Книжный магазин «Knima»

Альманах Снежный Ком
Новости культуры, новости сайта Редакторы сайта Список авторов на Снежном Литературный форум Правила, законы, условности Опубликовать произведение


Просмотров: 363 Комментариев: 0 Рекомендации : 0   
Оценка: -

опубликовано: 2012-03-06
редактор: Олег Неустроев


ПРО ПЕТУХА ПЕТРА ДОРМИДОНТОВИЧА, ПРО ЗВЕРИНЫЕ ШКУРКИ И ПРО ПОЖАР НЕЛЮБВИ | крок | Сказки | Проза |
версия для печати


ПРО ПЕТУХА ПЕТРА ДОРМИДОНТОВИЧА, ПРО ЗВЕРИНЫЕ ШКУРКИ И ПРО ПОЖАР НЕЛЮБВИ
крок

Роберт Орешник
    ПРО ПЕТУХА ПЕТРА ДОРМИДОНТОВИЧА, ПРО ЗВЕРИНЫЕ ШКУРКИ И ПРО ПОЖАР НЕЛЮБВИ
    волшебная сказка
   
    Часть 1
    1
    Деревня Былянкино во веки веков было небольшой. А в последние годы вообще как будто скукожилась, похожая на одинокую бродячую зверушку. Может быть, на бродячую собачонку, забившуюся в угол. Только если собачонка жмётся к стенке, то Былянкино — к лесу. Вот что-то такое: милое и жалостливое, но с опасными клыками, — так куснёт, мало не покажется.
    Да-да, Былянкино может покусать! А в прежние времена, говорят, могло и загрызть. А знаете, что у деревни выполняет функции зубастой пасти? Сказать? Колдунья. Ну, или колдун. Когда — как. Но в основном колдовал женский пол. Вот и сейчас в Былянкино колдовскими делами заведовала местная дама по фамилии Клюковкина, по имени Анна Ивановна. А вот по прозвищу: Клюка. Потому что похожа она на этот предмет, прямо жуть! Видели когда-нибудь реальную клюку? Не знаете даже, что это такое? Сказать? Клюка — это палка для ходьбы, с загнутым верхним концом. Типа костыля. А теперь включите воображение и… вот, какая она — колдовка Анна Ивановна Клюковкина. Следует признать, что никто и никогда не заставал Анну Ивановну за колдовским ремеслом, но все и всегда считали её колдуньей и называли исключительно тёткой Клюкой. Конечно, исключительно за глаза.
    Так вот, у тётки Клюки был петух, к которому она обращалась хоть и длинно, но всегда с уважением: Пётр Дормидонтович. Петух обращение к себе выслушивал терпеливо, не перебивая.
    Хотя, что значит «был», когда он — вот он, этот Пётр Дормидонтович, собственной гордяческой персоной. Вышагивает по саду, как фигурист по ледовой арене: то скользя в высокой траве, то подпрыгивая.
    А теперь прошу обратить внимание направо, если вы стоите и смотрите на дом колдуньи в анфас. На краю сада тётки Клюки, у той стороны плетня, что весь в зарослях, как раз со стороны леса, таятся Ёшка и Матрёшка.
    У Ёшки и Матрёшки есть обычные имена: Лёша и Маша, но Ёшка и Матрёшка как-то удобнее и понятнее. Разница в возрасте между старшим братом и родной сестрой огромная: 2 года. Но в Былянкино людей младшего детского возраста просто нет, и оттого 7-летний Никита вынужден общаться с малолетней Матрёшкой. Эта неразлучная парочка, к слову, тоже не местная, ребят заслали сюда родители на время летних каникул. Брат с сестрой скучают и развлекаются под строгими взглядами бабушки и дедушки. Взгляды у стариков несомненно строгие, но всё же подслеповатые. Вот и не уследили в самый неподходящий момент. А так, глядишь, ничего и не произошло бы страшного. Но произошло же…
    Заросли. Ёшка с рыбачьим сачком замер наготове. Матрёшка достаёт из торбочки, что висит через плечо, хлебные крохи и зёрна, и кидает их в сад, как будто прочерчивая съедобную тропку под самый плетень. Проще говоря, Матрёшка выманивает хозяйкиного петуха из-за ограды, а Лёшка готовится его словить.
    Матрёшка негромко так:
    — Цып-цып-цып, цыпуля…
    А Ёшка злобно шипит:
    — Цыпуля- Гадуля…
    Матрёшка, щёпотом, урезонивает брата:
    — Не ругайся, вспугнёшь.
    Ёшка отбрехивается:
    — Этого злодея вспугнёшь, как же…
    Матрёшка оживает:
    — Цып-цып-цып… Ёшка, готовься, он пошёл!
    Петух выходит из-за плетня — сначала боязливо, потом осмелев, занялся клёвом приманки.
    Ёшка, изловчившись, резко опускает сачок.
    — О-па! — поймав петуха и упав на него всем телом, придавив к земле. — Есть.
    Матрёшка, придушенно, как если бы это её загребли в сачок и придавили, кричит:
    — Придушишь!
    Счастливый Ёшка торжественно отвечает:
    — А он нам живой и не нужен. Торбу давай!
    С трудом, кряхтя и шмыгая, Ёшка и Матрёшка, совместными усилиями, вытаскивают петуха из-под сачка и запихивают в торбу. Петух кряхтит, бьётся, как может, но бесполезно: торба закрыта и её горловина завязана шнурком.
    Матрёшка и Ёшка хором выдохнули:
    — Да!
    Ёшка — победитель петуха Петра Дормидонтовича — моментально почувствовал себя главным и мудрым:
    — Тихо, ни звука! Клюка — дома… пошли отсюда!
    Тут из зарослей сада высовывается, как будто нарисовалась, сама тётка Клюка, и воинственным таким злобствующим тоном интересуется:
    — Что такое!? Кто — «клюка»!?
    У ребят внутри, в организме, от неожиданности произошло странное: видимо, там всё как-то разом испугалось и ужаснулось, отключив напрочь соображение, перед взглядом обоих высветилось одно слово: «Бежать!!!». Не стану утверждать наверняка, какое количество восклицательных знаков запульсировало в конце предложения, но, похоже, много. Потому что Ёшка и Матрёшка, бросив сачок, с криком, но с петухом в торбе, не просто побежали, и даже не полетели — их около плетня просто не стало. Даже ветром с такой скоростью не сдувает, потому что у ветров таких скоростей нет. И даже у ракет, — не придумали. Куда они делись? Сказать? А делись они в лес. И это стало страшной ошибкой. А если подумать, как принять верное решение, когда соображение отключено со страху. Напрочь.
    Анна Ивановна Клюка, ещё не подозревая масштаба личной катастрофы, ворчит, покуда ещё привычно:
    — Я вам дам «клюка», шпана городская. А зачем сачок? Что такое…
    И тут тётка Клюка видит петушиное перо… потом ещё одно, ещё… Тут-то на неё и навалилось понимание невероятного происшествия! И она заверещала, как обыкновенная деревенская женщина, без всяких там колдовских завываний, — басовито и громко:
    — Петуха умыкнули, Петра Дормидонтовича! Ну, бандиты, воры, террористы… будут вам каникулы… зверские каникулы!
   
