воспоминаний.
Закончив говорить Семен встал с лавки и еще какое то время стоял молча, будто сопереживая этим чужие воспоминаниям.
— У нас на работе мужик был один, обычный рабочий, в цеху у конвейера стоял. — Фролкин сплюнул и, вставая, поправил примявшиеся брюки. — Он про что-то похожее рассказывал. Правда у него была довольно таки изощренная теория объясняющая такое.
— И что за теория?
— А он говорил, что это эхо прошлых жизней.
— Чего эхо?
— Прошлых жизней. — Повторил Фролкин.
Он рассказывал, что когда жизнь заканчивается и душа летит на небо или в космос или не знаю что он там себе думал, в депо какое-то в общем, то на ней остаются остатки того, что с ней произошло во время физического существования. Как отпечаток. В этом депо душу, по его словам, вроде как чистили от этих воспоминаний, прямо как у нас на заводе, и отправляли в очередь на получение физического тела. Ну конечно как всегда и везде в нашем мире очистка не удавалась на сто процентов и эти, как он говорил, не затертые сектора создавали чувство дежавю, когда душа попадала в нового человека.
— Во всем этом рассказе меня больше всего заинтересовало то, до каких мыслей может довести верующего человека многолетний труд на заводе у конвейера. Лично я не очень то и верю во все эти религиозные штуки, в современном мире то живем.
— В какие это религиозные штуки?
— Ну, как в какие, душа, триединый Бог и все такое. Больше всего меня всегда смущало непорочное зачатие. И сколько умных людей просто в каком-то непонятном экстазе пропускают через себя всю эту чушь. Ну, скажи мне, вот как здравый человек может верить в то, что женщина родила от святого духа.
— На это я тебе не отвечу я и сам не особо верю, но как-то по молодости встречался я с девочкой, и она что-то похожее говорила. Из этих была, просветленных. Мяса, в общем, не ела, йогой занималась и всячески просветлялась. Ох, как помню мы с ней просветлялись, просто днями на пролет.
— Ну-ну, ты не отвлекайся, я и так уже могу биографию твоей интимной жизни составлять, что там она говорила, на мои мысли похожего.
— Да про то, что, мол, в библии куча ошибок и неточностей исторических и еще что-то там, про Деву Марию эту. Бывало, лежим мы и ее как комар укусит, начинает мне вещать про то, как все у христиан неправильно, я то и особо против не был, но просто уже в печенках сидели такие разговоры.
— Верно говорила, так много кто думает. Это как на черное говорить, что оно белое. У меня вот часто бывало, общаешься с человеком, умный он, образованный, интересно с ним, но только на церковную тему разговор, будто стена бетонная.
— Да слушай дальше. Алисочка, так ее звали, сама была даоской, или даосисткой, не знаю как правильно, в общем что-то из восточных верований. Часто противопоставляла даосизм свой христианству и всячески его преимущества описывала. Мне опять же было абсолютно все равно, но я как-то чтоб было о чем поговорить прочитал немного про этот даосизм. Оказалось, что по их писаниям главный пророк и учитель этого верования родился из бедра своей матери, после того, как она его восемьдесят лет вынашивала. В коком месте вынашивала не указанно. Я как то, дурак, возьми и поспорь с ней на эту тему, ну как с тобой про собак. Разошлись мы с ней в общем.
— Шумский, развеселенный рассказом, улыбаясь спросил. — Так что, прям из за этого разошлись?
— Да, конечно, не только из-за этого. Разве ж бывает так, чтоб люди ссорились только из-за политики или религии, это так, просто повод был. Но с того времени я к чужим особенностям отношусь равнодушно.
— Ну да, что не скажи, а лучше учителя, чем отлучение от сека и не сыщешь.
— И не говори.
— Но я не то имел ввиду, когда про религию говорил. И не только по поводу христианства, а вообще. Думаю, мы живем в такое время, когда у цивилизованного общества достаточно общеизвестных моральных норм, и не следует их искать в каких-то древних книгах и мистических пророчествах.
— Как знаешь Семен, как знаешь, мне абсолютно все равно, и это ты тоже знаешь. — Ответил Фролкин.
Шумский коротко ухмыльнулся на такой ответ, хотел что то добавить, но передумал. Он молча посмотрел на циферблат часов. Не было еще восьми и торопиться было некуда. Точнее можно было делать все согласно привычному пятничному расписанию. Мария подъедет где-то через час. Этого как раз хватит чтобы накрасить ногти и сделать прическу. Еще минут сорок для того что бы сходить в магазин за вином. Около часа на болтовню и можно вызывать такси. С учетом пятничного вечера к клубу машина подъедет около полуночи. Людей в такое время еще не много, можно будет без особых препятствий дать себя поразглядывать кабелям, и обнадежить фирменным взглядом парочку самых подходящих претендентов.
Ну а если кто попадет на крючок а, точнее сказать сам этим крючком за Ксению зацепится, то успешный вечер обеспечен. Главное выбирать тех, кто кроме вечера еще какую дальнейшую перспективу иметь будет, но на таких последнее время не везло.
В общем, Ксюша четко знал чего хочет, как этого можно добиться и какие в ее арсенале имеются для этого приемы. Можно было с уверенностью сказать, что хоть девушка и не особо отличалась гениальностью, но выданные природой карты использовала с умом.
Закрутив флакончик с лаком Ксюша бросила подытоживающий взгляд на маникюр, затем подошло к зеркалу и поправила бюстгальтер на пышной груди, слегка втянула живот и, приподнявшись на носках, подтянула белые чулки. Став в пол оборота она осмотрела округлости своей попки, разделенные тонкой белой полоской трусиков тонувшей между ягодицами которыми она, впрочем, была довольна чуть меньше чем грудью. Ксения снова повернулась лицом к зеркалу, несколькими пружинными движениями проверила упругость груди и удовлетворенная результатом с улыбкой провела руками по ровным светлым волосам.
Из дальнего угла комнаты зазвучала приглушенная мелодия телефонного звонка. Отходя от зеркала, Ксения еще раз бросила взгляд на свои отдаляющиеся формы.
— Алллоо. — Ответила она игриво и протяжно. — Уже выхожу. Даааа. Встретимся внутри. Говорю же выхожу. Нет, ничего не покупай без меня. Все-все, кладу трубку. Уже стою у двери, ничего не знаю-ю-ю-ю. — Почти пропела Ксюша. Давай, давай.
Подождать Марии все-таки пришлось и ввиду того, что было это не впервые, каждая минута для нее растягивалась в два, а то и в три раза. Нервное цоканье каблука о грязный кафель продмаркета учащалось и в унисон с недовольством Ксении нарастало и недовольство охранника Опушкина, который досиживал последние минуты своей смены под назойливое клацанье женских туфель.
— И с чего ты стоишь с такой кислой миной, всего-то десять минут после твоего звонка прошло
— Вообще то пятнадцать!
— Ой-ой какие мы мелочные. Тебе нужно поскорее выпить, ну-ка, что нам сегодня приглянется.
Вырываясь из облачка капризного недовольства, которым окружала себя заждавшаяся подруга, Ксюша направилась к винному отделу магазина. Быстрый взгляд девушки черкнул по унылой физиономии Опушкина, и его туповатый овал лица заиграл нотками собачьего желания. Девушке было приятно осознавать, что еще несколько секунд охранник вглядывался в ее отдаляющийся силуэт. Воодушевленная этой хоть и незначительной, но однозначной победой своей красоты над кобелиным умом Ксения мотыльком порхнула через отдел бытовой химии прямо к винно-водочным товарам.
— Возьмем это и это, что думаешь?
— Хм, и покупку двух бутылок красного вина ты не хотела мне доверить, какая ты после этого подруга?
— Не только. Еще круасанчики. — Улыбнулась мелкими зубками Ксюша, укладывая в корзинку две пачки вишневых круасанов. — И кое-что еще — добавила она кокетливо на ухо Марии.
— Неужели прямо здесь.
— Ну а какая разница?
— Я бы не рискнула прямо в магазине, рядом со своим домом. Ты же часто тут бываешь, много кто тебя тут знает. — Мария взволновано оглянулась по сторонам и добавила полушепотом. — В какой-то подсобке, да?
— Я вас прошу Мария Алексеевна, мы же не подростки с сомнительной внешностью. Что бы так уж конспирироваться. — Слово «конспирироваться» Ксюша отчеканила по слогам, как бы в насмешку над нелепым испугом подруги.
Расплатившись на кассе Ксения в который раз немного огорчилась от того, что документов для покупки спиртного у нее давно не просили.
Стоявший за кассовым аппаратом Лева Опушкин очень неожиданно для Марии, и, судя по выражению лица Левы, и для себя самого попросил показать чек и покупки.
— Мы что, по-твоему, на воровок похожи — от слов девушки туповатое лицо Левы смутилось и в момент залилось краской.
— Не обижай мальчика, хочет посмотреть, пусть смотрит, это же его работа.
Ксюша взяла чек, незаметно завернула в него несколько купюр и протянула охраннику
Опушкин суетливо начал комкать чек, неумело пытаясь отделить его от купюр и капли пота проступил на покрасневшем носу. Кое-как справившись с задачей, он взял пакет и настороженно и в тоже время очень заметно покрутил маленькой головой на толстой жилистой шее, бросил что то внутрь пакета и вернул его обратно девушкам.
— Все хорошо? — неоднозначно улыбаясь спросила Ксюша.
Опушкин ответил профессиональным кивком, которым, как ему казалось, он должен был ответить, если бы действительно просто проверял чии то покупки, но выражения его лица еще сохраняло на себе отпечаток небывалого психологического напряжения.
