До чего же глупая у него морда, пронеслось у меня в голове.
Глупее не придумаешь.
Если присмотреться, то он имел совершенно индивидуальные черты и это вызывало какое то чувство тревоги. Слишком уж сильно он контрастировал с окружающим миром. Как-то уж слишком нелепо смотрелся его глянцевый бок на фоне покосившейся железобетонной остановки. Будто алый мазок на чёрно-белой фотографии, проведённый размашисто, без сохранения пропорций и техник.
Но трамвай вызывал не столько удивление, сколько раздражение. Сразу бросалось в глаза то, что он знает о своей необычности. Он просто излучал гордость, привнося в общую картинку некоторую примесь надменности, что ли. Он был выше и ярче, быстрее и дороже любого из нас. В то самое время, когда теснящийся люд торопливо погружался в его недра, суетясь, ворча и толкая друг друга локтями, он сохранял полную невозмутимость, степенно переваривая пассажиропоток.
Высокий лоснящийся от тумана лоб, чуть раскосые, огромные фары-очки, всё это придавало ему сходство с пожилой школьной учительницей, по своему мудрой для своих лет, которая вывела шалопаев-школьников на прогулку и поглядывает на них как то снисходительно — осуждающе, как смотрят только школьные учительницы и больше никто. И от этого взгляда хотелось съёжиться, залезть на дальнее сидение, чтоб тебя не было видно за спинами менее удачливых пассажиров, вынужденных на своей шкуре чувствовать этот подавляющий, направленный внутрь себя взгляд.
Как всё же он отличался от старого доброго «ЛВС-86», уж тот то точно не позволял себе таких вольностей. Тот, скорее, был уткой.
Да-да, уткой, которая медленно, переваливаясь с лапы на лапу, вышагивает вдоль забора вместе со своим выводком, время от времени останавливаясь, чтобы проверить не отстал ли кто, все ли поспевают. И эта медлительность была скорее проявлением заботы, чем явным физическим недугом.
Трамвай нервно вздрогнул и окончательно остановился.
Медленно, раздражающе медленно, не производя совершенно никакого звука, гармошка дверей стала прогибаться в его нутро. Так, как обычно это делают вышколенные дворецкие при виде важной персоны. Переламывая тело под заученным за долгие годы до градуса, углом. Но в его случае это выглядело как насмешка, он будто бы развлекался тем, что гримасничал, зная о том, что заведомо стерпят.
Казалось, ступи ты на ступеньку ниже и он резко дёрнется складками дверей навстречу, тем самым, вызывая у тебя рефлекторный вскрик, и оценив собственную шутку, разразится гулким грудным смехом.