    2
    Ёшка с Матрёшкой, с петухом в торбе, выбегают из-за деревьев на поляну. Ещё не вечер и даже лесная тьма не в силах противиться солнечному свету. И это бодрит. И то, сколько ни беги, остановиться надо: и организм привести в привычное состояние, и вокруг осмотреться, тем более, в лесу. А тут и соображение автоматически включилось.
    Запыхавшаяся Матрёшка останавливается и кричит брату вдогонку:
    — Хватит, Ёшка, тормози! Клюка не догонит, она же старая.
    Ёшка останавливается, оборачивается к Матрёшке:
    — Ну, да. Это я просто остановиться не могу, тормоза отказали.
    Ребята озираются, оглядываются, стараются казаться меньше — страх-то из организма никуда не делся. Но к Ёшке уже возвращается весёлость и он командует:
    — Привал!
    Брат с сестрой, шумно дыша, валятся в траву. Успокаиваются. Если бы не тётка Клюка с её мерзким петухом, то Ёшка с Матрёшкой сейчас были бы счастливы. И даже песню какую-нибудь заголосили. Но…
    Матрёшка сказала:
    — Темнеет.
    Ёшка бодро отвечает:
    — Ещё не вечер, не боись.
    А Матрёшка — ему:
    — Я не боюсь! Просто есть хочу.
    Ёшка, как самый главный среди всех людей, находящихся в данный момент на данной поляне, сообщает самой глупой девчонке в этом регионе:
    — Мы же в лесу, Матрёшка, не пропадём, — И тут ему вспомнился Пётр Дормидонтович. — Что-то петух помалкивает? Мне на него всё равно. Пусть хоть сдох. Проходу не даёт, видишь ли, тоже мне, цепной петух! Я ему вообще голову сейчас оторву.
    Матрёшка, как всегда, усомнилась в жестокости брата, зная его лучше всех:
    — Правда? — спросила она и подбодрила. — Интересненько, как ты это делать будешь… Ну? Давай?
    Ёшка небрежно так отвечает:
    — Легко. Только мне пока неохота…
    И тут мальчишка замечает какое-то не лесное мельтешение за деревьями, причём, со стороны, откуда они сами прибежали. Может, и с другой, конечно, в лесу вся окружающая действительность одинакова для городского жителя.
    Ёшка говорит Матрёшке, указывая на мельтешение:
    — Гля… там кто-то ходит, вроде.
    Матрёшка — Ёшке:
    — Деревня рядом.
    Ёшка говорит:
    — А вдруг это Клюка!
    Матрёшка отвечает:
    — Думаешь, тётки бывают такими реактивными, чтобы за нами успеть. Не, это кто-то другой из деревенских.
    И тут из-за деревьев выходит Клюка.
    Ёшка и Матрёшка искренне обмерли от удивления, выдохнув вместе:
    — Клюка!?
    Клюка тоже увидела ребят и как закричит им:
    — Куда мне моего петуха подевали, Петра Дормитонтовича, хулиганьё!? А ну, стоять мне тут сейчас же!
    Ёшка и Матрёшка, не подумав даже сговориться, одновременно подскакивают и убегают в лес.
    А Клюка идёт через поляну, не останавливаясь, и орёт им вслед, как сирена полицейской машины:
    — Зря вы так… ой, зря… я ж вас всё равно достану, притом, что за вами и бегать не стану. Детёныши неразумные, с кем решили в салки поиграть! Говорит народ: не буди лихо, покуда оно тихо… А вы разбудили! Ох, зря… Паршивцы, мне вас даже не жалко…
   