— Так вот в чем дело! Не говори только, что раде этого ты с ним…
— С Левой, Господи, умеешь же гадость сказать! Не пугай меня так больше! И ты же видела, сколько трудностей ему все это доставило. Сложно представить, как бы он себя вел если бы пришлось что-то с кого-то снимать, что-то надевать, куда-то засовывать ну и так далее. Б-р-р-р…. — Ксюша небрежно отмахнулась длинным пальчиками в сторону отдаляющегося магазина.
— Ну с этим, я тебя уверяю, все в полном порядке даже у самых недалеких. Пусть он будет идиотом, не узнающим себя в зеркале, но эта функция сохранится.
Мария задумчиво замолчала после, видимо, очень близких ее сердцу переживаний и тут же, отгоняя нежеланные мысли, перевела тему.
— И все-таки, во сколько обошлось?
— Да в общем как обычно, и как видишь совсем «под рукой». Так что сегодня кто-то будет за-жи-гать. — Радостно проговорила нараспев Ксюша, полуприседая и покручивая бедрами в такт последним словам. — А тех, кто ярко зажигает...
— Любят красивые мальчики — так же нараспев добавила Мария, и будто хвастаясь перед подругой своим мастерством обольщения, повернулась к ней, демонстрируя выступающий из полуоткрытого рта прижатый к верхним зубам язычок.
 — Все таки, запах в твоем подъезде ужасный, все никак не привыкну — Капризно заметила Мария, поднимаясь по ступенькам и придерживая волосы которые мешали смотреть под ноги.
— Можно подумать. С чего это ты раньше времени включила принцессу, или за нами уже идет пара молодых красивых?
— А мне ничего включать и не нужно. — Фыркнула в ответ Маша. — И тебе бы я тоже посоветовала «в роль» почаще вживаться, а то вдруг как-то спьяну да и выскочит что-то провинциальное — спугнешь своего суженого, скажет про тебя, что корова ты сельская. — Мария зло улыбнулась в сторону Ксюши довольная ответным выпадом.
— Ну тогда мисс Мошкина внимательно приподнимайте свои высокородные копытца когда будете заходить на кухню, испанский кафель еще не положен, а кусок линолеума я все никак не приклею — вживаюсь в свою королевскую роль.
Ксюша специально предупредила подругу позже чем стоило, и вслед за ее словами последовал звук клацанья об пол пары споткнувшихся шпилек и десяток бранных слов.
— Тише ты, все принцы в округе от твоих манер разбегутся. — посмеиваясь выкрикнула Ксюша, доставая из пакета две бутылки с вином, пачку круасанов и пакетик наполненный белым порошком размером со спичечный коробок.
Наблюдая за тем как подруга ловкими движениями открывает одну бутылку вина а следом и другую, Ксения, как и всегда в подобные моменты, с удовольствием для себя замечала, что превосходила Марию в том, что сама называла «дамской изящностью». Свои тонкие хоть, не особо симпатичные, но довольно правильные черты лица и врожденную вычурность движений она считала признаком высокого происхождения. Все это служило для нее однозначным доказательством того, что ее будущее обещало быть намного красочнее чем просто рутинная работа кассиром в суперамркете.
Мария тоже была уверена в том, что самые нужные качества у нее выражены лучше чем у подруги и также сочувствовала ей специфическим женским надменным сочувствием.
Особо Мария сочувствовала, когда видела как Ксения подпускала к себе и пыталась обольстить малолетних инфантильных мальчиков. Ей было непонятно, как можно настолько не разбираться в мужчинах. Сама Мария предпочитала статных парней. Признаком статности служили животик, ключи от автомобиля покручиваемые на указательном пальце и томный умудренный жизнью и хроническим алкоголизмом взгляд.
 — Не сделаешь, пока я все приготовлю. Лучше сейчас, когда выпьем будет лень. — Мария, кивнула в сторону пакетика с белым порошком.
Ксюша достала из сумочки обладку с красно-белыми пилюлями обезболивающего. Разделяя обе половинки и высыпая содержимое в умывальник, она опустошила 4 капсулы. Затем открыла пакетик с белым порошком и заполнила капсулы новым содержимым.
Девушки сделали по глотку вина и, глядя, то друг на друга, то просто перебирая взглядом предметы интерьера кухни, также мысленно перебирали темы для разговора, которыми можно было бы как-то разбавить время. Скорее сказать, каждая из них ждала, пока разговор завяжет подруга, и в тоже время у обоих в голове баламутились одни и те же жидкие густые мысли о работе, приевшемся быте и таких же приевшихся способах как то отвлечься от быта и работы. Не на одну из этих тем разговор начинать не хотелось и приходилось просто пить и ждать пока вино как-то развлечет их само по себе, раз уж они пока не в силе развлечь друг друга.
К счастью алкоголь оправдывал надежды и крепленое вино, оставляло не только темные следы на зубах и уголках рта, но и стойкий хмельной отпечаток в мыслях. Думать стало как-то легче и приятней независимо от того о чем. Те же обыденные мысли стали приобретать специфический оттенок и спустя некоторое время превращались сначала в неплохие темы для разговора, а затем в истории, которые просто невозможно было не рассказать и рассказать нужно было детально и до каждой мелочи, чтобы ни на грамм не уменьшить ценности сказанного.
Мария с интересом и веселым смехом рассказывала о посетителях парикмахерского салона, описывала все, что, как ей казалось, должно было заинтересовать подругу. Рассказывала о причудливых формах головы и оттопыренных ушах, о стригущихся под горшок пенсионерах и об огромном количестве желающих иметь прическу как у знаменитости.
— И он говорит мне, я мол видел Брэда Пита в последнем фильме, можно меня так же, а я и говорю, что у вас форма головы немного не такая и будет смотреться не так, а сама думаю, ага, и к тому же у тебя лицо водителя маршрутки, жена не Анжелина Джолли и нету миллиона долларов, по этому как у Брэда Пита у тебя точно не выйдет, чтоб я тебе там на твоем качане не выстригла.
Мария тонко захохотала. Вместе с ней засмеялась и Ксюша почти не слушавшая подругу, но перенимающая ее веселый настрой на каком-то невербальном уровне. Через смех Ксения начинала рассказывать что-то свое, абсолютно не связанное с историей подруги и абсолютно Марию не интересовавшее, но хмельная разговорчивость заставляла девушку изображать все в мельчайших деталях. Мария, не слушая, улыбалась и смеялась вместе с подругой и, так же как и Ксюша до этого, ждала своей очереди чтобы высказаться.
Так спустя пол часа девушки были в приподнятом настроении духа, на пике которого им предстояло отправиться в ночь на поиски судьбы ну или хотя бы однодневного приключения.
Ксюша привстала из-за стола, чтобы выйти в уборную, и Мария ей вслед все так же продолжала описывать недавно приключившуюся с ней веселую ситуацию, правда не успела она договорить, как из-за двери уборной услышала ругательства окрашенные раздражением и досадой.
Сначала Мария не поняла в чем дело, но тут же смекнула.
— Неужели раньше времени начались?
— А ты как думаешь. — Все с той же интонацией ответила Мария.
— Ну не волнуйся так, представишь будто ты все еще девочка, и вообще, порядочные дамы не дают на первом свидании.
Мария засмеялась и Ксения снова выругалась ей в ответ.
Не смотря на неприятный прецедент, сидя в такси, девушки были все также веселы и готовы зажигать. За несколько лет у каждой выработался своеобразный рефлекс. Когда они в вечер пятницы усаживались в салон автомобиля, в котором добирались к ночному клубу, сердце само подстраивалось под новый быстрый ритм ночной жизни, в кончиках пальцев ног ощущалось приятное покалывание и хотелось танцевать. Казалось, что вот-вот зазвучит музыка от первых нот которой по спине пробегут мурашки. Девушки вспоминали свои первые ночные приключения, фонтаны из музыки, света и волны людей танцующих, смеющихся, дышащих одним организмом, который питается эмоциями всеобщего счастья и эйфории. Флюиды удовольствия, циркулирующие внутри каждого человека, передавались за переделы физических тел по каким-то невидимым каналам, усиливая всеобщий экстаз, в пульсации которого каждый жадно искал свое собственное маленькое счастье.
Девушки все-таки немного не угадали со временем и на танцполе ночного клуба «Индика» уже было полно людей. Осмотревшись по сторонам, почти что профессиональным оценивающим взглядом Ксения поправила бюстгальтер, нащупывая в левой чашечке две капсулы заполненные амфетамином. Особо не задерживаясь по пути подруги двинулись в стону дамского туалета и, пользуясь тем, что кроме них никого внутри больше не было вошли вдвоем в одну кабинку. Ксения достала капсулы по очереди раскрыла каждую и, высыпав содержимое на туалетный бачек, сделала из горки порошка две дорожки. Немного отойдя в сторону она пропустила к унитазному бачку подругу, а когда та закончила, подошла и сама.
Вернувшись на танцпол Ксения и Мария оказались уже в совершенной другой атмосфере. Казалось, что людей стало больше, музыка громче, а свет ярче. И до того возбужденные сердца обеих забились еще чаще, просто идти было уже не возможно хотелось двигаться только в танце.
