Книжный магазин «Knima»

Альманах Снежный Ком
Новости культуры, новости сайта Редакторы сайта Список авторов на Снежном Литературный форум Правила, законы, условности Опубликовать произведение


Просмотров: 11203 Комментариев: 0 Рекомендации : 0   
Оценка: -

опубликовано: 2003-02-01
редактор: Эрик Брегис


Гиперион | Джон Китс | Лирика | Поэзия |
версия для печати


Гиперион
Джон Китс





Книга первая


В угрюмой тьме затерянной долины,
Вдали от влажной свежести зари,
И полдня жгучего, и одинокой
Звезды вечерней, — в мрачной тишине
Сидел Сатурн, как тишина, безмолвный,
Недвижный, как недвижная скала.
Над ним леса, чернея, громоздились,
Подобно тучам. Воздух так застыл,
Что в нём дыханья б даже не хватило
Пушинку унести; и мёртвый лист,
Упав, не шевелился; и беззвучно
Поток струился под налегшей тенью
Низвергнутого божества; Наяда,
Таившаяся в тёмных тростниках,
К губам холодный палец прижимала.


Вдоль полосы песчаной протянулись
Глубокие, неровные следы
К стопам Сатурна. На холодном дерне
Покоилась тяжёлая рука
Титана — равнодушная, немая,
Безвластная. Не открывая глаз,
Он словно к матери своей Земле
Клонился, ожидая утешенья.


Казалось, чтобы пробудить его,
Нет силы соразмерной. Но пришла
Та, что коснулась родственной рукою
Его широких плеч, склонясь пред ним
В почтительности скорбной и глубокой.
Она была богиней на заре
Рожденья мира; даже Амазонка
Предстала б карлицею рядом с ней;
Она могла бы гордого Ахилла,
За волосы схватив, пригнуть к земле
Иль Иксиона колесо — мизинцем
Остановить. Её прекрасный лик
Был больше. Чем у Сфинкса из Мемфиса,
Которому дивились мудрецы, —
Но как не походил на мёртвый мрамор,
Как он светился красотой Печали,
Печали, что превыше Красоты!
Она прислушивалась к тишине
С тревогой — словно тучи первых бедствий
Растратили уже свои грома
И новые отряды тьмы зловещей
От горизонта двигались
Прижав
Одну ладонь к груди, как будто ей,
Богине, что-то причиняло боль
В том месте, где у смертных бьётся сердце,
Другой рукою тронув за плечо
Сатурна и к виску его приблизив
Полураскрытые уста, она
Заговорила звучным, как орган,
Певучим голосом…Вот слабый отзвук
Тех слов (О, как ничтожна наша речь
В сравненье с древним языком богов!):
"Сатурн, очнись!…Но для чего зову
Тебя очнуться, свергнутый владыка!
Могу ль утешить чем нибудь? Ничем.
Увы, ты небом предан, и земля
Тебя, бессильного, не признаёт
Монархом; океан вечношумящий
Отпал от скиптра твоего; и мир
Лишился первозданного величья.
Твой гром, под власть чужую перейдя,
Грохочет, необузданный, в эфире
Доселе ясном; молния твоя
Беснуется в неопытных руках,
Бичуя всё вокруг и опаляя.
Мучительные, злые времена!
Мгновенья, бесконечные, как годы!
Так беспощадно давит эта боль,
Что не передохнуть и не забыться.
Так спи, Сатурн, без пробужденья спи!
Жестоко нарушать твою дремоту,
Она блаженней яви. Спи, Сатурн! —
Пока у ног твоих я плачу горько".