    3.
    А время-то идёт. И на конец дня уже наваливается начало вечера. Лес прямо на глазах становится гуще и тёмнее, а солнечный свет, устав работать освещением на весь мир, едва пробивается.
    Ёшка, с торбой, где сидит петух Пётр Дормидонтович, и его младшая сестричка Матрёшка устало бредут среди деревьев.
    Матрёшка говорит:
    — Всё! Дальше ни шагу! Я падаю.
    И Ёшка, впервые за день, соглашается:
    — Я тоже.
    Ёшка и Матрёшка оседают возле могучего ствола на землю.
    Матрёшка натыкается рукой на брошенную братом торбу:
    — Ты всё ещё тащишь с нами петуха!?
    В голосе Ёшки слышатся оправдательные нотки:
    — Да не петуха я тащу, а торбу. Дедушка даст мне потом, если потеряем. Ты ж, как всегда, увернёшься, на меня всё свалишь.
    Матрёшка возмущается:
    — Ой, несчастненький! Тут и валить не надо! Натворил всего! Сдался ему петух…
    Ёшка откровенно психует:
    — Это не он мне, а я ему сдался. Сама же видела, он мне проходу не давал. Как налетит, птица вредная! А вчера что было…
    Матрёшка тоже раздражена:
    — Да слышала уже сто раз. Подумаешь, на голову сел да клюнул пару раз по темечку. Кое-кому полезно даже по темечку получить, когда ума нет.
    Ёшка, конечно, тут же вспоминает, кто старше, а, главное, у кого круче мышцы:
    — Что ты сказала, мелочь пузатая!?
    А Матрёшка-то тут не кто-нибудь, она ж родная сестра Ёшке и характер у неё точно такой же, да ещё и потвёрже даже, ведь она — женщина:
    — Я не пузатая! И я не мелочь! И вообще, отпусти петуха, он давно уже задохнулся, наверное.
    Ёшка вдруг почувствовал, что на него наваливается усталость, и он ответил Матрёшке больше по привычке, чем по желанию:
    — Давай-ка, не ори-ка. Я тут старший.
    Матрёшка же не сдаётся и бьётся до последнего — по привычке домашних выяснений отношений со старшим братом:
    — Где тут? В лесу? Тут не ты старший, а медведь! Или волк… или ещё кто…
    Ёшка же, как не слышит сестру, и бормочет, озираясь по сторонам:
    — Уже темно совсем… как будем выбираться…
    А Матрёшку всё несёт и несёт, накопленный за день псих:
    — Выпусти сейчас же петуха!
    Ёшка, устало, отвечает:
    — Да что ты с ним пристала…
    Матрёшка говорит:
    — Петух, если он ещё жив и ходит, сразу домой пойдёт, так все домашние животные делают, а мы — за ним. Понял?
    Ёшка удивлённо говорит:
    — Мы что, сами не знаем, куда идти?
    Матрёшка — Ёшке:
    — Я — нет, а ты?
    Ёшка, всерьёз забеспокоился:
    — Я думал, ты дорогу запоминаешь. Ты ж у нас всегда любопытная, везде нос суёшь…
    Матрёшка аж задохнулась от возмущения на непонимание её ситуации:
    — А когда мне запоминать дорогу, если я вся занятая! Бегу по лесу — раз, боюсь бабку Клюку — два, и всё одновременно — это три! Заблудились мы, Ёшечка. Выпускай петуха немедленно!
    Ёшка, неожиданно для себя, покорно, говорит:
    — Ну, и выпущу, жалко, что ли… меньше народу — больше кислороду, — развязывает торбу, отбросив её в сторону. — Пусть сам выходит, я ему помогать не собираюсь.
    Матрёшка первой не выдерживает затянувшегося ожидания выхода петуха Петра Дормидонтовича из торбы:
    — Не, не выходит… Неужели?
    Ёшка, по-мужски сдержанно и разумно, говорит:
    — Готов петух. Может, костёр сложим, и шашлык из него сделаем?
    Матрёшка, как-то в одночасье повзрослев, замечает старшему брату:
    — Ёшка… ты какой-то совсем остолопный стал. Какой шашлык в лесу, почти ночью, если у нас даже соли нет. А?
    Перед внутренним взором Ёшки вдруг нарисовалась вся картина произошедшего. И он испугался. Нет, не испугался. Хуже. Сказать, что хуже? Ёшка струсил. И запаниковал.
    — Точно. И спичек тоже нет. Давай, выбираться в деревню, Матрёшечка!
    — Ну, хоть что-то сказал умное. Пошли.
    — Только торбу заберу, и пойдём. Ещё петуха вытряхивать…
    С опаской подходит Ёшка к торбе и вытряхивает из неё петуха… лежит Пётр Дормидонтович на траве, как неживой.
    С Матрёшки неожиданно слетела, как панамка, вся её взрослость, и она в момент стала тем, кто есть, — маленькой 5-летней девочкой. Матрёшка проговорила:
    — Возьми меня за руку…
    Ёшка, сам напуганный не меньше сестры — то ли вечерним лесом, то ли смертью петуха — тихонько отвечает:
    — Только ты, Матрёшка, не хнычь, ага? А-то, как дам по лбу. Опять плакать будешь.
    Матрёшка и Ёшка, взявшись за руки, оглядываются вокруг. Куда идти? В какую сторону? Так бывает с людьми всех возрастов: кругом темно, дороги нет, тропинок не видно, все четыре стороны света одинаковы. Никому не желайте такой ситуации. Хотя однажды — всем и каждому — её всё равно не избежать. Спросите, что делать? Сказать? Не знаю.
    И тут раздаётся петушиный крик. И с земли поднимается, хоть и повреждённый, но живой и здоровый петух Пётр Дормидонтович. Отряхивается.
    Ёшка и Матрёшка, изумлённо и радостно, оборачиваются к петуху. Пётр Дормидонтович ещё раз кукарекнул прямо в лицо Ёшки и Матрёшки! — как обругал, и гордо направился в чащу.
    Ёшка — Матрёшке:
    — Вперёд, только вперёд…
    Матрёшка — Ёшке:
    — Я есть хочу…
    Ёшка:
    — А я — жить.
    Ёшка и Матрёшка, ударив по рукам, уходят вослед за петухом.
    А из-за старой толстой ели выходит тётка Клюка и говорит, вослед уходящим:
    — Ну, вот и всё, ребятушки. Теперь точно узнаете, что называть меня надо не «Клюка», а Анна Ивановна. На всю жизнь запомните! Если ваша жизнь у вас вообще сохранится…
    И тётка Клюка захохотала так похоже на ухающего филина… или сову.
   
    4.
    Вечер, как любое время суток, сильнее человека. Сильнее даже леса, который то ли устал бороться за каждый лучик солнца, то ли радостно бросил это занятие, чтобы отдохнуть от тепла. Прохлада же тоже нужна для ощущения полноты жизни. И холод.
    Так вот, сквозь вечер, заросли и травостой, меж густых и сплочённых деревьев, бредут уставшие дети: Ёшка и чуть отставшая Матрёшка.
    Матрёшка — Ёшке:
    — Ёшечка, ты видишь петуха?
    Ёшка — Матрёшке:
    — Не-а… я вообще ничего почти не вижу…
    Матрёшка выкрикивает безнадёжно:
    — Ну, хоть примерно!?
    Усталый Ёшка, с надеждой в голосе, отвечает, махнув куда-то вперёд:
    — По-моему, да. Петух — вон он
    — Где?
    — Там…
    — А… Тебе виднее, ты старше. Всё равно надо идти хоть куда…
    Ёшка и Матрёшка уходят и теряются в зарослях. А если бы брат с сестрой обернулись, то увидели бы, что по их следу идёт, улыбаясь и даже слегка подпрыгивая, тётка Клюка. А на плече Клюки сидит самодовольный петух Пётр Дормидонтович.
    Тётка Клюка шепчет петуху вполголоса:
    — Наша взяла, а, Пётр Дормидонтович? Городские-то совсем замордовались по лесу брести. Будут знать, как чужое добро воровать!
    Петух покряхтывает, даже покрякивает, как бы… И тётка Клюка с нелетучей птицей на плече исчезают в вечере, вослед ребятам.
   
