Мой милый, милый друг...
Ты думаешь, что...
Ах, впрочем, что это я? Попытка сказать что-то, что вертится где-то внутри, неизменно наталкивается на тут же возникающую тупую головную боль, выстреливающую, будто пружина лишь при намеке на слово. Видимо, это будет лишь неудачной попыткой и только. Внутри что-то громоздится, наползает, толкается, закрывая горизонт. Это мысли, всего лишь мысли, те самые, что будоражат покой. Но они не всегда так, а лишь время от времени громоздятся и смущают. А ведь бывает, идут себе неторопливой цепочкой, одна за другой, словно вагоны друг за другом в зеленом-зеленом поезде. А впереди паровоз попыхивает себе неторопливой, умиротворяющей весь мир трубкой, набитой сладким, чуть терпким табаком. И поезд себе постукивает, постукивает, и мысли все поддакивают, поддакивают. И все так складно.
Но сегодня иначе. Мысли громоздятся, толкают друг друга, ругаются, шумят и никак не хотят вставать в правильный ряд, друг за другом. Сегодня у них неспокойный день. И меня хотят вовлечь в свой водоворот, хотя кто тут ведущий, а кто ведомый — еще большой вопрос. Так что, пожалуй, оставлю я этот разговор до лучших времен. Если конечно вспомню о нем или он вспомнится сам.
Да и разговор этот. А нужен ли он? Ведь всегда есть риск свалиться в дидактику в попытке поделиться своими наблюдениями за собственной жизнью и жизнью тех, кто вольно или невольно приоткрывает ее перед тобой. Этот дамоклов меч подспудных нравоучений, лежащих под тонким слоем собственных выводов, выросших из самых разных наблюдений, стал все чаще останавливать меня. Да и окружающие люди своим неприятием моих дидактических посылов, что лежали под прошлыми попытками «вроде бы поделиться», не раз пробуждали во мне чувство неловкости, и я краснел от смущения. Но только не лицом, а там... внутри.
И вообщем, у каждого ведь свой опыт, свой мир и свое восприятие. И взгляды разнятся. И как поворачивается жизнь, на самом деле никто не знает. И что будет там... после нее... после жизни... ведь тоже никому неизвестно. И все эти разговоры о душе, отлетающей после смерти и живущей вечно среди нас, живых, это ведь... тоже... всего лишь разговоры. А есть душа или нет — никому не ведомо. И есть ли Бог, или судьба — кто это знает? Я чувствую, что есть лишь молчание, но... многие ли его слышат?
А любовь... Кто-нибудь знает, что это такое?
Мне доводилось видеть смерть в глазах других людей. Нет, это не была война или какие-то экстремальные действия. Нет. Совсем мирная и совсем будничная жизнь среди повседневной сутолоки и обычной суеты. Все как всегда. Эти люди были живы и, наверно, лишь интуитивно чувствовали, что смерть уже поселилась в них. Но прямой вопрос они задавали редко и оттого разговоры возникали нечасто. А между тем смерть уже жила в них, и она смотрела на меня глазами этих живых людей. Еще живых. Описывать эти глаза сложно. И не хочется.
Но смерть в глазах живых людей я видел нечасто. Чаще бывало иное. В их глазах еще не было ничего, никакого намека, только быть может легкая тревога. Но я уже знал, что жизнь в этих людях конечна и их смерть уже поселилась рядом с их жизнью. Жизнь и смерть соседствовали в них одновременно. А затем жизнь уйдет. И уже была видна точка.
Это внезапное знание поселившейся в человеке смерти возникало во мне будто вспышка. Как какое-то внезапное свечение. Эти люди болели, а я был врачом и оттого я знал больше, чем, наверно, нужно было бы мне знать.
Вот так когда-то, в какой-то момент, повернулась моя жизнь непонятной мне стороной и привела к этому знанию присутствия смерти в еще живущих людях.
К чему это я? Я и сам не знаю.
За окном стрекочут никогда неунывающие птахи. Тихо зачинается день. Конец весны. Близится лето.
Взгляд отводится в сторону, разговор о смерти сворачивается в неловкий клубок. Что делать? Сил на это почти не хватало. А если поговорил, а если посмотрел, то все равно потом внутри еще долго чертили свой черный шлейф неудовлетворенность и недовольство. То ли собой, то ли тем, что пришлось смотреть и пришлось говорить.
Плохо переносится собственная совесть. Лучше бы без нее.
Вот так и это. Тяжело.
День потихоньку истекает. Опять стрекочут те же самые, вечно живые и вечно веселые, птахи. Шумный город медленно отступает назад. За окном еще слышны голоса, но их все меньше, меньше, меньше...
Так ты думаешь, что жизнь каждого человека определяется кем-то сверху? Богом или судьбой? Или ты считаешь, что она в руках самого человека? Человек — кузнец своей судьбы?
Не знаю, не знаю.
Ничего я тебе не скажу об этом, мой милый, милый друг.
Ничего.