Как в летнюю магическую ночь
Под пристальным сиянием созвездий
Беззвучно грезит усыплённый лес,
И вдруг проходит одинокий шорох,
Как в море одинокая волна, —
И снова тишина, — так отзвучали
Её слова. В слезах она застыла,
К земле припав своим широким лбом
И словно шелковистое руно
Рассыпав волосы у ног Сатурна.
Так минимум месяц, совершив в ночи
Свои серебряные превращенья,
И целый месяц оставались оба
Недвижны, словно изваянья в нише:
Оцепенелый бог, к земле склонённый,
И скорбная сестра, — пока Сатурн
Не поднял от земли померкший взор
И, оклянувшись, не увидел гибель
Своей державы, весь угрюмый мрак
Долины той — и возле ног своих
Коленопреклонённую богиню.
И вот он начал говорить, с усильем
Ворочая застывшим языком,
И мелкою осиновою дрожью
Дрожала борода его: "О Тейя,
Супруга светлого Гипериона!
Дай мне взглянуть в твое лицо, чтоб в нём
Прочесть свою судьбу; скажи, сестра,
Ужель ты узнаёшь Сатурна в этом
Бессильном образе? Ужель ты слышишь
Сатурна голос? Или этот лоб,
Изрезанный морщинами невзгод,
Лишённый драгоценной диадемы, —
Чело Сатурна? Кто исхитил силу
Из рук моих? Как вызрел этот бунт,
Когда, казалось, я железной хваткой
Держал Судьбу в могучем кулаке?
Но так случилось. Я разбит, раздавлен
И потерял божественное право
Влияния на ход светил ночных,
Увещевания ветров и волн,
Благословения людских посевов —
Всего, в чем может Высшее Начало
Излить свою любовь. Я сам себя
Не обретаю в собственной груди;
Не только трон-я суть свою утратил
И впал в ничтожество. Взгляни, о Тейя!
Открой свои бессмертные глаза
И взглядом обведи простор вселенной:
Пространства мглы — и сгустки ярких звёзд,
Края, где дышит жизнь, — и царства хлада,
Круги огня — и адское жерло.
Вглядись, о Тейя, может быть, увидишь
Крылатую какую-нибудь тень
Иль буйно мчащуюся колесницу,
Спешащую отвоевать обратно
Утраченные небеса; пора!
Сатурн обязан снова стать царем.
Блистательной победой увенчаться!
Мятежников я свергну — и услышу,
Как трубы золотые возвестят
О торжестве, как праздничные гимны
С сияющих прольются облаков,
Призывы к миру и великодушью,
И переливчатые звуки лир…
И много небывалой красоты
Тогда родится в мир-на удивленье
Всем детям неба. Я отдам приказ!
О Тейя, Тейя! Что с Сатурном стало? "


Одушевлённый, он уже стоял,
Сжимая длани; пот с чела струился;
Его седая грива разметалась,
Пресекся голос. Он уже не слышал
Стенаний Тейи; лишь глаза сверкнули,
И с уст сорвались грозные слова:
"Что ж! Разве разучился я творить?
Не в силах новый мир создать, разрушив
И уничтожив этот? Дайте новый
Мне Хаос, дайте! " Этот грозный крик
Достиг Олимпа и повергнул в дрожь
Бунттовщиков. Рыдающая Тейя
Воспряла и с надеждою в глазах
Заговорила страстно-торопливо:
"О, это-речь Сатурна! Так скорее
Идем к собратьям нашим, чтоб вселить
В них мужество. Я поведу тебя".
И, умоляюще взглянув на бога,
Она пошла вперёд, за нею вслед-
Сатурн; пред ними раступалась чаща,
Как облака пред горными орлами,
Взлетающими над своим гнездом.
Повсюду в этот час царила скорбь,
Стоял такой великий плач и ропот,
Что смертным языком не передать.
В укрытьях тайных или в заточенье
Титаны в ярости судьбу клянут,
К Сатурну, своему вождю, взывают.
Во всем роду их древнем лишь один
Еще хранит и силу и величье:
Один блистающий Гиперион.
На огненной огбите восседая,
Еще вдыхает благовонный дым,
Курящийся на алтарях земных
Для бога Солнца, — но и он в тревоге.
Зловещих предзнаменований ряд
Его смущает — не собачий вой,
Не уханье совы, не темный призрак
Полуночи, не трепетанье свеч,
Не эти все людские сеуверья —
Но признаки иные поселяют
В Гиперионе страх. Его дворец —
От треугольных башен золотых
И обелисков бронзовых у входа
До всех бессчетных стен и галерей,
Лучистых куполов, колонн и арок —
Кроваво-красным светится огнем,
И занавеси облаков рассветных
Пылают багряницей; то внезапно
Затмятся окна исполинской тенью
Орлиных крыл, то ржаньем скакунов
Покои огласятся. В кольцах дыма,
Которые восходят к небесам
С холмов священных, ощущает бог
Не аромат, но ядовитый привкус
Горелого металла. Оттого-то,
До гавани вечерней доведя
Усталое светило и укрывшись
На сонном западе, дабы вкусить
Блаженный отдых на высоком ложе
И мелодическое забытье,
Не может он отдаться безмятежно
Дремоте, но угрюмю переходит
Шагами грузными из зала в зал,
Пока его крылатые любимцы
По дальним нишам и углам дворца
Прислушиваются, теснясь в испуге,
Как беженцы за городской стеной,
Когда землетрясенье разрушает
Их бастионы, храмы и дома.
Как раз теперь, когда Сатурн, очнувшись
От ледяного сна, за Тейей вслед
Ступал сквозь дебри сумрачного бора,
Гиперион, потемкам оставляя
Владеть землей, спустился на порог
Заката. Двери солнечных чертогов
Бесшумно отворились, — только трубы
Торжественных Зефиров прозвучали
Чуть слышным, мелодичным дуновеньем, —
И вот, как роза в пурпурном цвету,
Во всем благоуханье и прохладе,
Великолепный, пышный этот вход
Раскрылся, как бутон, пред богом солнца.