    5.
    Тьма заполнила собою лес, и разобрать дорогу теперь могут только специально урождённые с ночным зрением животные и пресмыкающиеся. Сколько их в лесу? Сказать? Множество! И, что характерно, все хотят есть. А тут двое детей… всё-всё-всё, не будем о страшном. А так страшно!
    Ёшка и Матрёшка, измотанные, бредут, не разбирая дороги, спотыкаясь, не глядя по сторонам. Матрёшка падает без сил, лицом к земле. Ёшка продолжает идти, не заметив падения сестры. И уходит. Матрёшка приподнимается, оглядывается, а брата нет!
    Матрёшка кричит хрипло:
    — Ёша? Ёшка! Ёшенька! Ты где? Я тут!
    Слава Богу, Ёшка возвращается, выглядывает в траве сестрёнку:
    — Матрёха, ты где?
    — Здесь, здесь, здесь!
    — Чего развалилась? Вставай.
    — Не могу, Ёшечка… всё, я умираю.
    — Не умираешь.
    — Почему?
    — Потому что ещё разговариваешь.
    — Мне лучше знать!
    — Ещё и орёт… вставай!
    И тут Матрёшка тихонечко так заныла:
    — Понеси меня немножечко, а?
    У Ёшки аж весь внутренний организм перетряхнулся от возмущения:
    — Хитрованка! Я сам еле двигаюсь, так ещё и её тащи!
    — Из-за тебя же попали в беду!
    — Ага, нашла крайнего…
    — Нечего было с петухом воевать!
    — Он мне проходу не давал!
    — Надо было ходить другой дорогой!
    — Почему я, человек, должен уступать дорогу какой-то птице драной, которая не то, что летать, даже петь не умеет! А кто придумал петуха словить, и голову ему свернуть?
    На самом деле Матрёшке уже было всё равно, кто прав, кто виноват, она так устала…
    — Возьми меня на ручки… ты же мужчина!
    — Ага, чуть что — мужчина, а как не так, сразу пацан, сопляк, мальчишка…
    — Ты же мой брат, а я — твоя сестричка… маленькая, слабенькая…
    — Ага, чуть что — слабенькая, а как не так, сразу… ладно, — Ёшка никогда не мог долго сопротивляться девчоночьему нытью. — Залезай на горбушки. Чего с тобой спорить.
    Матрёшка взбирается на спину брата.
    — Только если хоть слово скажешь, сброшу! И вообще брошу.
    — Ни за что… никогда!
    Ёшка с Матрёшкой уходят в тьму. А на их месте появляются тётка с петухом. Они неустанно, всё ещё подпрыгивая, преследуют Ёшку и Матрёшку.
    Тётка Клюка бормочет, пропадая во тьме:
    — Скоро-скоро, Пётр Дормитонтович, кончится эта прогулка… Не я её придумала, — они! Вот пусть и рассчитываются за наши, с тобой, неудобства. Зато свежий воздух, правда?
   
    6.
    Поляна посреди чёрного могучего леса. На краю поляны горбится едва заметная чёрная изба. Из ночного леса выходит Ёшка, он несёт на руках свою несчастную сестричку Матрёшку. Но Ёшка-то сейчас тоже отнюдь не счастлив! У него и сил-то больше нет. Парень, обессилев, опускается на колени, уронив Матрёшку в траву.
    — Всё. Я выдохся.
    — Ты меня разбудил!
    — Устроилась! Ещё выспишься, когда уснёшь навсегда.
    — А ты как будто нет…
    — И я. — обречённо выдохнул Ёшка.
    И вдруг со стороны избушки, которую ребята даже не заметили, раздаётся петушиный крик.
    Вздремнувшая на руках брата, Матрёшка реагирует тут же:
    — Там! Ой, там строение какое-то… я боюсь!
    Едва не заснувший Ёшка, теперь напряжённо вглядывается в сторону, куда указывает сестра:
    — Точно. Дом какой-то… Вот там мы и отдохнём.
    Матрёшка резонно замечает брату:
    — А если там живёт что-то или кто-то… опасненькое?
    Но Ёшке уже даже не до страхов, так он устал!
    — В лесу, что ли, оставаться до утра!? Здесь ночью везде все такие добренькие, не опасненькие, ага? Дикие звери в избах не живут. Скорее всего, там никого нет. Это охотничий домик, который для всех.
    Матрёшка размышляет вслух:
    — Ну, да… лучше в избушке ночевать… и петух твой ненаглядный там кукарекает. Если хозяева его не съели, может, и нас не тронут. Ой, встать не могу, ноженьки мои совсем отнимаются…
    — Ну, ты — лиса, Матрёна!
    — Я больная маленькая девочка, а ты…
    — Да ладно! Схожу на разведку. А ты здесь сиди.
    — И я! Только возьми меня на ручки…
    — Сама доковыляешь. Выспалась уже.
    Ёшка идёт к избушке, Матрёшка — за ним. Они подходят к крыльцу, оглядывают его, дверь, окна. И вообще оглядываются. Матрёшка шепчет:
    — Стучи.
    Ёшка отвечает:
    — Как-то неловко…
    А Матрёшка — Ёшке, чуть ли не криком:
    — Ночью в лесу с голоду умереть — вот, что по-настоящему неловко. Стучи!
    И Ёшка стучит в дверь.
   