Несколько минут девушки танцевали вместе, будто настраивая друг друга на нужную волну. Мария, покачивая бедрами в такт музыке, отходила все дальше от центра пытаясь держаться по ближе к большим диванам, где в одиночестве или небольшими группами выпивали суровые солидные мужчины. Двигая пышными формами в искусственном дыму Мария смотрела на себя как будто со стороны и представляла как ее тело выгибаясь в соблазнительных позах то пропадало, то снова появлялось от вспышек света. Танцуя она проводила ладонями по груди, талии, ягодицам, путалась в длинных распущенных волосах, как будто подчеркивая те места куда желающим понаблюдать стоило обратить наибольшее внимание. Время от времени она бросала робкие кокетливые взгляды в нужном, как ей казалось, направлении, достаточно протяжные, чтобы ясно дать понять о своих намерениях, но и не слишком настойчивые, чтобы не приуменьшить своей ценности. Вот-вот и под действием завлекающих движений вынырнет из рюмки и устремиться на нее один из ленивых надменных взглядов, а следом за взглядом и все остальное. Танцуя, Мария чувствовала как с усилением биения сердца, усиливалось чувство амфетаминного счастья. Не сдерживая своих эмоций, она громко смеялась, а иногда выкрикивала что-то вместе с толпой окружающих ее людей.
Боковым зрением Мария увидела подругу и некоторое время смотрела на то, как возле нее, уже почти вплотную, танцевал парень с очень молодым и немного глуповатым от непривычки, смущения и природных особенностей лицом. Молодой человек был красиво одет, но до ужаса несуразен. Девушке сразу бросились в глаза его отталкивающие черты. Казалось, что на большую голову попросту не хватало кожи. Огромные верхние зубы и значительная часть десен просто таки зияли, даже когда он совсем немного улыбался. Ксения стояла к ней спиной, но в движениях подруги Мария заметила что-то необычное.
Когда Ксюша развернулась, лицо ее было бледным как мрамор.
В груди у Ксюши колотало словно отбойным молотком, она продолжала танцевать как заводная балерина, повторяя раз за разом одни и те же движения, не замечая ничего вокруг себя. Чувство теплой веселящей эйфории сначала быстро нарастало, а потом как-то в один момент превратилось в ощущение панического страха. Вспышки светомузыки били в глаза и усиливали жуткое состояние.
Спустя еще несколько минут она начала медленно заваливаться в сторону своего нового партнера, о существовании которого почти не догадывалась. Парень расценил это в свою пользу. Его намерения окончательно окрепли, когда Ксения никак не отреагировала на то, что он, поднимаясь рукой по внутренней стороне бедра девушки, вплотную прижался ладонью к влажному от пота телу. Ксения пошатнулась, на секунду вернувшись в сознание, сделал рывок всем телом и помчалась в сторону туалета. Молодой человек не мог отреагировать на это ни как иначе кроме как на призыв к действию.
Ввалившись в ту же кабинку в которой они недавно были вдвоем с подругой Ксения
уткнулась в стену руками и, полуприсев, безвольно опустила голову между плеч. Она услышала, как кто-то вошел вслед за ней и понимала, что ни к чему хорошему это не приведет, но из-за частого громкого дыхания и сильного сердцебиения Ксюша не могла выговорить ни слова.
Вошедший за ней парень точно также был нем из за сильного возбуждения. Дрожащей рукой он расстегивал ширинку а второй гладил плечи Ксении постепенно спускаясь и задирая ей юбку. Девушка попыталась отмахнуться, это было единственным, чем она могла воспрепятствовать тому, что вот-вот должно было произойти, но ее жест и последовавший за ним стон, парень воспринял как желание дамы ускорить процесс.
Вряд ли произошедшее в полной мере можно было назвать изнасилованием, сам факт соития длился всего минуту, по окончанию которой молодой человек почувствовал неладное. Он взглянул вниз и обнаружил, как ему показалось, целую лужу крови темно багрового цвета. Его белые штаны и низ рубашки тоже побагровели. Парню казалось, что крови было так много, будто кто-то пырнул живого человека ножом. Он испуганно отскочил от ничему не противившейся Ксении, потом посмотрел на свою руку измазанную кровью с темными сгустками, ноги его задрожали, сильный приступ головокружения, резким движением выдернули пол из под ног. Если бы не дверь, которая открывшись смягчила удар и выплюнула его из кабинки, парень разбил бы себе голову.
К счастью почти в тот же момент в туалет вбежала Мария, она еще не в полной мере поняла, что произошло, но сразу же подхватила Ксению, подтащила к умывальнику и начал попеременно умывать ей лицо, и оттирать от крови чулки и платье, на сколько это было возможно.
Повиснув на плече у подруги Ксюша шла чуть окрепшими ногами и будто видела себя и все происходящее с ней глазами другого человека. Они шли, и, казалось, никто их не замечал. Держась за Марию, она протискивалась через потные и разгоряченные человеческие тела, хотелось побыстрее выйти и вдохнуть свежего воздуха, но из-за передозировки амфетамином время двигалось невообразимо медленно. Никогда до этого Ксения так долго не разглядывала людей на танц поле. Обычно ей казалось, что ее окружают не отдельные личности, а вся атмосфера веселья в целом, лицо которой она придумывала сама в своей голове. Но сейчас ей в глаза бросался каждый отдельно взятый человек. На лицах, которые она видела, застыло какое-то неестественно счастливое выражении. Казалось, что большую часть жизни на этих лицах отражаются только страх и злость, а сейчас, они все дружно сделали одно большое усилие чтобы выдавить из себя немного радости. Музыка звучала как то приглушенно, было душно и дымно. Ксения почувствовал себя в огромном троллейбусе, где все притворяются что это никакой не троллейбус, и что они не чувствуют этого ужасного зловонного запаха, витающего над происходящим. Ей казалось, что она видит всех насквозь, и было мерзко смотреть и еще противней осознавать, то, что в данную секунду она сама была самым гадким и отвратительным существом среди всех этих людей.
Музыка становилась все глуше и в итоге стихла вовсе. Следующим, что она услышала после грохота ночного клуба был звук бряканья ключей. Очнувшись, Ксения обнаружила себя сидящей на ступеньках у дверей квартиры Марии. Что-то теплое и пушистое терлось о ее ногу, и хотя на лестничной площадки было темно, Ксюша разглядела черного кота.
— Ну что очнулась? Я думала, не вытащу тебя из такси, шофер наверно такое не часто видит. — Мария зашуршала в поисках чего-то у себя в сумке. — Хорошо, что он сразу не заметил, как ты ему все сиденье перепачкала.
Ксения молча сидела, упершись плечом в стену. Она пару секунд смотрела на силуэт подруги в темноте, потом взяла кота и посадила его на колени. Кот был теплый и мягки, а когда Ксюша запустила в его шерсть свои пальцы, он замурчал.
-Да что-то не очень сегодня развлечься вышло. Ну хотя ты вроде развлеклась как надо. — Продолжала Марии, пытаясь говорить утешительно. — Вот только в темноте не как нужного ключа не нащупаю…Все. Вроде нашла, можешь подниматься, сейчас в душ и завалимся спать.
— Ксения все так же беззвучно сидела. К горлу подошел комок и несколько капель упали в черную кошачью шерсть. Она плакала не от того что произошло, не от обиды и не от жалости к себе или ненависти к кому то, а от того, что каждый месяц в такие дни у нее было плаксивое настроение.
Настроение у Эдуарда Датаева тоже было, мягко говоря, паршивое. Произошедшее с ним за ночь он не мог толковать никак иначе, кроме как сумасшествие, но он настолько не хотел это трактовать таким образом, что мысль буквально застрела в дверях разделявших подсознательное и сознательное.
В утро субботы Эдуард был взвинчен больше чем обычно внутри и чрезмерно медлителен снаружи. Он как будто пытался не выдать своих переживаний самому себе. Причиной этому было небывалое эмоциональное потрясения случившееся с ним просто в кресле его квартиры без каких либо на то видимых причин. Долго думая о том, что же с ним собственно произошло, Датаев пришел к выводу, что высшие силы каким-то образом вмешались в его судьбу.
Ощущение, которое Эдуард испытал, не было абсолютно новым. Подобные чувства посещали его и ранее. Они были похожи на вспышки воспоминаний о событиях, которые сильно отпечатались в мозгу, но с ним лично никогда не происходили. Такие приступы были очень недолговременны, и всегда Датаеву удавалось убедить себя, в том, что ему просто что-то показалось, а потом что и не казалось вовсе, что он придумал, что ему что-то показалось, а потом он забывал о случившемся. Но в этот раз, как Эдуард ни старался, он не мог забыть того, что произошло.
В вечер перед выходными, как обычно вернувшись из паба и усевшись в кресло, его сознание, как будто, разлетелось на три части, а точнее сказать, увеличилось в три раза и стало занимать голову не только его собственную, но еще двух людей, которых он раньше никогда не знал и не имел с ними ничего общего.
Все также находясь у себя дома и думая свои собственные мысли, он ощущал параллельно еще два мыслительных потока принадлежавших, как ему показалось, двум реально существующим людям. Эдуард не видел глазами людей, с которыми его каким-то образом соединило и не слышал их ушами, но чувствовал, то, что чувствовали они и знал все, о чем они думали, а по этому был полностью погружен в еще две реальности, кроме своей. Два потока чужых идей и переживаний как будто вливались в его сознание. Сначала один поток выходил на поверхность, какое-то время сопровождал мысли Эдуарда, потом сменялся другим.
Происходившее в голове Датаева можно было бы сравнить с одновременным звучанием сразу трех мелодий. Не одна из мелодий не была отчетлива из-за того что все три звучали одновременно. Датаев напрягся и, сосредоточившись сначала на одной из них, стал невольным наблюдателем и почти что соучастником событий жизни Семена Шумского.
Планы Семена на предстоящие выходные, состоявшие по большей части из вопросов ухода за жильем и воспоминаний о прошедшей неделе, заинтересовали Датаева.
Не смотря на сильный испуг от происходящего, Датаев с любопытством человека подглядывавшего в замочную скважину следил за размышлениями Семена. Мысли были чужие, но чувства, которые возникали под их влиянием, ощущались как свои собственные.