Гиперион вошел. Он весь пылал
Негодованьем; огненные ризы
За ним струились с ревом и гуденьем,
Как при лесном пожаре, — устрашая
Крылатых Ор. Пылая, он прошел
Под сводами из радуг и лучей,
По анфиладам светозарных залов
И по алмазным лестницам аркад
Сияющих, — пока не очутился
Под главным куполом. Остановясь
И более не сдерживая гнева,
Он топнул в бешенстве, — и весь дворец
От основанья до высоких башен
Сотрясся, и тогда, перекрывая
Протяжныйгром могучего удара,
Воскликнул так: "О сны ночей и дней!
О тени зла! О барельефы боли!
О страшные фантомы хладной тьмы!
О призраки болот и черных дебрей!
Зачем я вас увидел и познал?
Зачем смутил бессмертный разум свой
Чудовищами небывалых страхов?
Сатурн утратил власть; ужель настал
И мой черед? Ужели должен я
Утратить гавань мирного покоя,
Край моей славы, колыбель отрад,
Обитель утешающего света,
Хрустальный сад колонн и куполов
И всю мою лучистуюдержаву?
Она уже померкла без меня;
Великолепье, красота и стройность
Исчезли. Всюду — холод, смерть и мрак.
Они проникли даже и сюда,
В мое гнездо, исчадья темноты,
Чтоб мой покой отнять, затмить мой блеск,
Похитить власть! -О нет, клянусь Землей
И складками её одежд соленых!
Мне стоит мощной дланью погрозить —
И затрепещет громовержец юный,
Мятежный Зевс, и я верну назад
Трон и Корону — старому Сатурну! "
Он смолк; поток других угроз, готовых
Извергнуться, застрял в гортани. Ибо,
Как в переполненном театре шум
Лишь возрастает от призывов: "Тише! "-
Так после этих слов Гипериона
Фантомы вкруг него зашевелились
Озлобленней. Подул сквозняк. От плит
Зеркальных, на которых он стоял,
Поднялся пар, как от болотной топи.
И судорога страшная прошла
По мускулам гиганта, — как змея,
Обвившаяся медленно вкруг тела
От ног до шеи. На переделе сил
Он вырвался из давящих колец
И поспешил к восточному порталу,
Где шесть часов росистых пред зарей
Провел, дыханьем жарким согревая
Порог Восхода, очищая землю
От мрачных испарений — и дождем
Их низвергая в струи океана.
Горящий шар светила, на котором
Он совершал с востока на закат
Свой путь по небу, был закутан в ворох
Туч соболиных, но не вовсе скрыт
Глухою темнотою, — а прорывался
Светящимися линиями дуг,
Зигзагов и лучей по всей широкой
Окружности эклиптики — старинным
Священным алфавитом мудрецов
И звездочетов, живших на земле
Впоследствии и овладевших им
Трудами вековых пытливых ддений:
Те знаки сохранились и теперь
На мраморе расколотом, на черных
Обломках камня, — но забыта суть
И смысл утрачен Этот шар огня
Стал расплавлять при появленье бога
Сияющие крылья. Из потемок
Являлись, друг за другом восходя,
Их перья серебристые — и вот
Простерлись, озаряя поднебесье.
Лишь самый диск светила пребывал
В затменье, ожидая приказанья
Гипериона. Но напрасно он
Повелевал, чтоб вспыхнул новый день.
Не подчинялись больше божеству
Природные стихии. И рассвет
Застыл в начальных знаменьях своих.
Серебряные крылья напряглись,
Как паруса, готовые нести
Светило дня; раскрылись широко
Ворота сумрачных ночных пространств.
И, угнетенный новою бедой,
Склонился некогда неукротимый
Титан — и по гряде унылых туч,
По кромке дня и ночи он простерся
В свеченье бледном, в горести немой.
Склонясь над ним, шлядели небеса
Сочувствующими очами звезд,
И вдруг донесся из ночных глубин
Проникновенный и негромкий шепот:
"О самый светлый из моих детей,
Сын неба и земли, потомок тайн,
Непостежимых даже мощным силам,
Тебя зачавшим, — отчего и как
Находит это тихое блаженство
И сладость содроганий, я не знаю.
Но все, что рождено от этих таинств, —
Все образы, все видимые формы —
Лишь символы, лишь проявленья скрытой,
Прекрасной жизни, всюду разлитой
В божественной вселенной. Ты возник
От них, о светлое дитя! От них —
Твои титаны-братья и богини.
Жестока ваша новая вражда;
Сын на отца поднялся. Видел я,
Как первенец мой сброшен был с престола;
Ко мне он руки простирал, ко мне
Взывал сквозь гром. А я лишь побледнел
И тучами укрыл лицо от горя.
Ужель и ты падешь, как он? Мне страшно,
Что стали непохожи на бессмертных
Мои сыны. Вы были рождены
Богами, и богами оставались
И в торжестве, и в горести — царями
Стихий, владыками своих страстей.
И ныне я вас вижу в страхе, в гневе,
Объятыми сомненьем и надеждой,
Подобно смертным людям на земле.
Вот горький признак слабости, смятенья
И гибели. О сын мой, ты ведь бог!
Ты полон сил стремительных, ты можешь
Ударам Рока противопоставить
И мужество, и волю. Я — лишь голос,
Живу, как волны и ветра живут,
Могу не больше, чем ветра и волны.
Но ты борись! Ты можешь упредить
Событья и схватить стрелу за жало,
Пока не прозвенела тетива.
Спеши на землю, чтоб помочь Сатурну!
А уж за солнцем и за вменой суток
Я пригляжу пока". Ошеломленный
Восстав и широко раскрыв глаза,
Внимал Гиперион словам, идущим
С мерцающих высот. Умолкнул голос,
А он все вглядывался в небеса,
В спокойное сияние созвездий;
Потом подался медленно в перед
Могучей грудью, как ловец жемчужин
Над глубиной, — и с края облаков
Бесшумно ринулся в пучину ночи.