    7.
    Заполночь. Это если по хронометру. Но в горнице чёрной избы хронометров нет. Может, и есть, да ничего не видно. Нет, не то, чтобы темно — хоть глаз выколи, но как-то очень сумрачно. Очертания лавок вдоль стен. Но ни кровати, ни стола нет. И вообще какой-либо мебели нет. Правда, у окна стоит тётка Клюка, с петухом Петром Дормидонтович. Но они — точно не мебель. Клюка радостно бормочет:
    — Вот они и попались, городские детки. А, Пётр Дормидонтович? Мы их не звали? Мы их за руки не тащили? Мы их не крали? Мы их не заманивали? Они — сами! Всё — сами!
    Стук в уличную дверь. Тётка Клюка взмахивает рукой и, по четырём углам, вспыхивают лампады.
    Клюка продолжает ворчать:
    — Добро пожаловать, маленькие бандитики. Может быть, и не «добро». А, Пётр Дормидонтович? «Добро», не «добро», а пусть входят, раз сами притащились. Нам-то что, мы никого не звали, не ждали и не обманывали!
    Стук в уличную дверь. Тётка Клюка, с петухом Петром Дормидонтовичем, уходят за неприметную дверцу, скорее всего, в соседнюю комнату, закрываются. Стук в уличную дверь. Потом уличная дверь, скрипя, медленно открывается. В дверном проёме, в свете луны, появляются две фигуры… какие-то знакомые фигуры? Ах, да! Это же Ёшка и Матрёшка…
    Матрёшка хрипло кричит:
    — Хозяева… хозяева! Хозяева!!!
    Ёшка строго обрывает сестру:
    — Не ори!
    — А чего они…
    — Может быть, спят, может быть, слышать нас не хотят… может быть… да мало ли.
    — Совсем ты — Дуб Дубыч. Не видишь, разве, здесь никого нет!
    — А лампы по углам, кто зажёг? И не «Дуб Дубыч» — я, сама ты — дубина стоеросовая…
    — Давай, Ёшка, перестанем обзываться, ругаться, ссориться, а?
    — Ты первая всегда начинаешь. Если никого нет, то почему же лампы горят? Деревенские так не поступают, дом-то деревянный, они без присмотра огонь не оставят… Может быть, дом такой, специальный, для тех, кто заблудился?
    — Мне уже всё равно. Я так устала. Я есть хочу… спать…
    Ёшка обходит горницу. Замечает дверцу в соседнюю комнату, толкает, но та не поддаётся.
    Матрёшка вздыхает тоскливо:
    — Хозяев нет, печки нет, кровати нет… и еду здесь негде спрятать…
    — Одни скамейки, — объявляет Ёшка. — О! Смотри. Что за дела?
    Ёшка наклоняется к полу, всматривается, потом поднимает с пола вроде бы покрывало или тряпку какую… Поднеся к окну, в свете луны парень рассмотрел, что это:
    — Волчья шкура. С головой.
    Матрёшка захныкала:
    — Страшно… Страшно!
    А Ёшка, как будто на что-то решившись, говорит:
    — Зато тепло. — он оборачивается в волчью шкуру и ложится на пол.
    Матрёшка не выдерживает:
    — Ужас! Кошмар! Дикость!
    — А мне нравится. Спать тепло и мягко. О, смотри! Тут ещё что-то, — Ёшка наклоняется, всматривается, потом поднимает с пола шкуру лисы с головой. — Такая же лиса! На! Обернись, ты ж замёрзла.
    — Не буду! Жуть какая…
    — Как хочешь. А мне классно! Тепло. Я засыпаю…
    — Ты — как настоящий волк.
    — А что, быть волком — здорово! Меня все бояться, а я — никого. Отлично. Я — волк. И я ложусь спать прямо на полу. А утром посмотрим, кто из нас лучше себя чувствовать будет, ты — голодная и холодная человечишка, или я — тёплый свирепый волк. Правда, тоже голодный. Не боись, не съем. Хотя… В общем, утром разберёмся. Спокойной ночи.
    — А я?!
    — Отстань.
    — Ёшка, как ты себя чувствуешь?
    — Как в сказке. Хорошо…
    — И мне, как в сказке, — только плохо. Ёшка…
    — Отстань!
    — Я завернулась бы тоже в звериную шкуру, мне тоже человеком быть неинтересно, но шкура-то лисья… фу. Не люблю я этих зайцеедов!
    Ёшка бормочет сквозь сон:
    — Не прикидывайся. Ты у нас в семье известная лиса: хитрая, хищная.
    Матрёшка, конечно, возмущается:
    — Не ври! Не обзывайся! Не зли меня, а то…
    — А то покусаешь. Знаю. Всё! Тихо! Я сплю.
    Матрёшка оборачивается в лисью шкуру, с головой.
    — Всё, решила, я тоже оборачиваюсь в зверя.
    Ёшка уже сквозь сон говорит:
    — Быстрее уснёшь, быстрее проснёшься…
    А Ёшка подхватывает:
    — Быстрее еду придумаешь, быстрее дорогу дому найдёшь…
    Потом они хором сказали:
    — Спокойной ночи.
    Ёшка и Матрёшка уснули. Засопели. И тогда, из комнаты за дверцей выходит тётка Клюка, с дорогим её сердцу петухом Петром Дормидонтовичем.
    — Вот так. А? Всё, их детишкина песенка спета. Что, Пётр Дормидонтович, устроим этим деткам — гадким конфеткам побудку? Пётр Дормидонтович, сигнал!
    Петух, встрепенувшись, кукарекает всё пронзительнее и противнее, до тех пор, пока Ёшка и Матрёшка не просыпаются. Дети, спросонья, не сразу понимают, где они, кто перед ними и почему они вместо слов рычат и тявкают. Что случилось? Сказать? Ёшка и Матрёшка превратились в волчонка и лисичку.
    Волчонок и лисичка, осознав произошедшее превращение, носятся в страхе и ужасе по комнате. Потом застывают, думают. Волчонок угрожающе ощеривается на Клюку Анну Ивановну, которая наблюдает за ними, хохоча от удовольствия. Волчонок уже почти прыгнул на неё, клацнув челюстями, но неожиданно получает по темечку — это петух Пётр Дормидонтович его клюнул. Волчонок падает без чувств на пол. Лисичка, затравлено, пятится в угол, но петух достаёт и его: клювык — по темечку. И лисичка тоже падает на под без чувств и без сознания.
    Тётка Клюка торжественно произнесла:
    — Вот так. Пусть теперь знают, чем они стали и кто они теперь такие на самом деле. А мы с вами, Пётр Дормидонтович, пойдёмте в деревню, отдыхать, — домой!
    Клюка-колдовка взмахивает рукой, и лампады по углам чёрной избы гаснут. Так было колдовство или нет? Как-то всё само собой всё обернулось, правда? Никаких тебе завываний, заклинаний, ритуальных танцев-шманцев… бац, и нет Ёшки, ба-бац, и нет Матрёшки — ба-ба-бах!.. и на тебе — волчонок с лисичкой, вроде бы ни с того, ни с сего. Как понять? Да как хочешь, так и понимай. А тётка Клюка, с петухом Петром Дормидонтовием на плече, уходит.
    На полу же остаются никому ненужные зверушки — волчонок и лисичка, бывшие Ёшка и Матрёшка. Тьма полонила и чёрный лес, и чёрную избу; чернее чёрного ночная тьма в лесу…
   
