Мы живём в квартире номер девять, а «коты» живут напротив, в восьмой квартире. Старшему «коту» уже за шестьдесят, несколько лет назад он вышел на пенсию, и с того момента стал ежегодно увеличиваться в размерах: растёт животик, пухнут щёки, утяжеляется походка. Несмотря на это, его характер с каждым годом становится всё лучше и дружелюбнее: теперь он стал частенько беседовать с людьми, а раньше — по большей части отмалчивался; настроение у него стало постоянно хорошее, а раньше — по большей части было плохое. Зовут его Александром. Младший же брат, напротив, пенсионером ещё не числится — до заветных шестидесяти не хватает ещё полтора года, — выглядит худым, или скорее — тощим, и характер у него, с каждым годом, как его попросили из-за выпивки с завода, всё портился и портился. Этого брата зовут Виктором.
Они похожи на котов, однако об этой схожести знаю только я один и более никого. К семейству котов я их причислил не случайно: уж, очень рознится их социальное положение и довольствие, словно двух котят, разобранных по разным хозяевам. Один из них — старший Александр — живёт в квартире, спит на диване, ест из тарелки, читает газету, греется у печки и смотрит телевизор. Другой же брат-«кот» живёт между двух сараев под навесом, среди дров и сохнущего белья. Ест он, в основном, «БОМЖ — пакеты» — «Доширак», пьёт крепкий портвейн и пиво, а согревается исключительно дымом сигарет, сырым одеялом и каким-то тряпьём. Перед тем как лечь спать, на ночь, он натягивает резиновые сапоги и прячется в них под своим большим одеялом. На улице по ночам уже холодно, однако ком тряпья и подошвы резиновых сапог виднеются каждый вечер из-под навеса между сараями. Запоздалые прохожие, идущие по дорожке с ночной электрички, не раз пугались невесть откуда возникающего храпа или покашливания, внезапно возникающего среди сараев. И невдомёк им было, наверное, что рядом с ними, за забором в сараях находился один из братьев — «котов», младший Виктор.
У старшего же в это время в окне горел уютный огонёк-ночничок за тюлевыми занавесками, над крышей дома курился дымок от печки, а за дверью мурлыкал телевизор. Почему-то мне ещё казалось, что на журнальном столике перед ним стояло блюдце со свежим молоком.
Воспитательный процесс длится уже третий месяц: было поставлено условие — либо Виктор прекращает выпивать, либо спит в сарае. Несмотря на то, что сентябрьские ночи становились всё холоднее и сырее, а по утрам туман и роса покрывали всё кругом, Виктор, тем не менее, до сих пор оставался под навесом между сараями.
Однажды я решил помочь несчастному человеку. У меня в сарае хранился походный поролоновый розовый коврик, свёрнутый в рулон и перетянутый резинками. Этот коврик побывал однажды в походе, и больше не было случая в жизни, чтобы его хоть кто-нибудь расстилал. Взяв в руку коврик и пожалев о предстоящей утрате, я вплотную подошёл к забору, за которым стояли сараи. Со всей, какая есть у меня, силой, я зашвырнул рулон за забор в сторону сараев. Розовое пятно точно приземлилось напротив лежбища младшего «кота».
Сам же «кот» в это время был на грибном промысле.
Грибы — это то, что всегда объединяло и сплачивало, мирило и радовало обоих братьев.
Грибы для них — это нечто большее чем «наше всё» для нас. Разговоры идут исключительно про грибы. Мысли, мечты — тоже исключительно про грибы. Каждый день они раздельно друг от друга уходили по только им известной тропе вдоль военного полигона собирать грибы. Каждый день они возвращались с хорошим урожаем — белые и красные, подберёзовики и лисички красовались в их объёмистых корзинках. Весь этот роскошный «улов» направляется на продажу. Если однажды, особенно по выходным, Вы не увидите на площади у станции наших грибников — «котов» — старшего или младшего, а то и обоих одновременно, сидящих за кучками боровиков или лисичек, значит, на самом деле, близится конец Света!