Книга вторая


В то самое мгновение, когда
Гиперион скользнул в шуршащий воздух,
Сатурн с сестрой достигли скорбных мест,
Где братья побежденные томились.
То было логово, куда не смел
Проникнуть всет кощунственным лучом,
Чтоб в их слезах блестнуть; где не могли
Они расслышать собственных стенаний
За слитным гулом струй и водопадов,
Ревущих в темноте. Нагроможденье
Камней рогатых и лобастых скал,
Как бы едва очнувшихся от сна,
Чудовищной и фантастичной крышей
Вздымалось над угрюмым их гнездом.
Не троны, а большие валуны,
Кремнистые и сланцевые глыбы
Служили им седалищами. Многих
Недоставало здесь: они скитались,
Рассеяные по земле. В цепях
Страдали Кей, Тифон и Бриарей,
Порфирион, Долор и Гий сторукий,
И множество других непримиримых,
Из опасенья ввергнутых в затвор,
В тот душный мрак, где их тела в оковах
Так были сжаты, сдавлены, распяты,
Как жилы серебра в породе горной,
И только судорожно содрогались
Огромные сердца, гоня вперед
Круговорот бурлящей, рдяной крови.
Раскинувшись кто вдоль, кто поперек,
Они лежали, мало походя
На образы живых, — как средь болот
Окружье древних идолов друидских
В дождливый, стылый вечер ноября,
Когда под небом — их алтарным сводом —
Кромешная густеет темнота.
Молчали побежденные, ни словом
Отчаянных не выдавая мук.
Один из них был Крий; ребро скалы,
Отколотой железной булавою,
Напоминало, как ярился он
Пред тем, как обессилить и свалиться.
Другой был Иапет, сжимавший горло
Придушенной змеи; её язык
Из глотки вывалился, и развились
Цветные кольца: смерть её настигла
За то, что не посмела эта тварь
Слюною ядовитой брызнуть в Зевса.
Котт, распростертый подбородком вверх,
С раскрытым ртом, затылком на холодном
Кремнистом камне, как от дикой боли,
Вращал зрачками. Дальше, рядом с ним
Лежала Азия, огромным Кафом
Зачатая; никто из сыновей
Не стоил при рожденье столько боли
Земле, как эта дочь. В ее лице
Задумчивость, а не печаль сквозила;
Она свое провидела величье
В грядущем: пальмы, храмы и дворцы
Близ Окса иль у вод священных Ганга;
И как Надежда на железный якорь,
Так опиралася она на бивень
Громаднейшего из своих слонов.
За ней, на жестком выступе гранитном
Простерся мрачной тенью Энкелад;
Он, прежде незлобливый и смиренный,
Как вол, пасущийся среди цветов,
Был ныне полон ярости тигриной
И львиной злобы; в мстительных мечтах
Уже он горы громоздил на горы,
Лелея мысль о той второй войне,
Что вскоре разразилась, самых робких
Заставив спрятаться в зверей и птиц.
Атлант лежал ничком; с ним рядом Форкий,
Отец Горгон. За ними — Океан
И Тефия, в коленах у которой
Растрепанная плакала Климена.
Посередине всех Фемида жалась
К ногам царицы Опс, почти во мраке
Неразличимой, как вершины сосен,
Когда их с тучами смешает ночь;
И многие иные, чьих имен