    Часть 2
    8.
    В деревне Былянкино занялось утро. Здесь ещё со вчерашней второй половины дня хватились ребятишек. Обыскались.
    На лавочке, у забора, сидит дедушка Ёшки и Матрёшки — Никита Степанович. В возрасте уже, больше семидесяти лет. В болезнях. К нему подходит бабушка Ёшки и Матрёшки, то есть, законная супруга дедушки, — Мария Васильевна. По возрасту они под стать друг дружке, а вот по здоровью разница налицо: Никита Степанович едва передвигается по двору, а Мария Васильевна носится по деревне, как пчёлка за нектаром. Кто знает, почему женщины крепче мужчин и долговечнее? Наверно, так надо природе. А раз надо природе, то пусть так и будет. Во веки веков.
    Ну, в общем, бабушка присаживается рядом с дедушкой, а взгляд от него прячет. Дедушка, в свою очередь, требовательно ищет взгляд супруги.
    — Чего глаза прячешь? Говори.
    — Следы в лесу обрываются. Пропали наши внучики… три дня, как нет!
    — Не причитай.
    — Зачем нам теперь самим жить, когда внучиков нет…
    — Помолчи, — сказал! Пока не увижу личными глазами Машеньку неживой, не поверю, что нет её больше. Ох, Матрёшка, Матрёшка…
    Бабушка подхватывает:
    — Ох, Ёшка, Ёшка…
    А потом они дедушка и бабушка вместе:
    — Эх, Ёшка — Матрёшка…
    Помолчали старики. А дедушке всё покоя не даёт одна простая, суровая мысль, что он — Никита Степанович — мужчина. А значит, должен что-то предпринять, даже ценой самых своих последних человеческих сил. Тем более, что совсем ещё недавно, каких-то десять лет назад, он работал егерем в лесничестве, и лучше его в следопытном деле не было никого и близко. Никита Степанович такие хитросплетения следов распутывал, что о-го-го! Вот и объявил старик:
    — Знаю я одну избушку, в самой чаще. Тропку туда мало, кто знает, а без знания не найдёт. Но бестолковых путников почему-то всегда туда заносит. Вдруг наши там? Решено, сам пойду искать.
    — Куда тебе, дед, ноги по дороге отвяжутся.
    — А я верёвку прихвачу, привяжу ноги обратно и дальше пойду.
    Бабушка занервничала по поводу решения супруга:
    — Молодые, вон, весь лес исходили! Солдатики, егеря, охотники, полиция даже… Все в полном здравии, с зоркими глазами…
    Дедушка же спокойно отвечает:
    — А я, что глазами не вижу, то сердцем разгляжу. А на что здоровья не хватит, на то хватит моей воли! Не говоря уже о следопытском моём славном егерском опыте. Всё, поговорили, старая. Прихвачу ружьё, пожалуй. Да, сваргань мне еды в дорогу. Расселась тут, пессимистка! Живы мои внучики, — я сказал. Потому что не имеют они права умереть раньше меня.
    — И меня. — подтвердила Мария Васильевна, — И жить после нас они должны долго и красиво. Я с тобой пойду.
    — Ноги не отвяжутся?
    — А я два мотка верёвки возьму, для нас обоих, привяжу и… Идём!
   
    9.
    Никита Степанович, с ружьём на плече, идёт по лесу не спеша, как может, одному ему видимым маршрутом. А Мария Васильевна, с рюкзаком, полным еды и питья, за это время успевает оббежать все заросли вокруг, заглянуть в бурелом и даже в норы. Лес принял стариков добродушно, как старых знакомых, ничего не скрывая и не тая. И так — целый день…
    А неподалёку от чёрной избы, на маленьком земляном пятачке, сидит заяц, мордочку чистит. Вдруг на него, из-за кустов, выскакивает волчонок, придавливает лапой к земле. К ним подходит лисичка, пошатываясь от голодного бессилия. Лисичка глядит на зайца, потом — внимательно — на волчонка. Волчонка тоже пошатывает от слабости. Лисичка обречённо кивает из стороны в сторону, мол, нет, не смогу я его съесть. Волчонок, понимающе, кивает сверху вниз, мол, понимаю, я — тоже. Лисичка и волчонок вновь встретились взглядами, мол, лучше умрём с голоду? Да, лучше. Волчонок поднимает лапу, и заяц улепётывает прочь.
    Лисичка, едва перебирая лапами, направляется к избе, но падает без сил. Волчонок, чуть бодрее, подбредает к ней, ложится рядом, кивая, мол, забирайся мне на спину. Лисичка, с трудом, забирается поперёк на спину волчонка, свесив голову и хвост. С великим трудом, не с первого раза, поднимается волчонок с земли и бредёт к избе. Волчонок поднимается на крыльцо и входит в избу, неся на себе лисичку-сестричку.
    И тут, не поверите, из-за деревьев выходит дедушка Никита Степанович, а за ним и бабушка Мария Васильевна.
    Бабушка говорит дедушке:
    — Ты видел?
    Дедушка бурчит:
    — Не слепой.
    Бабушка продолжает допрашивать супруга:
    — Ты понял?
    Дедушка ворчит:
    — Нет. Что это ты меня всё спрашиваешь! Я всю жизнь только и делаю, что отвечаю на твои вопросы. Мне что, больше делать в жизни нечего? Давай, теперь я тебя спрошу.
    Бабушка говорит:
    — Ну, спрашивай.
    — Ты видела?
    — Не слепая.
    — Ты поняла?
    — Да.
    — Да!?
    — Да.
    — А я — нет.
    Бабушка терпеливо разъясняет свою мысль:
    — Волчонок поймал зайца. Зачем?
    Дедушка, не сомневаясь, отвечает:
    — Чтобы съесть.
    — А почему не съел?
    — Опять ты задаёшь вопросы!
    — Хорошо, задавай ты.
    — Другое дело. Пожалуйста. Вопрос: почему волчонок не съел зайца?
    — Хороший вопрос, неожиданный, — задумчиво отвечает бабушка. — Первое, что приходит на мой ум, волчонок поймал зайца не для одного себя, а ещё и для лисички.
    Дедушка ухмыляется:
    — Ну, это же и пню понятно.
    И тут бабушка задаёт неожиданный вопрос:
    — А тебе не странно, что волчонок и лисичка охотятся вместе?
    Дедушка растеряно, но честно отвечает:
    — Странно.
    Бабушка продолжает:
    — А разве не странно, что они отпустили зайца? Вот взяли, поймали и не съели! А ведь видно же, что оба с голоду едва ноги передвигают…
    Дедушка поправляет:
    — Не ноги, а лапы.
    — Не придирайся. Странная парочка… и живут они, похоже, здесь, в избушке.
    Дедушка решительно заявляет:
    — Если они не научаться есть добычу, то они в избушке, можно сказать, что уже и не живут, а подыхают.
    Бабушка поправляет:
    — Не подыхают, а помирают.
    — Не придирайся. Вот, какая у меня мысль. Волчонок и лисичка сбежали из зоопарка или из цирка. Никто не учил их охотиться. Вот они и — того.
    Бабушка говорит:
    — Логично. Только где ты в округе видел зоопарк или цирк?
    — Ой, да мало ли зверушек люди приручают, а потом выбрасывают на улицу. Подлецы, а не люди!
    Бабушка заботливо говорит:
    — Не нервничай, дед.
    А дедушка, чуть не со слезами, отвечает:
    — Да какой я — дед! Без Ёшки и Матрёшки…
    Бабушка говорит:
    — Пойдём в избу. Если нет там людей, то хотя бы попробуем накормить волчонка с лисичкой, не-то помрут с голоду. А то, заберём их с собой, в деревню, а? И — будь что будет.
    Дедушка кричит:
    — Внучиков надо искать!
    Бабушка спокойно отвечает:
    — Согласна. Но без отдыха в нашем возрасте, много найдёшь? Давай, перекусим, зверушек проверим на человечность…
    — Что-что-что? Как ты сказала: на человечность?
    — Конечно. Очень простая мысль. Дадим хлебушка: съедят — значит, они — прирученные и брошенные, а если не съедят…
    Дедушка задумчиво говорит:
    — Вот-вот, какая любопытная мысль: кто ж тогда они — эти зверушки, если дичь ловят да отпускают, и хлеб не едят?
    — Ой, дед, прямо не знаю. Звери ведут себя как люди, даже человечнее. Не то, чтобы даже странно, а как-то подозрительно.
    — Уж не на колдовство ли ты намекаешь, жена?
    — Не люблю намекать, ты у меня сам умный, самостоятельно до всего додумываешься, а я так — болтаю. Так что, идём?
    Дедушка — бабушке:
    — Идём. Только ты — позади, а я, с ружьём, вперёд пойду.
    Дедушка и Бабушка осторожно и настороженно направляются к избе…
   
