Память, меняя имена по кругу, приходит к другому уровню
открытия старого. Возвращаясь к начальной точке,
зависает над ней с улыбкой, или деловито нахмуренной,
что странно, ведь кашель горло не точит,
а предметы насыщенней цветом, и просто отёсанней,
чем угловатые дирижабли позднего Феллини,
и не римскими цифрами количество кровоподтёков
записано в карте. Кто знает, быть может отныне
запретят разрисовывать маркером скрытые одеждами
кожные зоны, ведь это простейший способ
скрыть свою суть, нанося слой за слоем, и между
немного расплывшихся строк, допустим: «Скоро
у нас панихида» и «УпокойдушурабатвоегоГосподи-и-и»,
всегда остается пространство в несколько пальцев,
равное всему написанному от Иосифа до Иосифа,
и всему, наделённому страхом. Поэтому память
всегда боится имён, и старость, как прежде любимая
женщина, подобно больнице и шторму на море,
встречает её, бросая с порога ей скрученный бинт, и маяк
зажигая, сажает на цепь. И надевает намордник.
Саваоф
напомни мне слово похожее на саваоф
на фигурку пророка на руки о двух серафимах
на акробата о четырех синхронных головах
о восьми полугубиях с животворящей слюной
напомни отчего он не может просто рождать
а только воюет воркует и сам и с собой
плюется в противников молча токует как вор
на ветру тоскует на проволоке миража
бормочет и ждет на горе бормочет и ждет
горячей спиралью на дереве нового гуру
выжигает сжижает во флягу и накрывает
холодом рукавов
в короне похожей на грабли надетой поперек
острого плеча мокрого неприкрытого просто так
не прикасайся не трогай огранено ювелиром без рук
без привычек и без перерывов на говорение ртом
на зубах свое воинство перекатывает леденцом
и в подушечке безымянного пальца его главный удар
и кривое зеркало его самый кровный партнер
и плеть его тонет в поту и плач кожу рвет
на рыдание-0 и рыдание-11 и рыдание-22
и шепот крыльев его громогласней хоров
но он все еще ждет
все еще медлит
и поэтому прав
Маловразумительное
Твой муфтий производит медь,
мой патриарх чеканит деньги.
Сижу и вглядываюсь в смерть,
глухонемой весны свидетель,
на месте сшибки тех телец,
которым Бога слишком мало.
В друзья беру учителей,
а достаются генералы.
Военнопленным быть легко —
кидай в себя сухой фасолью,
и можешь посадить на кол,
на крест, на полумесяц Солнце,
как будто мертвый апельсин,
играет на оргáне в прятки —
его о чем не попроси,
в ответ услышишь: «Все в порядке».
В небесный корень зри не зри,
закроют облака-помехи.
Узнал, где делают УЗИ
седому сердцу. Не доехал.
Теперь о чем не напишу,
выходит как-то однобоко.
Твой муфтий курит анашу,
мой патриарх играет в покер.
Урок
Вечеру скачущих строчек не высохнуть капелькой чая.
Виноватой улыбкой не высмеять мой стихостыд.
И снова скрепкой-мотыльком, летящей на магнит,
усну. Пиши (ночами легкообучаем).
* * *
Когда пришлешь ты мне застывший горький воск
на долгих лепестках своих магнолий,
я научусь не забывать глаголы
в пропахших выдохами окончаньях строк.
Я постараюсь не упасть с качелей смысла
в терновый куст знакомой пустоты,
и отрубать торчащие хвосты
без сожалений. Не зажмурившись. И быстро.
А если не получится — исправишь мне стихи
инъекциями Бродского под кожу.
Чтоб стал я навсегда прохожим.
До боли взрослым. Одиноким до тоски.
26.03.2024 Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.