Не назову. Ведь если крылья Музы
Простерты для полета, что ей медлить?
Ей нужно петь, как сумрачный Сатурн
Со спутницей, скользя и оступаясь,
Взобрался к этой пропасти скорбей
Еще из худших бездн. Из-зи уступа
Сначала головы богов явились,
И вот уже ступили две фигуры
На ровное подножье. Трепеща,
Воздела Тейя руки к мрачным сводам
Пещеры — и внезапно взор ее
Упал на лик Сатурна. В нем читалась
Ужасная борьба: страх, жажда мести,
Надежда, сожаленье, боль и гнев,
Но главное-тоска и безнадежность.
Вотще он их стремился одолеть,
Судьба уже отметила его
Елеем смертных — ядом отреченья;
И сникла Тейя, пропустив вперед
Вождя — к его поверженному войску.


Как смертного скорбящая душа
Терзается сильней, вступая в дом,
Который омрачило тоже горе,
Так и Сатурн, войдя в печальный круг,
Почувствовал растерянность и слабость.
Но Энкелада мужественный взор,
С надеждой устремлённый на него,
Придал Сатурну сил, и он воскликнул:
"Я здесь, титаны! " Услыхав вождя,
Кто застонал, кто попытался встать,
Кто возопил — и все пред ним склонились
С благоговением. Царица Опс,
Откинув траурное покрывало,
Явила бледный изможденный лик
И черные запавшие глаза.
Как гул проходит между горных сосен
В ответ на дуновение Зимы,
Так прокатился шум среди бессмертных,
Когда Сатурн им подал знак, что хочет
Словами полновесными облечь,
Исполненными музыки и мощи,
Смятение свое и бурю чувств.
Но сосен шум сменяется затишьем,
А здесь, едва нестройный ропот смолк,
Глас божество возрос, как гром органа,
Когда стихают хора голоса,
Серебряное эхо оставляя
В звенящем воздухе. Так начал он:
"Ни в собственной груди, где я веду
Сам над собой дознание и суд,
Не отыскал я ваших бед причину,
Ни в тех легендах первобытных дней,
Которые Уран звездоочитый
Нашел на отмели начальной мглы,
Когда её прибой бурлящий схлынул, —
В той книге, что служила мне всегда
Подставкою для ног-увы, неверной! —
Ни в символах ее, ни в чудесах
Стихий — земли, огня, воды и ветра —
В их поединках, в яростной борьбе
Одной из них с двумя, с тремя другими,
Как при грозе, когда идет сраженье
Огня и воздуха, а струи ливня,
Хлеща, стремятся их прибить к земле,
В соитье четверном рождая серу, —
Ни в этих схватках, в таинствах стихий,
Которые мне до глубин открыты,
Я не нашел причины ваших бед;
Напрасно вчитывался в дивный свиток
Природы, — я не мог сыскать разгадки,
Как вы, перворежденные из всех
Богов, что осязаемы и зримы,
Слабейшим поддались. Но это так!
Вы сломлены, унижены, разбиты.
Что мне теперь сказать вам, о титаны?
"Восстаньте! "? -вы молчите. "Пресмыкайтесь! "? —
Вы стонете. Что я могу сказать?
О небеса! О, мой отец незримый!
Что я могу? Поведайте мне, братья!
О ты, глубокомудрый Океан!
Я вижу на твоем челе суровом
Печать раздумья. Помоги же нам! "