    10.
    Посередине горницы чёрной избы лежат волчонок и лисичка, а вокруг и по ним снуют мыши. Волчонок ещё пытается хоть отмахнуться от грызунов, а вот лисичка даже не реагирует.
    И тут входит дедушка, Никита Степанович, с ружьём, и бабушка, Мария Васильевна, с рюкзаком.
    Дедушка аж вскрикнул:
    — Ну, ты глянь, что творится на свете! Грызуны даже зверей одолевают!
    А бабушка уже суетится:
    — Вот я вас… вот я вам…
    Дедушка и бабушка, маша руками, ногами и частями одежды, гоняют мышей по горнице. И те, обнаглевшие, наконец, разбегаются. Тогда дедушка и бабушка останавливаются и глядят на поникших безучастных детишек: волчонка и лисичку. Им же и в ум не может придти, что это их внуки! Или пришло? Да нет, вряд ли. Хотя старики — такой народ, никогда не знаешь, чего ждать от их житейского опыта.
    Бабушка причитает над внуками… то есть, над зверушками:
    — Бедные… бедные…
    Дедушка скорбно приговаривает:
    — А лисичка-то, вроде бы, всё — отжила. И на воротник маловата. Может, ещё на что сгодится?
    Бабушка — дедушке:
    — А вдруг жива…
    Дедушка — бабушке:
    — Ну, жива, и что. Всё равно, они оба уже не наша забота. Нам их не выходить.
    Но волчонок вдруг дёргается всем телом. И пытается приподняться! Но опять рухнул. Бабушка Мария Васильевна подбегает к нему, берёт его голову в ладони.
    — Дед, смотри, он плачет! Глаза у него человеческие…
    — Да ну тебя!
    — Страшно мне, дед…
    Дедушка приглядывается к волчонку:
    — Точно, как человек совсем…
    И тут бабушка сообщает неожиданно:
    — На Ёшкины глаза похожи…
    Дедушка возмущается:
    — С ума ты сбежала, старуха!
    А бабушка склоняется над волчонком, напевает колыбельную…
    Дедушка тоже не может сдержаться:
    — Бабка, ты держи себя в руках, а!? Не поддавайся ты так горю! Я и так горюю безмерно, а сейчас ещё и заплачу, — подходит к лисичке, смотрит ей в глаза. — Жива, что ли? Ты гляди-ка, борется за жизнь, держится, — берёт на руки лисичку. — На Матрёшкины глаза похожи…
    Бабушка, покачивая, целует волчонка в нос и кладёт на пол.
    — Дождёмся их кончины на улице, ага? Потом похороним. Хоть они и звери, а нам людьми надо оставаться.
    Бабушка, рыдая, уходит на улицу, прихватив рюкзак. Дедушка тоже целует лисичку в нос и кладёт её на пол. Потом оправляет на спине ружьё, идёт к дверям.
    И тут по углам, сами собой, зажигаются лампады! Правда, дедушка этого не замечает, ведь ему горе со слезами глаза застит… Но уши-то у него не плачут и он услышал голос:
    — Дедушка…
    Никита Степанович оборачивается на голос и видит, что вместо волчонка на полу лежит Ёшка!
    — Ёшка!? Ты!? Внучечек!? Откуда!?
    Дедушка подбегает к Ёшке, ощупывает его, осматривает. И кричит в сторону окна:
    — Бабка! Мария ты моя! Иди сюда!!! Иди быстрее!!!
    И тут, о, чудо из чудес, слышит Никита Степанович девчачий голос:
    — Дедушка…
    Потрясённый старик оборачивается на голос и видит, что вместо лисички на полу лежит Матрёшка.
    — Матрёшка!? Матрёшечка!? Внученька!?
    Как раз возвращается Бабушка. Она, конечно, видит Ёшку и Матрёшку. И в полном изумлении оседает на пол.
    Дедушка кричит:
    — Бабка, только в обморок не падай, не время терять сознание!
    — Дед, откуда они взялись?
    — Ничего не знаю, появились и всё тут. Чего смотришь, старая!? Они ж с голоду умирают! Но сначала воды! Живее!
    Дедушка и бабушка поят и кормят внуков…Как вдруг раздаётся душераздирающий петушиный крик. Огонь лампад разрастается, трещит.
    Дедушка говорит:
    — Петух орёт… В лесу-то!
    А бабушка добавляет:
    — Глянь, как огонь в лампадах оживает. Ох, как клюнет нас сейчас жареный петух! А не бежать ли нам отсюда?
    — Пожалуй. Давай, ты рюкзак с ружьём хватай, а я внучиков понесу отсюда!
    Бабушка подхватывает рюкзак и ружьё, дедушка — Ёшку и Матрёшку, и убегают.
    Огонь вырывается из лампад и разбегается по стенам и потолку. А над треском горящего дерева раздаётся неумолчный петушиный крик…
   