Любопытство вызывали не столько сами размышления Шумского, сколько возникавшие от них эмоции. Сознание Семена, стало доступным Датаеву и виделось необычным и особенно приятным из-за того, что мир, который в нем отражался, был не так жесток и резок, как тот, который привык видеть Датаев.
У Семена Шумского не было того непоколебимого чувства собственного превосходства над всеми окружающими людьми, которым был заражен Датаев, а следовательно не было и язвительного чувства своей ущербности от осознания ложности этого превосходства.
Датаев наблюдал за людьми и ситуациями, с которыми приходилось сталкиваться Семену и в каждой из ситуаций ему хотелось побыть подольше, посильнее прочувствовать мир Семена Шумского. Этот мир не был лентой сплошного позитива, в нем было много неприятных, конфликтных и тяжелых ситуаций, сильно пугавших Датаева попади он в них самолично, но все эти ситуации в конечном итоге исчерпывались, а волны переживаний идущие от них ударялись о какой то невидимый волнорез и стихали. Приятные же переживание — напротив, не имели абсолютно никаких препятствий на своем пути и освещали ярким светом настоящее прошлое и будущее. Эхо чужой жизни казалось Датаеву сказочным миром чем-то напоминавшим мир детства, который ему самому был уже недоступен.
Чем дольше Датаев смотрел в замочную скважину чужого сознание, тем больше ему становилось жалко себя от того что в его мире все было не так. Комок из высокомерных слез самолюбия подтягивался к горлу и он, не контролируя своего порыва, решительно ворвался в мысли Семена, за которыми до этого просто наблюдал. Датаеву захотелось отравить этот стройный мирок чувствами своей реальности. Он вмешался в одну из представляемых Семеном жизненных ситуаций с четким намерением выкрутить из нее что-нибудь гадкое и отвратительное.
Сознание Шумского, до этого не замечавшее Датаева, в секунду встрепенулось и одним сильным порывом отреагировало ну чужеродную частичку. Все мыслительные потоки будто вышли из своих русел и направились в сторону незваного гостя с намерением избавиться от него. В порыве своей злобы Эдуард даже попытался сопротивляться и отстоять право на присутствие в чужой голове, но это вызвало только более сильную реакцию. Датаева выдавило словно прыщ. Он чуть было не потерял сознание от полученного пинка и какое-то время находился в замешательстве как будто после сильного удара. Когда Эдуард опомнился, то был погружен уже в другой поток — поток стремительных и хмельных переживаний Ксении Люфочкиной.
Все в голове девушки происходило с ужасной для Датаева скоростью. Кроме того он чувствовал сильное алкогольное опьянение Ксюши, а когда в ее кровь попал и начал действовать амфетамин, Эдуарда будто втиснуло в кабинку сумасшедшего аттракциона. Эта кабинка неслась с огромной скоростью по гигантским крутым виражам, резким поворотам и бесконечно длинным спускам, но выйти из нее было совершенно невозможно.
В мире Ксении все шумело и переливалось разными цветами. Одна картина стремительно наплывала на другую, не давая возможности хоть как-то разобраться в событиях.
Из-за своей психологической слабости и малодушия Эдуард ощущал все происходящее с Ксений, возможно, даже сильнее чем она сама. И когда Ксюша оказалась в туалете один на один со своим новым неизвестным кавалером, Датаев задрожал от ужаса и на его лбу проступил холодный пот. Как девушка из последних сил пыталась снова заполучить контроль над своим ослабевшим телом и предотвратить надвигающуюся ужасную ситуацию, так и Датаев из последних сил, надеялся оторваться от сознания Ксении. Будто птица попавшая в капкан он трепыхался и пытался вырваться, но его попытки ни к чему не приводили. В конце концов он надеялся, что вот-вот упадет в беспамятство и очнется уже в трезвом уме, но какая-то неведомая сила, связавшая Датаева с Ксюшей держала его в сознании и заставляла переживать все то, что происходило с девушкой в эту ночь. Только когда Ксения начала засыпать на лестничной площадке у дверей квартиры своей подруги, сознание Эдуарда снова стало только его сознанием.
Датаев был весь покрыт липким потом и тяжело дышал, казалось, всеми клетками своего тела. Он заснул почти сразу, но сон не принес ни забвения, хотя бы на пару часов, ни отдыха, и Эдуард проснулся в том же жутком состоянии в котором заснул.
Все выходные он провел пытаясь убедить себя, в том, что видел ночной кошмар или что просто стал жертвой собственного воображения, но картины пережитых событий были слишком яркими и реальными. Они периодически возникали перед глазами и настолько оживляли чувства, что Датаев время от времени замирал и вытягивался всем телом. Мысль о том, что какая-то высшая божественная сила для чего-то испытывает его постепенно становилась единственной подходящей для объяснения того, что он пережил.
Проведя в безделии и беспрерывном волнении все выходные, Датаев вышел в понедельник на работу.
Пугливый и медлительный, он и без того имел очень специфическую репутацию в среде своих коллег, но теперь поведения Датаева стало необычным даже для него самого и не могло не обратить внимания сослуживцев.
Офисный Менеджер Аркадий, как обычно, начинал утро рабочей недели с сигарет и кофе.
Протискивая пухлые губы между фильтром только что подкуренной папиросы и пластиковой ложечкой, он маленькими глотками отпивал горячий кофе из бумажного стаканчика. Просыпающийся город откашливался гулом еще немногочисленных автомобилей и поднимал в воздух облака пыли, которые сразу же попадали под расстрел солнечных лучей. Струи света ярко рикошетили от окон высоких зданий, отскакивая все выше и выше, дойдя до самого верха срывались вниз струями огромного ослепляющего водопада. Аркадий, глядя по сторонам, чувствовал себя в громадном калейдоскопе, стекла которого отражали кадры жизни мегаполиса и его собственной жизни. Лучи били прямо в глаза, и Аркадию приходилось щуриться, но, несмотря на это, ему было приятно чувствовать на себе утренний солнечный свет. Он как будто заряжал энергией. Кофе с сигаретой усиливали эффект пыльных лучей и все в целом приводило Аркадия в хорошее расположение духа.
Под его плечом задрожал кофейный автомат и, не отстраняясь от своего ритуала, Аркадий протянул толстую руку туда, где по его предположению она должна была встретиться с рукой Мурата.
— Видел уже Эдика? — спросил Мурат, сжимая ладонь Аркадия в своей.
— Нет, а он уже на месте? Обычно Датаев приходит позже. — Аркадий отвечал равнодушно, но по интонации товарища понял, что тот хочет рассказать что-то его очень заинтересовавшее.
— На месте. Сегодня он видимо пришел намного раньше обычного, и выглядит тоже как-то уж очень необычно.
— Только не говори, что у него выросли заячьи уши.
— Ушей нет, но поверь, сегодня он слишком странный. Сидит и смотрит в одну точку, а когда я с ним поздоровался, он что-то промямлил себе под нос, будто и не мне ответил вовсе.
— С ним такое часто. — Все так же коротко и безразлично ответил Аркадий, никак не желая углубляться в разговор о мало интересовавшем его Датаеве и через завесу выпускаемого табачного дыма продолжал задумчиво вглядываться в яркие блики на окнах соседних зданий.
— Да говорю тебе! — Мурат немного повысил тон, будто насильно вытягивая собеседника из его размышлений в свои. — С ним сегодня что-то не так. Он серый весь, может хворь какую подхватил, гляди весь отдел заразит, надо его надоумить, чтоб к начальнице пошел, отгул взял и полечился.
— Да что тебе с того Датаева, единственное что от него можно подхватить, так это вирус отмороженности, ты главное долго возле него не находись и не заразишься.
— Ну шути-шути. Я когда с Датаевым поздоровался, он в руках пачку сигарет нервно крутил, может сейчас выйдет покурить и сам убедишься, что с ним что-то не так.
Эдуард действительно вышел. Будто никого не замечая, он подкурил сигарету и стал спиной к колегам. Аркадий бросил в тощую фигуру привычным презрительным взглядом и, наполняя голос максимальной вежливостью, которую он только мог выделить для Датаева, негромко спросил.
— Чего не здороваешься Эдик? Так развлекался все выходные, что уже и не замечаешь никого?
— Наверно по ночным клубам с девчонками отрывался. — Добавил Мурат, сам не понимая, пытается ли он по-доброму пошутить или съязвить.
Эдуард повернулся к коллегам, и явно удивился их присутствию, которого сразу не заметил. Он поспешил было изобразить улыбку на своем бледном напряженном лице, но смысл слов Мурата внезапно дошел до него в очень специфичной искаженной форме.
От этого вместо улыбки на удивленном лице Датаева отпечаталась гримаса замешательства и вопросительного испуга, еще больше оттенившая его болезненный вид.
Немой ответ так ошеломил Мурата, что тот замялся в попытке сказать что-нибудь еще.
— Эм.. Эдик, да я вижу что тебе видно, эм… не до развлечений, бледный весь и лицо… ээм…уставшее. Может заболел, ты вообще как себя чувствуешь?
Датаев молчал и все так же вопросительно и испуганно смотрел на Мурата, держа в руках только что подкуренную тлеющую сигарету.
 — Может, к доктору сходи, Альбина тебя отпустит, а мы, если что, подменим, — вмешался Аркадий, убедившись, что с Датаевым и вправду что-то не так, — Здоровье лучше не запускать, себе дороже будет.
Хотя Аркадий все так же не испытывал абсолютно никаких теплых чувств к персоне Датаева, но впечатлился явной болезненностью его вида и в этот момент действительно сопереживал, как сопереживал бы любой человек наблюдающий за страданиями другого человека.