Сатурн умолк, а вещий бог морей —
Хотя не ученик Афинских рощ,
Но сумрака подводного философ, —
Встал, разметав невлажные власы,
И молвил дивно-звучным языком,
Мерно-шумящим голосом прибоя:
О вы, кто дышит только жаждой мести,
Кто корчится, лелея боль свою,
Замкните слух: мой голос не раздует
Кузнечными мехами вашу ярость.
Но вы, кто хочет правду услыхать,
Внимайте мне: я докажу, что ныне
Смириться поневоле вы должны,
И в правде обретете утешенье.
Вы сломлены законом мировым,
А не громами и не силой Зевса.
Ты в суть вещей проник, Сатурн великий,
До атома; и все же ты — монарх
И, ослепленный гордым превосходством,
Ты упустил из виду этот путь,
Которым я прошел к извечной правде.
Во-первых, как царили до тебя,
Так будут царствовать и за тобой:
Ты — не начало, не конец вселенной.
Праматерь Ночь и Хаос породили
Свет-первый плод самокипящих сил,
Тех медленных брожений, что подспудно
Происходили в мире. Плод созрел,
Явился Свет, и свет зачал от Ночи,
Своей родительницы, весь огромный
Круг мировых вещей. В тот самый час
Возникли Небо и Земля; от них
Произошел наш исполинский род,
Который сразу получил в наследство
Прекрасные и новые края.
Стерпите ж правду, если даже в ней
Есть боль. О, неразумные! -принять
И стойко выдержатьнагую правду —
Вот верх могущества. Я говорю:
Как Небо и Земля светлей и краше,
Чем Ночь и Хаос, что царили встарь,
Как мы Земли и Неба превосходней
И соразмерностью прекрасных форм,
И волей, и поступками, и дружбой,
И жизнью, что в нас выражена чище,
Так нас теснит иное совершенство,
Оно сильней своею красотой
И нас должно затмить, как мы когда-то
Затмила славой Ночь. Его триумф —
Сродни победе нашей над начальным
Господством Хаоса. Ответьте мне,
Враждует ли питательная почва
С зеленым лесом, выросшим на ней,
Оспаривает ли его главенство?
А дерево завидует ли птице,
Умеющей порхать и щебетать
И всюду находить себе отраду?
Мы — этот светлый лес, и наши ветви
Взлелеяли не мелкокрылых птах —
Орлов могучих, златооперенных,
Которые нас выше красотой
И потому должны царить по праву.
Таков закон Природы: красота
Дарует власть. По этому закону
И победители познают скорбь,
Когда придет другое поколенье.
Видали ль вы, как юный бог морей,
Преемник мой, по голубой пучине
Средь брызг и пены в колеснице мчит,
Крылатыми конями запряженной?
Я видел это, — и в его глазах
Такая красота мне просверкала,
Что я сказал печальное "прощай"
Своей державе, я простился с властью
И к вам пришел сюда, чтоб разделить
Груз ваших бед — и утешенье дать:
Да будет истина вам утешеньем".