    11.
    Чёрную избу пожирает пожар. Поодаль глядят на огромный костёр Ёшка, Матрёшка, дедушка Никита Степанович и бабушка Мария Васильевна.
    Дедушка беспокоится:
    — Как бы огонь на лес не перекинулся.
    — Не перекинется, — говорит бабушка. — Ненормальный он какой-то, не жаркий.
    Матрёшка приговаривает:
    — Колдовской.
    И Ёшка выкрикивает хрипло:
    — Клюка это устроила… старуха вредная.
    Дедушка даёт Ёшке подзатыльник:
    — Не Клюка она, а Клюковкина, и зовут её Анна Ивановна. Кто ты такой, чтоб человека кличкой обзывать!
    Ёшка не сдаётся:
    — Это она нас заколдовала!
    Дедушка даёт ещё один подзатыльник внуку:
    — Не выдумывай.
    Бабушка возмущается:
    — Прибьёшь ведь мальца, дед! Размахался.
    Дедушка строго отвечает:
    — Ничего, зато крепче запомнит. Возраст надо уважать.
    И тут не выдерживает Матрёшка:
    — Её не за что уважать! По-вашему, если старый, значит, хороший?
    Бабушка бормочет:
    — Ну, не обязательно хороший…
    — А если плохой, хоть и старый, за что уважать? Клюка — колдунья! Злюка она, со своим петухом.
    Бабушка даёт Матрёшке подзатыльник. А дедушка тут же встревает:
    — Прибьёшь ведь малышку, бабка! Размахалась…
    А бабушка не слушает, она говорит:
    — Нельзя говорить о людях, чего не знаешь. Не ведьма она и не колдунья, а просто несчастный человек, которого никто не любит. И сама любить не научилась. Кто ты такая, чтоб человека осуждать? — и опять даёт Матрёшке подзатыльник.
    Матрёшка — бабушке:
    — Больно же!
    — Ничего, зато крепче запомнишь. Любого человека надо уважать, даже злодея. Сначала уважь, а потом уже разбирайся.
    И дедушка добавил:
    — Верно. Иной раз так наразбираешься, что входит, будто ты сам куда как больший злодей.
    И вдруг, из лесу, прямо на них, выбегает петух Пётр Дормидонтович. Петух останавливается, глядит на детей и стариков, а те — на него. Понятное дело, что оттуда же, из лесу, выбегает тётка Клюка… она же — Клюковкина Анна Ивановна, и кричит — ухает:
    — Держите его! Ловите! Пётр Дормидонтович!
    Петух подпрыгивает и неожиданно взлетает, — ну, ни дать, ни взять — летательная птица. А потом, перелетев через головы, петух Пётр Дормидонтович, бежит на огонь…
    Тётка Клюка… она же — Клюковкина Анна Ивановна, жительница деревни Былянкино, замечает Ёшку и Матрёшку, при дедушке Никите Степановиче и бабушке Марии Васильевне.
    — Ага, так это из-за вас! Как вы разрушили чары? Понятно, любовью своею! А меня никто не любит, даже чёртов петух и тот от меня гасится. Ваша взяла, живите!
    Тётка Клюка бежит за петухом. А петух, прокукарекав, влетает в самый огонь. И вдруг тётка Клюка Анна Ивановна, вослед петуху, Петру Дормидонтовичу, тоже вбегает в огонь, в самый что ни на есть костёр. Внуки и старики только ахнули. И ещё услышали тёткин голос из пожара:
    — Эх, да гори она — эта жизнь — без любви — ярким пламенем!!!
    И тут раздаётся оглушительный пронзительный петушиный крик.
    Потрясённый Ёшка кричит:
    — Они сгорели!?
    Матрёшка, забыв обо всём, говорит:
    — Надо вытащить их из огня!!!
    Ёшка бежит к пожарищу, Матрёшка — за ним. А дедушка с бабушкой смотрят им вослед, умиляются. Но почему они умиляются? Почему не боятся за ребят? Наверное, они знают что-то такое… А что они знают? Сказать? Можно, но не в этот раз, в другой. Договорились? Да. Слышите, дедушка говорит:
    — Правильно на них звериные шкурки подействовали, а?
    Бабушка соглашается:
    — Ишь, как бегут, — врага спасти хотят. Молодцы.
    Ёшка и Матрёшка подбегают к пожарищу, пробуют руками огонь. Огонь не обжигает. Ёшка берёт горящую головёшку и возвращается, Матрёшка делает всё то же, в точности вторя брату.
    Ёшка изумляется:
    — Что такое?
    Матрёшка — тоже:
    — Огонь не жжёт… но он же горит.
    Дедушка, улыбаясь, отвечает.
    — Это, внучечки наши дорогие, не простой пожар. Это пожар нелюбви.
    Матрёшка ахнула:
    — Нелюбви?
    Ёшка охнул, как бы пробуя на вкус слово:
    — Нелюбви…
    Бабушка тоже улыбается:
    — Потому нам, с дедушкой, и не страшен этот пожар. Ведь мы любим друг друга. И вам не страшен. Ведь мы все друг друга любим. И лесу не страшен тоже, потому что мы с ним тоже друг в друга влюблённые.
    Дедушка озорно кричит:
    — Мы любим?
    Ёшка и Матрёшка, вместе, отвечают:
    — Любим… любим! Любим.

26.01.2012

 




комментарии | средняя оценка: -


новости | редакторы | авторы | форум | кино | добавить текст | правила | реклама | RSS

26.03.2024
Итальянского певца Pupo не пустят на фестиваль Бельгии из-за концерта в РФ
На сцене Государственного Кремлевского дворца 15 марта состоялся концерт «Большой бенефис Pupo. В кругу друзей» с участием известных российских артистов.
26.03.2024
Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.
25.03.2024
Кастинг на фильм про Жириновского возобновят из-за ареста Кологривого
Андрей Ковалев уточнил, что съемки фильма затормозились и скоро будет объявлен новый кастинг.