Альманах «Снежный ком»

www.snezhny.com



Мужской разговор | unona | Рассказы |

Мужской разговор - unona

Пиво было пенистое, свежее. Кашин разливал его по кружкам, предчувствуя удовольствие. Герман Федорович колотил об угол стола сушеную рыбину. Что притягивало этих двух людей друг к другу? Разные они были: и по возрасту, и по характеру. Но раз в неделю они обязательно собирались в уютной небольшой квартире Германа Федоровича: пили пиво, играли в шахматы и нарды, а, чаще всего пили чай и беседовали. Герману Федоровичу было под 80, он воевал, чудом остался жив, а Кашин был пятидесятилетним мужчиной, полным сил, которого называли всегда по фамилии. Вероятно, потому что у него было редкое старинное имя — Прокофий, да и отчество не лучше — Дормидонтович. При знакомстве Кашин представлялся Пашей, но этого будто никто не слышал. Оба друга были одиноки, никогда не говорили о женщинах, вероятно, это была их боль, у каждого — своя. Они познакомились всего 2 года назад на праздновании Дня Победы, и что-то очень сроднило их друг с другом. Когда они выпили по кружке пива, Кашин сказал:
— Федорович, вот мы с тобой уже столько знакомы, но ты мне никогда не говорил о своих женщинах. Почему?
— Тебе, Кашин, это неинтересно. Что нет других тем для разговора?
— Почему ты думаешь, что мне это неинтересно? Я люблю только женщин, у меня нормальная ориентация.
— Во-первых, ты меня не спрашивал, во-вторых, ты сам живешь один. Я тоже не знаю, почему ты одинок. А ведь тебе всего полтинник, ты для меня вроде сына.
— Ты сам меня не спрашивал. У меня все просто и ясно. Женился 2 раза, и неудачно. Детей не было, да и любви тоже. Я — стеснительный, робкий, мне трудно запросто общаться с женщинами. Вроде не пью и не гуляю, деньги зарабатываю, а они…Решил, буду один доживать, вот машину купил, на рыбалку поедем, а, Федорович?
— Поедем, я не против. Но без любви, дружище, хреново.
— А у тебя, Герман Федорович, была любовь?
— Была, Кашин, еще какая! Куда там Шекспиру! Тут страсти поболее.
— Ну, расскажи, мне интересно. Прошу тебя, Федорович!
— Расскажу, Кашин, Звали мою любимую Любовь, Любаша.
Глаза Германа Федоровича увлажнились.
— Федорович, я не хотел огорчать тебя, прости.
— Нет, ты не причем, это дурь моя плачет. Дурак я и осел! Не сумел сберечь любовь. Слушай. Ранило меня в январе 45-го в госпиталь попал. Тяжко мне было, несколько операций перенес, а со мной всегда она, Любочка, была. Маленькая такая, темноволосая, а глаза зеленые, кошачьи, хитрые. Полюбили мы друг друга. Сделал ей предложение. А она — замужем. Муж у нее на фронте, написал ей, что полюбил другую. Развода у нее не было, потому решили так жить, не расписываясь. Приехали с ней в Томск, там у меня комнатка была, с бабулей я жил. Стали жить втроем, а вскоре бабуля померла. Любочка хозяйкой стала. Только детей у нас не было. Просил Любу к доктору сходить, может, на фронте застудилась. Доктор сказал, что у нее все нормально, и дети еще будут. Я очень хотел детей, все ворчал, ворчал… Люба переживала. Ох, и сволочь я!
— Она ушла от тебя?
— Да что ты? Конечно, нет. Но виноватой себя чувствовала. В 52-ом она, наконец, забеременела, а в 53-ем родила Наташку, а в 54-ом сына Николашу. Любил я их без памяти, Кашин. Работал мастером на строительстве, а в 60-м меня в трест перевели, инженером по технике безопасности. Я к тому времени институт заочно закончил, школу марксизма-ленинизма. Карьеру делал, подлец! — — А Люба?
— Люба в больнице детской медсестрой была. После Николаши располнела очень, мне это не нравилось. Никакой фигуры не стало. Талии, как не бывало. Одни пышные формы.
— Ты упрекал ее?