Смущенные ли мудрой правотою,
Иль из презрения к его словам,
Но все хранили тишину, когда
Смолк рокот Океана. Лишь Климена,
Пренебрегаемая до сих пор,
Заговорила вдруг — не возражая,
А только кротко изливая грусть,
Тишайшая среди неукротимых:
"Отец, я здесь неискушенней всех,
Я знаю только, что исчезла радость
И скорбь-змея свила себе гнездо
В сердцах у нас, боюсь, уже навеки.
Я бы не стала предрекать беду,
Когда б сама могла её смирить,
Но здесь нужна могущественней сила.
Позвольте же поведать мне о том,
Что так заставило меня рыдать
И отняло последние надежды.
Стояла я на берегу морском;
Бриз, веявший от леса, доносил
Благоуханье листьев и цветов,
Такой исполненное чудной неги,
Такой отрады, что в тоске моей
Мне захотелось эту тишь нарушить,
Смутить самодовлеющий покой
Печальной песнею о наших бедах.
Я села, раковину подняла
С песка — и тихо в губы ей подула,
Чтобы извлечь мелодию; но вдруг,
Покуда я пыталась разбудить
Глухое эхо в сводах перламутра, —
С косы напротив, с острова морского
Донесся столь чарующий напев,
Что сразу захватил мое вниманье.
Я раковину бросила, и волны
Наполнили ее, как уши мне
Наполнила отрада золотая;
Погибельные колдовские звуки
Каскадом ниспадали друг за другом —
Стремительно, как цепь жемчужин с нити,
А вслед иные ноты воспаряли,
Подобно горлицам с ветвей оливы,
И реяли над головой моей,
Изнемогавшей от отрады дивной
И скорбной муки. Победила скорбь,
И я безумные заткнула уши,
Но сквозь дрожащую преграду пальцев
Прорвался нежный и певучий голос,
С восторгом восклицавший: "Аполлон!
О, юный Аполлон золотокудрый! "
В смятенье я бежала, а за мной
Летело и звенело это имя!…
Отец мой! братья! Если бы вы знали,
Как было больно мне! Когда б ты слышал,
Сатурн, как я рыдала, — ты б не стал
Меня корить за дерзость этой речи".


Как боязливый ручеек, петляя
По гальке побережья, медлит впасть
В безбрежность волн, так этот робкий голос
Струился вдаль, — но устья он достиг,
Когда был, словно морем, поглощен
Взбешенным, гневным басом Энкелада.
Он говорил, на локоть опершись,
Но, не вставая, словно от избытка
Презрения, — и тяжкие слова
Гремели, как удары волн о рифы.
"Кого должны мы слушать — слишком мудрых
Иль слишком глупых, братья-великаны?
Обрушьте на меня хоть все грома
Бунтовщиков с Олимпа, взгромоздите
Всю землю с небесами мне на плечи —
Страшнее я не испытал бы мук,
Чем ныне, слыша этот детский лепет.
Шумите же, кричите и бушуйте,
Вопите громче, сонные титаны!
Неужто вы проглотите обиды
И униженья от юнцов снесете?
Неужто ты забыл, Владыка вод,
Как ты ошпарен был в своей стихии?
Что — наконец в тебе проснулся гнев?
О радость! значит, ты не безнадежен!
О, радость! наконец-то сотни глаз
Сверкнули жаждой мести! "-Он поднялся
Во весь огромный рост и продолжал:
"Теперь вы — пламя, так пылайте жарче,
Пройдитесь очистительным огнем
По небесам, коленными стрелами
Спалите дом тщедушного врага,
За облака занесшегося Зевса!
Пусть он пожнет посеянное зло!
Я презираю мудрость Океана;
И все же не одна потеря царств
Меня гнетет; дни мира улетели,
Те безмятежные, благие дни,
Когда все существа в эфире светлом
Внимали нам с раскрытыми глазами
И наши лбы не ведали морщин,
А губы — горьких стонов, и Победа —
Коылатое, неверное созданье —
Была еще не рождена на свет.
Но вспомните: Гиперион могучий,
Наш самый светлый брат, еще царит…
Он здесь! Взгляните — вот его сиянье! "