 — Можем вместе к заведующей подойти, поможем тебе объяснить ситуацию, если сам боишься — С этими словами Мурат широко и почти естественно улыбнулся и дружески похлопал Эдуарда по плечу, от чего тот втянул шею и исподлобья посмотрел блестящими желтизной глазами на своих коллег.
С начала разговора у Эдуарда появились догадка, а теперь он окончательно укрепился во мнении, что Мурат и Аркадий каким-то образом прознали о том, что с ним произошло и теперь хотят сыграть какую-нибудь коварную и злую шутку. А возможно это тоже часть испытания, для него предназначенного высшими силами. Датаев фактически не слышал разговора, к нему обращенного, выхватывал только случайные обрывки фраз и оттенял их самыми негативными из возможных значений. Всю коварность замысла, против него выстроенного, он осознал тогда, когда услышал, что его для чего-то хотят сопроводить к Альбине Анатолиевне, где он кое-что расскажет, а если сам не сможет, то ему подскажут. Эдуард понял, что поддаваться нельзя, он молча кивал и все пытался превратить в улыбку ту жуткую гримасу которая как струп запеклась у него на лице.
С начальницей Датаев так и не поговорил, а во вторник и все последующие дни на работу больше не выходил.
Посчитав происходящее с ним волей высшего разума, Эдуард беспрекословно подчинялся всему, что на него обрушивалось. Не сопротивляясь влиянию внешних сил, он переживал раз за разом все более сильные приступы помешательства. Датаева бросало между разными реальностями поселившимися у него в голове, и каждый раз он выносил какое-то новое послание. Наконец Эдуард пришел к выводу, что был избран мучеником, чем и объяснил жуткие и самоуничижительные мысли, которыми награждал его каждый новый приступ.
Он уже долгое время не появлялся на работе, не снимал трубку телефона и не смотрел телевизор. Датаев сидел в своей квартире и все сильнее погружался в мрачную атмосферу самобичевания. Вершиной такого состояния для него постепенно стал образ собственной трагичной смерти. Сначала желание покончить с собой испугало Эдуарда, но с каждым разом идея самоубийства раде чего-то великого (чего именно он конкретно не знал, но уверенность была так велика, что подтверждений не требовалось), становилась единственным возможным исходом всего с ним происходившего.
Датаев чувствовал, что жизнь его не должна оборваться беззвучно. Мученик, которого он в своем лице собирался даровать миру хотел вселенского признания своей мученической благодетели. Поэтому Эдуард ждал определяющего путь знака свыше. Таким знаком стала громадная горевшая зеленым светом буква «М», которую он видел из окна своего дома.
Семен Шумский пережив эпизод психического потрясения подобного тому, которое довелось пережить Датаеву, в тот же день задался целью посетить психиатра. Почти сразу после происшествия он взял отгул на работе и от одного из не очень близких знакомых узнал якобы для своего другого знакомого телефон нужного специалиста. Правда, спустя несколько часов после приступа волнение, которое заставило Семена принять такое решение, поутихло, и он чуть было не поддался соблазну просто забыть о случившемся и убедить себя в том, что этого никогда не было ну или как минимум в том, что это больше никогда не повторится. Но все же, здравый смысл взял верх и в понедельник утром он сидел в широком кожаном кресле и беседовал с врачом.
Кабинет доктора показался Шумскому очень необычным, если не сказать странным. В нем не было чего-то особенного, чего не могло бы быть в кабинете другого врача, но все предметы интерьера был в таком положении, как будто тот, кто занимался обустройством, долго пытался найти для каждой вещи наиболее подходящее место и в конечном итоге просто оставлял как-нибудь. Несколько разных видов обоев были расклеены независимо друг от друга без учета цвета и характера рисунка, книжный шкаф, почти что загораживая проход, громоздился посреди комнаты и образовывал с письменным столом и старым кожаным креслом подобие треугольника. Четыре тумбочки, размещенные по углам, так что пользоваться ими было очень неудобно, исполняли, видимо, исключительно декоративную функцию вместе с огромным количеством различных фигурок наваленных на них. Некоторые места на стене и на полу были отделаны керамической плиткой. Семену от чего то пришло в голову, что на эти небольшие квадратики кафеля доктор ставит пациентов, когда обсуждает недуги каждого с коллегами.
Такая несуразность интерьера ошеломила Шумского. Войдя в кабинет, он на несколько секунд замер и сдвинулся с места только когда из-за шкафа услышал протяжное и задумчивое : «Проходите, Проходите».
Доктор с интересом наблюдал, за тем как Семен протискивался в узкий проход между шкафом и письменным столом, усаживаясь в кресло. Сам Семен, глядя в это время на доктора, почему то подумал, что это какой-то специальный психологический тест необходимы для начала беседы.
Артем Филиппович, так звали психиатра, иногда поглядывая не Семена, что-то записывал. Его непринужденный или скорее неуклюжий стиль одежды, плохо скрываемый расстегнутым белым халатом, создавал контраст со строгим сосредоточенным лицом, окаймленным в районе подбородка аккуратно выстриженной бородой. И сам Артем Филиппович и вся атмосфера его кабинета, как показалось Семену после нескольких минут общения с доктором, обладали очень специфичным свойством. Полное отсутствие какого либо стиля или хотя бы порядка в окружающей его обстановке будто снимало с Шумского негласное обязательство перед самим собой придерживаться какой то определенной формальности в общении и поведении. Сидя в кресле в окружении хаоса цветов и тумбочек и вслушиваясь в низкий проникновенный голос Артема Филипповича, Шумский с удовольствием для себя ощущал то, что сам мог бы назвать расслаблением мыслей.
— И так, что вас обеспокоило и когда началось это беспокойство?
— С чего бы начать? — немного взволновано спросил сам себя Семен.
— С самого начал. — Тут же ответил подбадривающе доктор. — Естественно не с момента сотворения мира, но с того промежутка времени когда вы впервые почувствовали что-то для вас необычное.
Семен в нерешительности замялся, но спустя пару секунд начал рассказывать.
— Произошло все в пятницу. Я вернулся с работы домой, как обычно поужинал и обдумывал планы на выходные. В момент когда все произошло я думал о щенке, хочу собаку завести. — Уточнил Семен. — А как раз накануне днем у меня был спор с товарищем на эту тему.
— Поспорили о том какая порода лучше? — Заинтересовался Артем Филипович.
— Да нет, он вообще собак не любит. Начал мне рассказывать о том, что это глупая затея и отпускать шуточки.
— Как вы думаете, зачем он это сделал? — Абсолютно искренне спросил доктор.
— Наверно из-за того, что он сам котов любит, — Ответил Семен. — А если быть честным, то скорее всего от нечего делать. У меня иногда такое чувство, что он просто из какой-то вредности пытается меня вывести из себя, но я от этого быстро отхожу. Мы очень давно знакомы и это как детская привычка у нас что ли, я и сам могу другой раз что-нибудь такое выкинуть. — Семен сделал небольшую пауза и поглядел на Артема Филипповича. Тот, не отвлекаясь от своих записей, легким кивком головы попросил Семена продолжить.
— Короче говоря, надолго в памяти подобные случаи у меня обычно не задерживаются. Но в этот раз, когда я вспомнил о моей с ним размолвке, во мне возникло непреодолимое чувство злости, причем очень непривычное для меня по своей силе. Я снова и снова прокручивал в голове ту ситуацию и не как не мог остановиться, будто попав в замкнутый круг. С каждым разом чувство ненависти и отвращения к другу усиливалось и дошло до того, что я начал представлять как физически издеваюсь над Фролкиным. — Семен снова сделал вопросительную паузу.
— Это не так уж и ужасно как вам кажется. — Поспешил ответить доктор. Практически все психически здоровые люди могут иногда испытывать чувство неприятия по отношению к коллегам друзьям и даже близким.
— Поверьте мне, это не было просто чувством неприятия. Таких сильных негативных эмоций я никогда не испытывал, и они были абсолютно неконтролируемы, а потом я понял, что на самом деле они даже не мне принадлежат, кто-то другой попавший ко мне в голову навязывал их. — С последними словами Семен настороженно поглядел на доктора, как будто ожидая оценки уже сказанного.
— Вы можете рассказать что-нибудь об этом человеке, он знаком вам?
— Нет, он мне не знаком, но в момент, когда я почувствовал его присутствия мне показалось будто я знаю его очень давно, знаю все о нем, о его чувствах, о его мыслях.
— Опишите как можете эту личность.
— Странно, а сейчас всего в деталях и не вспомню, — Всерьез удивился Семен. — Только могу наверняка сказать, что он показался мне очень озлобленным и жалким человеком. И в тот момент он, кажется, назло мне хотел сделать что-нибудь гадкое, руководя моими мыслями.
— Вы как-то пробовали бороться с ним
— Да, пробовал. — Тут же ответил Семен, будто ожидая этого вопроса. — Когда я почувствовал его, когда понял что это на самом деле не мои мысли, то стал возвращать контроль над собой. И над ним тоже. — Добавил после небольшой паузы Семен.
Мне кажется, что я заставил его осознать собственную низость и ничтожность. Как бы это сказать, я, словно, прочувствовал сознание этого человека и показал ему же на сколько он мерзок и недостоин любого существования, тем более в моей голове.
— Очень хорошо, — Поощрительно добавил Артем Филиппович — Хорош, что вы пытаетесь, а главное можете влиять на этот процесс.
— Но это еще не все, как только я выгнал его, меня тут же самого будто втянуло в чью-то голову.
— Опишите, на что это было похоже.
— Это было похоже на галлюцинацию… наверное. — Шумский ответил неуверенно, будто сомневаясь в подлинности своих слов.