— Да нет, не упрекал, но не нравилось. Всегда худощавых любил. Уж такой у меня вкус. Тут к нам в трест новая сотрудница пришла, имя у нее немецкое было: Луиза. Высокая, стройная, красивая. Талия, как у балерины, а сиськи! По пуду, работать не буду. Чувствую, я ей тоже приглянулся. Стала она мне знаки внимания оказывать, ну и согрешили мы с ней прямо в моем кабинете, будь я неладен.
 — Ну даешь, Федорович! Не мужик, а сексагрегат! А на вид такой скромняга.
— И ты бы не устоял. Не баба-кобылка добрая! Как все умела! Даже бы покойника смогла….Что тут говорить о таком сером мужике, как я.
— А Люба что? Переживала?
— Долго Любаша не знала. Около года наша связь с этой негодницей продолжалась. Люба — стыдливая, скромная, а у этой потаскушки стыда нет и в помине. Только так продолжаться больше не могло. Запутался я. И хотел я Луизку и ненавидел эту шлюху. Доброжелатели рассказали обо всем Любе.
— Был жуткий скандал?
— Если бы…Не было скандала, ничего не было. Прихожу домой, а дома записка: «нас не жди не ищи. Бесполезно. Люба и дети.»
— Дальше, дальше, Федорович!
— С тех пор ни ее, ни детей никогда не видел. Тогда понял, что любил всегда только мою Любушку и детей своих. По ним плачу всю оставшуюся жизнь, корю себя за связь с этой б…
— Ты женился на Луизе?
— Еще что! Это была скотская страсть, она остыла. Сел я в поезд, квартирку свою сдал соседям, а сам уехал в Ленинград, снял угол, устроился на работу. Пытался все забыть.
— Не понял я, искал ты их или нет? Удалось забыть?
— Погоди, Кашин, тяжко мне об этом. Не забыл и искал, как сквозь землю провалились. Родственников у Любы нет, зацепиться не за что. Обращался в соответствующие организации, но…Сейчас понимаю, что никто этим всерьез не занимался.
— Сейчас есть передача по телеку, они всех находят.
— С какой мордой я туда заявлюсь? Скажу, что предал их, а теперь стал старый, и они мне стали нужны? Не поверят, что я их всю жизнь искал. Подумают, что нуждаюсь в уходе, мне же почти 80. Да и Любе уже немало.
— Как ты в Израиле оказался?
— Я наполовину еврей, по Галахе тоже. Мама у меня еврейка, Цилей Соломоновной ее звали. Красавица была необыкновенная! Когда похоронку на моего отца получила, не смогла жить без него, своего Феденьки. Умерла от разрыва сердца. Отец был русский, из крестьян, получил высшее образование. Они с мамой обожали друг друга. Но тут война, что поделаешь…Так я остался без родителей, хорошо хоть с бабулей. Когда встретил Броню, свою вторую жену, показалась она мне похожей на маму. С ней уехал сюда, в Израиль, она захотела. Впрочем, отношения у нас были неплохие, но близости душ не было. Мы друг друга уважали, и все.
— У вас с Броней были дети?
— Нет, она жила своей жизнью, я своей, никто никому не докучал. Потом у нее начались боли в желудке, оказалась раковая опухоль. Вот уже семь лет, как ее нет. Жалко, все хоть не один.
— А ты, Кашин, как здесь оказался? Ты же русский.
— Да. Хотел уехать из России, нужда заела. На еврейке женился, на 15 лет моложе меня. Говорила, что любит. Врала. Я радовался: еду за границу, да еще с красавицей-женой.
— Где же твоя красавица?
— Ушла моя Анна от меня, с «датилой» связалась, детей рожает ему. Вообще-то мне в Израиле неплохо. Работаю на автопогрузчике, комнату большую и светлую снимаю. Пытаюсь найти свою половинку. Жизнь проходит, а любви не было. Как бы хотелось найти женщину по любви…
— По любви, конечно, лучше, — согласился Герман Федорович, — но и так с женщиной неплохо. Зачем я Любашу предал? Жива ли? Как Наташенька, Колюшка? Все бы отдал, чтобы они оказались рядом со мной.
— Еще раз советую, Федорович, найди их, а вдруг…
— Поздно, Кашин, к сожалению, поздно. Раньше надо было…раньше!»
Герман Федорович грустно улыбнулся, вытер платочком слезы на глазах, вздохнул, и одним глотком допил оставшееся в кружке пиво.