Старший вырученные деньги, по видимому, расходует с пользой, или, может быть, подкапливает, что не сказать о младшем: там денежки до последней копеечки сразу же тратятся по пути домой. Обычно, ближе к вечеру, к сараю с трудом пробивался — через заросли травы и кустов — Виктор, с неизменной корзинкой, из которой вместо грибов выглядывала зелёная бутылка. Помимо бутылки там лежала большая тарелка — «Доширак». После того, как грибник добирался, всё-таки, до скамейки у своего сарая, он усаживался — «уваливался» на неё и затем долго сидел и смотрел в одну точку — куда-то, как мне казалось, в сторону нашего окна. Через полчаса от сарая улетала за забор пустая зелёная бутылка и со звоном разбивалась о груду битого стекла в кустах. Далее наступали наиболее философские минуты бытия. Красный огонёк сигареты до самой ночи светился в сумраке осеннего вечера. К ночи грибник одевал резиновые сапоги, в которых он ходил утром в лес, и завернувшись в одеяло, засыпал.
На следующий день картина повторялась: утром грибника не было, днём он сидел на рынке, к вечеру еле добирался до калитки, швырял бутылку за забор, философствовал, светя в сумраке сигаретой, а к ночи — укладывался в сапогах под одеяло спать. Иногда днём к нему приходил старший брат, садился рядом на скамейку и начинал его чему-то усиленно учить, жестикулируя руками. Младший Виктор слушал его внимательно, смотря, как правило, в небо и не произнося ни слова.
— Слушай, не знаешь, кто мне поролон подбросил вчера? Прихожу к себе, а тут, прямо напротив скамейки — кто-то подбросил…, — случайно подслушиваю я разговор сквозь открытое окошко, когда два брата сидят на скамейке.
— Да хрен его знает. Наверное, Сашка с Танькой подбросили тебе, — отвечает Александр.
— А хороший…, тёплый …, — слышится голос Виктора.
— Ну спи, если тебе нравится…, — опять доносится голос старшего брата.
— Ну и буду спать…
— Ну и спи…
---------------------------------------
В сентябре, октябре в Васкелово хорошо. Нет жары, нет успевших надоесть за знойное лето приезжих, нет «шашлычников», нет комаров, нет змей, нет суеты и шума. На болотах спеет клюква. На опушках среди жёлтой листвы нет-нет, да и проглянется коричневая шляпка боровика, а среди осыпавшегося черничника и хвойной подстилки, перемешанной с опавшими берёзовыми листьями, бывает, напарываешься на красные шляпки подосиновиков. Нагибаешься к ним и не видишь ничего кроме этих благородных грибов, а потом уже, сорвав это чудо, распрямляешься и поднимаешь голову на послышавшиеся сверху крики журавлей, улетающих на юг. Чувствуется тревога в этих звуках, ощущается приближение чего-то большого и холодного, вспоминаются те же звуки тогда — уже далёкой, прошедшей весной, когда ещё только всё начиналось, когда лето было только в пути, а предвкушение чего-то большого и тёплого так же обволакивало и тревожило. Зимой всем холодно и одиноко. Хочется огня и света. Хочется всем домашнего тепла. Хочется искрящейся в волнах карельских озёр солнечных зайчиков, переливающихся в оранжевом закате на стройных стволах сосен.
Выхожу на маленькую полянку среди леса. Достаю из рюкзака забытую дочкой игрушку — детского резинового кота. Ломаю из упавшей березовой ветви короткие толстые палочки — дерево гнилое и легко ломается на игрушечные «брёвнышки» — и складываю из них «спичечный» домик, помещаю в него игрушечного кота и добавляю «крышу» из ровно уложенных сверху ряда палочек. Ложусь на подстилку из листьев рядом с постройкой и заглядываю через «окошечки» — просветы между полешками — внутрь «домика». Оттуда, из пахучей берестяной глубины на меня смотрит довольный резиновый кот.
26.03.2024 Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.