— Вы видели что-нибудь в действительности, или слышали какие то реальные звуки?
— Ну…скорее всего нет…, — я просто как бы это сказать… знал о том что это происходит, точнее выразиться наверное не смогу.
— Понятно. — Протянул доктор. И что же по-вашему происходило?
Артем Филиппович говорил спокойно и с явной заинтересованностью, но без доли удивления. Самому Шумскому его же рассказ казался как минимум необычным, и хотя он понимал, что общается с психиатром, все же не мог не удивляться тому с каким спокойствием собеседник выслушивал подобны нелепости.
 — Я будто попал в сознание какой-то девушки.
— Опишите, что за девушка это была и что с ней происходило.
— В тот момент мне казалось, что я знаю ее очень давно, но в действительности мы не знакомы. Сейчас не вспомню всего в деталях. Она танцевала в каком-то ночном клубе. Было такое чувство, будто я сам слышу музыку и вижу свет, меня окружает большое количество людей, хотя в тоже время я понимал, что нахожусь у себя дома и вижу только стены своей квартиры. Девушка была очень пьяна и я сам будто чувствовал ее опьянение, потом сильно закружилась голова и мне захотелось по скорее выбраться из ее мыслей.
— А о чем, как вам казалось, он а в тот момент думала?
— Мне кажется, что не о чем, ну то есть абсолютно ни о чем. Пока я находился в ее голове, там было абсолютно пусто, единственное, что до меня доносилось, так это звуки музыки и вспышки огней. А потом музыка и свет стали постепенно затухать, и я опять оказался предоставлен только сам себе, без чьих либо посторонних мыслей и чувств. Правда еще некоторое время ощущал жар, словно только что вышел из душного помещения. А где то через час все полностью прошло. — Шумский остановил свой рассказ, как будто осмысливая сказанное.
— Собственно вот наверно и все, чем я хотел поделиться и почему пришел к вам. — Семен снова замолчал и глядя на Артема Филипповича и выискивал в ответном взгляде оценку своей истории.
Выслушав Шумского, доктор задал еще несколько вопросов которые Семену показались мало значительными и, одобрительно кивая психиатр, принялся делать записи на листе бумаге. Артем Филиппович рассказал Семену, что произошедшее с ним на медицинском языке называется дисфорическим расстройством. Приступ гнева доктор объяснил нервным перенапряжением, погрешностями в полноценном сне и питании. Артем Филиппович уверил Шумского, что опасаться этого не стоит и дал ряд рекомендаций, выписал несколько препаратов, в безопасности которых уверил, и посоветовал и дальше пытаться сдерживать подобные вспышки гнева.
— Выгоняйте из головы все, что считаете не нужным, помните, что вы в ней хозяин. — Сказал Артем Филипович.
Шумский был уверен, что у доктора наверняка возник особый профессиональный интерес к его случаю, хотя на самом деле психиатр обыденнейшим образом вписывал Семена в наработанный за годы шаблон. На обеспокоенность Шумского присутствием в его голове мыслей которые, как он сам выразился, принадлежали кому то другому, врач отвечал заверениями, что беспокоиться по этом поводу не стоит, и никакого размножения личности у него нет. Этот недуг, по словам врача, имел еще ряд симптомов которых у Семена к счастью не обнаруживалось. В дополнение к заверениям Артем Филиппович спешно добавил несколько предложений из которых Шумский мало что понял. В голове отпечаталось только: «проекция», «механизм вытеснения», «природные особенности физиологии мозга».
Как бы там ни было, кабинет врача Семен покинул с хорошим настроением и клочком бумаги с рекомендациями. Толи из-за выписанных таблеток, толи по какой-то другой причине обеспокоенность по поводу случившегося на некоторое время полностью покинула Семена, ему даже показалось, что чувствует он себя лучше чем до приступа.

Сидя у монитора своего рабочего компьютера Шумский проделывал привычные манипуляции, изредка отвлекаясь на циферблат часов, которые отсчитывали время до обеденного перерыва.
— Я говорю тебе, все ты правильно сделала. И не беспокойся, твоя реакция это просто ответ на его действия.
Анжела Семенова, соседствующая с Шумским на рабочем месте, громко обсуждала по телефону подробности личной жизни совей подруги.
— Ведь это он первый поступил так как поступил, а ты в этой ситуации по-другому и не могла. Я тебя прошу! И корить себя однозначно не стоит! — Акцентируя на каждом слове, говорила Анжела
На сколько Шумский мог понять из фрагментов диалога, до него доносившегося, подруга Семеновой рассорилась со своим молодым человеком и теперь выслушивала всяческие полезные рекомендации.
 — Нет и нет! Ну что значит чересчур. И пускай, пускай теперь имеет ввиду! — Анжела, видимо, сильно прониклась ситуацией подруги и все повышала тон, на чем-то настаивая.
— Я тебе так скажу, для них не может быть «немного неправ». Если неправ, то неправ и тут оттенков быть не должно. Ну и пускай, пускай как хочет так и справляется с последствиями, а ты стой на своем.
— И бывают же такие стервы, представляешь. Короче подкатывает он тележку, и она за ним семенит, такая все «невинность» и «непринужденность». И тележка, ну знаешь, самая огромная, до верху забитая, и он ее катит. — Шумский не сразу понял что женский голос, который он слышал, уже принадлежал не его соседке по кабинету.
С момента визита к доктору это был уже не первый приступ. Не смотря на уверения врача, через несколько дней вспышки чужих жизней замелькали перед Семеном снова. Все это время он, сохраняя внешнее спокойствие, пытался бороться, как он считал, сам с собой и со своим воспаленным сознанием.
— Ведь это всего лишь мои собственные мысли, проступившие по причине временного недуга. Проекция скрытого подсознательного на что-то там. — Вспоминал он слова доктора.
И борьба Семена была не такой уж безуспешной. Силой воли он научился вытеснять досаждавшие его образы как будто за черту своей головы. Шумский отыскал слабые стороны характера Датаева и Люфочкиной и во время приступов давил именно на них. Образы ослабевали и отпускали его, но в этот раз заставить их исчезнуть у него не получалось.
— А он то сам какой?
— Да обычный себе кошелек. По нашему почти не бельмес, только и знал видимо, что «бабушка», «таранка», «перестройка». И такой недовольный немного, видно, сказал ей, мол бери что хочешь, а сам и не ждал, что она пол магазина скупит. Ну а дальше что произошло, ты просто не поверишь, и бывают же такие шалавы. — Произнесла Ксюша с досадой.
— Ну и что, что дальше? — Заинтересовано торопила подругу Мария.
— В общем, я начинаю пробивать ей все это. Рыбку красную десяти сортов, гору сладостей самых дорогих, бутылок наверно 5 французского вина и так далее.
— Наверное, бутылку ему для храбрости, а остальное ей, чтоб не так противно было.
— Наверное. И главное решила из себя фифу изобразить, по физиономии то видно было, что вчера еще где-то в подворотне шмурдяк лакала, а тут французским вином ей отшлифоваться захотелось.
— Да, та еще дрянь.
— А дальше что было. Берет она в общем, будто невзначай, пачку презервативов и кладет посреди всего этого барахла. Это лопух прям просиял.
— Да ты что! — воскликнула Мария. — Бывают же бляди!
Семен, наблюдавший практически воочию этот диалог, снова ощутил уже знакомое ему чувство жара. В этот раз отделаться от Ксении так легко не вышло и ему не оставалось ничего кроме как пропускать через себя гневные переживания Люфочкиной.
Голос Ксюши звучал все громче, а эмоции и мысли девушки постепенно вытесняли его собственные. Шумский не на шутку испугался, но вовремя вспомнил о том, что он хозяин в своей голове, а все лишнее нужно выметать. Семен напрягся всем сознанием, что бы заставить Ксению замолчать. Девушка замолчала. В этот момент он просто физически почувствовал как выходит из нее, и новая волна жара залила лицо и уши.
— Все это просто нервное перенапряжение. — Повторил он несколько раз. Это ведь не какие-то реальные люди, а просто особенности физиологии моего мозга, механизмы проекции, ну и что-то там еще, черт бы его побрал! — Последние слова Шумский выкрикнул в голос. Он чувствовал, что сильно вспотел, в борьбе за территорию собственных мыслей, но все-таки брал верх. С каждым новым усилием чужая реальность растворялась, давая свободу его собственной. Инородные, фрагменты постепенно блекли и отделялись пеленой тумана.
— Шумский, ты что это, горишь на работе?
От голоса Анжелы Семен резко дернулся и развернулся в ее сторону.
— Чего такой нервный, пошли перекусим, время уже.
Шумский, приходя в себя, смотрел сквозь Семенову и прислушивался, не осталось ли в голове чего постороннего.
— Шу-умскииий, о-очни-ись. — Анжелла пару раз провела ладонью перед глазами Семена. — Прииийом.
— Да-да, я догоню тебя, сейчас только минутку, допишу и иду.
— Ну как знаешь, трудяга, трудишься прям до седьмого пота. — Семенова со скрываемым удивлением бросила провожающий взгляд на напрягшиеся на лбу Шумского вены.
Вставая из-за стола Семен оглянулся по сторонам, как будто ожидая что-то увидеть, еще раз сделал глубокий выдох и пошел вслед за Анжелой в столовую.

Ксения Люфочкина в момент выхода Семена из ее сознания резко прекратила телефонный разговор с подругой. Все ее мысли оборвались. Какое-то время она слушала поток речи Марии из трубки, но ничего не могла понять. Слова сливались в хаотичное сплетение звуков прерываемых высоким смехом. Люфочкина несколько минут пыталась понять, о чем говорит Мария, но когда усилия не дали результата просто без прощания положила трубку телефона и принялась за работу, все еще пребывая в состоянии отрешенности от реального мира.
В отличи от Эдуарда и Семена Ксения остро не переживала тех случаев когда всех троих непонятным образом скручивало в одну воронку. Будто кадрами из фильмов перед ней внезапно возникали и так же внезапно исчезали сцены чужих жизней. Наверно по этому Ксюше казалось, что в ее памяти просто всплывают фрагменты сериалов, занимавших большую часть ее информационной пищи. Иногда она даже описывала кому то из знакомых проишествия жизни Семена или Эдуарада и интересовалась из какого это фильма и не вместе ли они его смотрели.
Правда Ксюша заметила за собой, что в последнее время стало труднее подсчитывать сдачу, цифры путались, становились похожими друг на друга, а то и вовсе теряли для нее значение. Порой Люфочкину обсчитывали и приходилось платить из своего кармана. А иногда в разговоре с подругами она не могла понять о чем идет речь. В такие моменты, одним из которых был недавний телефоны разговор с Марией, Ксюша напрягала все свои мысли для того что бы вникнуть в диалог, но будто какая то перегородка не позволяла ей понять о чем говорит собеседник.
Много кому подобные вещи и доставляли бы массу волнения, но Ксения по этому поводу переживала не больше чем по поводу незначительной головной боли — через часик переболит и вроде ничего не было. Тем более, что обычно после приступов она чувствовала вспышки необъяснимого сильного счастья и какого-то неописуемого вдохновения. За что бы она не бралась в таком состоянии, все казалось интересными и даже каким то новым. Сейчас, поочередно подставляя полосатые штрихкоды под синий лучик помигивавший у кассового аппарата, она с неописуемой и необъяснимой радостью перекладывала один за одним товары подаваемые движущейся черной полосой. Все в этот момент было ей в радость. Когда-то, еще в первые месяцы своей работы в магазине Ксюша заметила, что лица всех людей проходивших через ее кассу сливались к концу дня в один обобщенный портрет покупателя. Если настроение у нее было хорошее и дела шли как надо, то образ получался довольно дружелюбным, а в дни, когда все с самого утра шло наперекосяк, жуткая рожа отпечатывалась в памяти и провожала ее с работы домой.
И сейчас, чувствуя радостное волнение, в каждом новом лице Ксения видела сияющие добродушие. Все были добры и приветливы, Ксюша с удовольствием и чувством того, что делает что-то полезное и нужное обслуживала посетителей магазина. Даже внешний вид мелькавших перед ней продуктов радовал своей причудливой формой и яркими оттенками. Блестящая этикетка на банке с сардиной своей, к слову сказать необычной для сардины, расцветкой вызвала у нее ассоциации с ночным клубом и Ксюша с новой волной радости начала размышлять о грядущем вечере пятницы, до которого оставалось несколько часов. С такими мыслями пришло и непреодолимое желание выпить, а затем, как они с подругой это называли, «ускориться».
Время пробежало очень быстро и вот они снова с Марией сидят у нее на кухне, пьют вино из широких стаканов и рассказывают друг другу о недавних переживаниях.
Ксюша заметила, что хоть Мария и старалась этого не показывать, но что-то гложило ее. Она пыталась понять что именно, но ни как не могла и в частности по тому, что Мария была взволнована именно из-за состояния подруги. Ее не могло не настораживать, как Ксюша при каждой их встрече все чаще могла уйти в себя посреди разговора и не на что несколько минут не реагировать, блуждая где-то в своих мыслях. А вспышки беспричинного счастья Люфочкиной и вовсе пугали Марию. Сейчас, глядя на подругу, она с удивлением замечала как много та выпила и абсолютно не опьянев все продолжала рассказывать о каком-то сериале, весело смеясь без причины и размахивая руками.
-Там еще мужчина такой был, высокий немного полноватый. Не помню в какой серии было, что он с семьей в парке гулял, и по среди прогулки у него толи галлюцинации начались, ну помнишь, мы же вроде пару дней назад вместе смотрели.
— Да нет, не помню такого. А ты мне скажи, вот что…. — Но Ксения, получив ответ, не дала подруге высказаться и тут же продолжила.
— Ну как же не помнишь! — почти выкрикнула Ксюша. — У него двойник еще был, с которым он как-то связывался и какие-то сигналы передавал. Но мужчина этот, ну который с семьей в парке, ну ты поняла, был вроде такой весь жизнерадостный, а двойник этот такой хмурый и злобный. Антигерой в общем, как во всех сериалах.
— Да не помню я. — Уже начиная раздражаться, отрезала Мария.
— Как же не помнишь. С кем же я этот сериал смотрела, кого не спрошу, никто не помнит. А, вот еще что вспомнила! — Снова выкрикнула Ксюша, — Там еще была…- Она сделала паузу и удивляясь своим словам медленно и тихо произнесла — Там еще была я…
— Ну подруга, если ты уже фильмы с собой в главной роли смотришь, то однозначно пора бросать твой большой супермаркет и менять его на большую сцену.
— Да … пора…-Ксения будто снова начал погружаться в себя но опомнилась от сигнала мобильного телефона.
— Наконец, таксист подъехал, ну что, едем в ночь?! — Ксюша поднялась из-за стола и оправляя платье как ни в чем не бывало с улыбкой смотрела на Марию.
В машине Ксения продолжала весело балагурить и переключала один за одним каналы радиоприемника, пытаясь найти музыка подходящую для создания нужной атмосферы.
— Не то, и это не то. А это вроде то, что нужно, но то же не то. — Приговаривала Ксюша раз за разом нажимая на кнопку магнитолы и заслоняя от водителя коробку передач. Последний был этим ничуть не огорчен и даже доволен своим положением. Водитель поддерживал веселый диалог, то и дело посматривая на ноги девушки, которые Ксюша быстрыми и размашистыми движениями временами оголяла до верхнего края чулок.
Когда они добрались до клуба, Ксения бабочкой выпорхнула из автомобиля и буквально влетела на танцпол. Забыв про Марию она чувствовала как парит в танце над окружающими ее людьми, и ветер счастья несет ее быстрее и быстрее с неописуемой силой.
С такой же неописуемой силой несло и Эдуарда Датаева. Закутавшись в свой серый примятый плащ и надвинув на глаза шапку он бежал изо всех сил туда, куда звал его знак посланный свыше. Зеленый светящийся символ с каждой секундой становился ближе и ярче. Он уже не походил просто на букву «М», Датаев видел магическую руну, направлявшую его по пути. Он ловил на себе взгляды прохожих и был уверен, что они знают о его предназначении и готовы принять его мученическую смерть.
Спускаясь по эскалатору, Эдуард чувствовал что находиться он не просто на станции метро, а в огромном и величественном ритуальный зале. Находящиеся в нем люди были жрецами и с волнением ждали его вознесения, расступались, давая ему дорогу.
Ощущая в своей голове все происходившее с Датаевым и Люфочкиной, Семен переживал самый сильный приступ из всех, что с ним до этого случались. Шумский знал, что именно сейчас он должен избавиться от этих чужеродных фрагментов, паразитирующих в его сознании.
— Мой мозг, зачем то, создал в себе эти жутки образы, ему же под силу их и уничтожить. Если я убью иллюзии, то отойдет и болезнь, а я буду свободен — Повторял себе Семен и больше и больше натягивал струны сознания Ксении и Эдуарда. Впиваясь руками в деревянный стул он видел перед собой наложенные друг на друга две чужих жизни которые он вот-вот оборвет. Семен всматривался глазами Датаева в надвигавшиеся глазницы поезда и всей своей волей заставлял Эдуарда идти вперед.
Датаев, медленно подходя к краю платформы, вдруг понял, что не хочет и не может совершить задуманное. Он, было, рванулся назад, но с ужасом осознал, что та высшая сила не пускает его. В попытке остановить уже не подчинявшееся тело он рухнул на колени, но не в силе сопротивляться, принуждаемой той же силой все ближе подползал к краю платформы. Захлебываясь слезами, будто обращаясь к кому-то, непонятно зачем желавшему его смерти, Датаев через сведенные судорогой зубы прохрипел: «Не убивай меня!».
Он не знал к кому и зачем обращается, но никак иначе не мог препятствовать приближавшейся смерти.
В то же мгновение эти слова эхом дошли до Семена и в первый раз он увидел в Датаеве не воспаленный фрагмент своей психики, который собирался навсегда отсечь, а живого человека. У Шумского как во время первого приступа появилось чувство, что жизнь Эдуарда известна ему так же хорошо как его собственная. Жизнь маленького клерка не сделавшего ровным счетом ничего ни особо плохого, ни особо хорошего и, по большому счету, точно так же как и Семен проживавшего свои дни в маленьких радостях и невзгодах . Эта мысль как бритвой полоснула Шумского. Мысль о том, что он собирается убить двух человек и уже почти совершил задуманное, показала ему картину происходящего в совсем других красках.
— Нет, это не может быть правдой, я болен и сам должен покончить с болезнью раз и навсегда. — Семен с силой оттолкнул от себя догадку его испугавшую и с еще большей силой и решительностью швырнул безвольное тело Датаева под колеса поезда.
И в ту же секунду он почувствовал, как в голове будто стало больше места. Отсеченный им больной фрагмент психики утонул в скрежете колес и испуганных криках людей наблюдавших последние секунды жизни Эдуарда.
— Да, я на правильном пути с радостью воодушевился Шумский. Главное теперь не отступить и довести все до конца.
С чувством грядущей победы над болезнью он направил всю свою волю в оставшийся воспаленный фрагмент сознания.
Ксюша, не чувствую постороннего вмешательства, была полностью поглощена своим счастьем. Она танцевала уже не среди толпы незнакомых людей, а на балу в красивом дворце, где она была королевой, а все вокруг ее подданными. Ей учтиво улыбались, кружили в танце и выказывали знаки почтения. Сердце от радости билось все сильнее пока не начало молотком стучать по каждой клетке тела.
Мария, сначала пытавшаяся как-то утихомирить подругу, уже поняла, что все попытки это сделать ни к чему не приведут. Теперь, находясь в стороне и время от времени поглядывая на Ксению, она с внутренней дрожью наблюдала, как посреди толпы Ксюша достала пакетик с почти месячным запасом белого порошка. Первым ее желанием было подбежать к подруге и выхватить из рук амфетамин, но инстинкт самосохранения был сильнее этого порыва. Своим практичным умом она тут же поняла, к каким последствием для нее это может привести. Мария неподвижно смотрела как на глазах у всех Ксюша обсыпала свои руки порошком, вдыхала, насыпала еще, снова вдыхала и не переставал танцевать.
Результат от таких действий не заставил себя долго ждать. Будто пуля, беспрепятственно пролетевшая насквозь десятки людей, беззвучно пробила грудь Ксении. Она упала на спину, руки и ноги забились в судорожных движениях в такт с которыми на шее запульсировали вздувшиеся вены. Трое мужчин в костюмах с бейджами на груди, неожиданно для наблюдавшей Марии, выбежали из толпы, подхватили Ксюшу и втащили за дверь с надписью «только для персонала». Мария уже не видела, как тело ее подруги сделало несколько предсмертных рывков, будто в попытке завести останавливающееся сердце. Последним что она наблюдала, были белки закатившихся глаз Ксюши и небольшие посиневшие пальчики, которые судорожно и бесконтрольно комкали подол платья.


Через оконное стекло Семен всматривался как красным воском по домам и деревья разливались закатные лучи. Из обыденного вечернего пейзажа резко выбивалась только маленькая синяя будка, поднимавшаяся к небу. Неожиданно для себя и возможно просто из-за приятного сочетания цветов, он увидел в этом какой-то трогательный символизм.
Количество этажей новостройки, за которой он от нечего делать наблюдал, когда отрывался от работы, увеличивалось с каждым днем. Видимо, теперь строителям было неудобно каждый раз спускаться для того что бы справить нужду и кабинку биотулета поднимали на этаж где шла основная работа. Семен с мечтательной задумчивостью смотрел, как на тросах строительного крана поднимается небольшой пластиковый короб. Шумскому даже представилось, что он будет подниматься все выше и выше через облака по закатному небу пока совсем не выйдет из земной атмосферы. Но на верхнем этаже скелет подъемного крана развернулся, и синяя будка опустилась на бетонные плиты. Без сомнений, подумал Семен, здесь она принесет намного больше пользы чем если бы просто улетела куда то в космические дали. Шумский невольно заулыбался от своих мыслей.
— Да, гляди и эта свечка скоро вымахает. Последнее время как грибы растут, где-то наверно просто ливни из денег идут не переставая.
— Наверно. — Коротко ответил Шумский Измайлову. — Как там все уже готово? Не хотелось бы прийти после Свинцова, неоднозначно растолкует, еще и в такой день.
— А я поэтому за тобой и зашел. Его еще нет, но почти все уже на местах в ожидании вступительного тоста за дальнейшее процветание и главенствующую роль Свинца в этом процветании.
За последние пол года компания в которой работал Семен, не без его непосредственного участия, заключила ряд успешных договоров. По этому поводу было решено провести корпоративное празднование. Семен, хоть и не большой любитель таких мероприятий, в этот раз принимал участие с удовольствием для себя. Причиной этому было и то, что уже более полу года прошло с того момента, как он избавился от жутких припадков мучавших его. Еще несколько недель после ужаса последнего приступа Семен ждал нового, но к счастью припадки, видимо, прекратились навсегда. Теперь Шумский был уверен в своем выздоровлении и находился в состоянии эмоционального подъема. В особенности в день празднования с самого утра он чувствовал себя необычайно бодро. За что бы Семен ни брался, все выходило хорошо и без труда. Шумский как никогда чувствовал пользу того что делает и хоть и боялся себе в этом признаться но был в полной уверенности своей центровой роли во всем происходящем. Каждая попадающая в голову мысль завершалась благополучным выводом и увеличивала чувство счастья, которое будто навеивалась какой-то внешней силой в этот день.
И вот сейчас Шумский стоял за столом в окружении коллег и вместе со всеми слушал долгий содержательный и по большей части самовосхваляющий тост главы организации Вениамина Свинцова. В такие моменты Шумский обычно пытался мыслями зацепиться за что-то отвлеченное и по возможности смешное. Сейчас он с интересом боковым зрением наблюдал за Клюмкиным.
Антон Клюмкин подрагивавшей рукой держал рюмку у самого своего подбородка и когда Свинцов делал паузу, рот Клюмкина тут же открывался в попытке поглотить содержимое, но спустя пару секунд Свинцов снова продолжал говорить, и Клюмкин в испуге отстранял рюмку ото рта.
Слова начальника доходили до Шумского только тогда, когда стоящий рядом Измайлов, комментировал наиболее его впечатлявшие фрагменты речи.
— И конечно я всегда не мог понять людей, считающих, что успешный предприниматель должен быть заинтересован только вопросами своего бизнеса. Ведь успешный предприниматель это в первую очередь интеллигентный человек, подкованный в вопросах науки, литературы, искусства, живописи, а потом уже, слышите меня, потом уже, хорошо сведущий в денежных делах.
— Интересно, а живопись и литература это не искусство, что ты их так выделяешь. Хотя подковать Свин тебя бы действительно не помешало, я бы на это посмотрел. — Бормотал Измайлов себе под нос, веселя себя и окружающих.
— Тем более, что из такого широкого кругозора и рождается разумный подход к чему бы то ни было. Вы, согласны со мной Антон Данилович? — Свинцов сделал акцент на последних двух словах и умолк в ожидании.
Клюмкин не сразу понял, что обратились к нему, а просто почувствовал очередную паузу и в надежде на то, что это и есть конец тоста поспешил было опорожнить терзавшую его душу рюмку. В последний момент он понял, что к чему и, чуть было, не налил водки себе за воротник.
— Да-да Вениамин Эдуардович, однозначно так и есть. — Поспешил засеменить Клюмкин.
— Ну, ты Веня молодец, — Снова забормотал Измайлов. — Теперь-то всем понятно, кто тут «тварь дрожащая», а кто «право имеющий».
Свинцов расплываясь в высокомерном самодовольстве, продолжил.
Мысли соскакивали с одной на другую, отходя все дальше от, собственно, темы корпоративного вечера и все больше оплетая ореолом благочестия его персону.
— Но знаете дорогие коллеги, тут все легко объясняется. Многим наверно интересно, с чего кого-то глубоко интересуют вопросы этики и морали, а кто-то в лучшем случае пару раз слышал эти слова. Ведь это все объясняется научно, это же банальная пирамида потребностей Масловского. Думаю, все о ней слышали. Ведь человек, умело заполнивший нижние уровни своих потребностей, так сказать потребности первичного звена, может перейти к реализации потребностей высших, недоступных людям, грубо говоря, голодным.
На последних словах Свинцов изобразил сочувственный смешок, якобы очень сопереживая этим самым голодным, коим не доступен вкус пищи духовной.
— Ну, судя по твоим габаритам ты действительно умело и главное очень плотно заполняешь нижние уровни своей пирамиды. — Все не успокаивался Измайлов. — Да и Диоген из тебя не выйдет, разве что последняя модель Мерседеса будет иметь форму бочки.
— Но и тут все объяснимо. Ведь в конечном итоге все это порода. Даже по имени человека можно судить о том, что он из себя представляет. Возьмите любого. Силу можно даже в фамилии почувствовать, неспроста же один Пухов, а второй Железнов.
В ту же секунда Измайлов, изобразив на лице крайнюю степень благоговения, чуть ли не выкрикнул. — Тут ты Свин, в точку попал, даже и не поспоришь!
Финальных аккордов речи и сопровождающих подколов Измайлова Шумский уже не слышал. Он погрузился в свои мысли и думал о чем-то волнующем и приятном.
Когда официальная вступительная часть закончилась все, разбились на небольшие группки, и занялись обыденным поглощение пищи и алкоголя. Семен подходил то к одной компании, то к другой и со всеми весело о чем-то говорил. Будто забыв, что за рулем, Шумский непривычно много, как для себя пил, частично по причине того, что абсолютно не чувствовал алкогольного опьянения. Внутренняя радость как будто навеянная откуда-то извне усиливалась и ему хотелось каких то острых и волнующих ощущений. Желание чувствовать азарт и скорость, заполнявшие его душу во времена юности, будто снова ожили и заиграли еще сильнее чем когда либо.
Выйдя на улицу, он с удивлением смотрел на людей, прячущихся от ночного ливня, который ему казался приятным осенним, но еще теплым дождиком. Шумский медленно прошелся к машине время от времени задирая голову, чтобы получше прочувствовать на себе прикосновения капель воды и все с тем же желанием остроты ощущений и скорости сел за руль. Машина с заносом вылетела с парковочной площадки. Шумский почувствовал, будто сидя за рулем своего автомобиля он оседлал какой то мощный энергетический поток жизни, который несет его вперед, в счастливое будущее и все набирает обороты. Стрелка спидометра стремительно отклонялась, и Шумскому, не ощущавшему ни скорости ни алкогольного хмеля, хотелось еще и еще заострять то приятное чувство отдающее стуком у него в груди. Чувство это становилось все сильнее и сильнее, как будто по воле какой-то внешней силы.