Все взоры были скрещены в тот миг
На Энкеладе, и пока звучали
Его слова под сводами ущелья,
Внезапный отблеск озарил черты
Сурового гиганта, что сумел
Вдохнуть в богов свой гнев. И тот же отблеск
Коснулся остальных, но ярче всех —
Сатурна, чьи белеющие пряди
Светились, словно вспененные волны
Под сумрачным бушпритом коробля,
Когда вплывает он в ночную бухту.
И вдруг из бледго-серебристой мглы
Слепящий, яркий блеск, подобно утру,
Возник и залил все уступы скал,
Весь этот горестный приют забвенья,
И кручи, и расщелины земли,
Глухие прапасти и водопады
Ревущие — и весь пещерный мир,
Одетый прежде в мантию теней,
Явил в его чудовищном обличье.
То был Гиперион. В венце лучей
Стоял он, с высоты гранитной глядя
На бездну скорби, что при свете дня
Сасой себе казалась ненавистной.
Сверкали золотом его власы
В курчавых нумидийских завитках,
И вся фигура в ореоле блеска
Являла царственный и страшный вид,
Как на закате Мемнона колосс
Для пришлеца с туменного Востока.
И, словно арфа Мемнона, стенанья
Он испускал, ладонью сжав ладонь,
И так стоял недвижно. Эта скорбь
Владыки солнца тягостным уныньем
Отозвалась в поверженных богах,
И многие свои прикрыли лица,
Чтоб не смотреть. Лишь пылкий Энкелад
Свой взор горящий устремил на братьев,
И, повинуясь этому сигналу,
Поднялся Иапет и мощный Крий,
И Форкий, великан морской, — и стали
С ним рядом, вчетвером, плечом к плечу.
"Сатурн! "-раздался их призыв, и сверху
Гиперион ответил громким криком:
"Сатурн! " Но старый вождь сидел угрюмо
С Кибелой рядом, и в лице богини
Не отразилось радости, когда
Из сотен глоток грянул клич: "Сатурн! "

Книга третья


Вот так между покорностью и буйством
Метались побежденные титаны.
Теперь оставь их, Муза! Не по силам
Тебе воспеть такие бури бедствий.
Твоим губам скорей печаль пристала
И меланхолия уединенья.
Оставь их, Муза! Ибо скоро встретишь
Ты множество божеств первоночальных,
Скитающихся в мире без приюта.
Но с трепетом коснис дельфийской арфы,
И пусть повеет ветерком небесным
Мелодия дорийскрй нежной лютни;
Ведь это песнь твоя — Отцу всех песен!
Все розовое сделай ярко-алым,
Пускай румянец розы вспыхнет ярче,
Пусть облака восхода и заката
Плывут руном роскошным над холмами,
Пусть красное вино вскипит в бокале
Ключом студеным, пусть на дне морском
Ракушек розовеющие губы
В кармин окрасятся, пусть щеки девы
Зардеют жарко, как от поцелуя.
Возрадуйтесь, тенистые Киклады
И главный остров их, священный Делос!
Возрадуйтесь зеленые оливы,
И тополя, и пальмы на лужайках,
И ветер, что поет на побережье,
И гнущийся орешник темноствольный:
Об Аполлоне будет эта песня!
Где был он в час, когда в приют скорбей
Спустились мы за солнечным титаном?
Он спящими оставил пред зарею
Мать и свою ровесницу сестру
И в полумраке утреннем спустился
К ручью, чтоб там бродить под сенью ив,
По щиколотку в лилиях росистых.
Смолк соловей, и начал песню дрозд,
И несколько последних звезд дрожали
В лазури. Не было ни уголка
На острове — ни грота, ни пещеры —
Куда не достигал бы ропот волн,
Лишь густотою леса приглушенный.
Он слушал, и мерцала пелена
Перед глазами, и стекали слезы
По золотому луку. Так стоял,
Кошда из чащи выступила вдруг
Богиня с грозно-величавым ликом.
Она глядела, как бы испытуя,
На юношу, и он, спеша постичь
Загадку взора этого, воскликнул:
"Как ты прошла по зыбкой глади моря?
Или незримая в незримых ризах
Доселе ты блуждала в этих долах?
Мне кажется, я слышал шелест платья
По опали сухой, когда один
Мечтал я в глубине прохладной чащи,
Мне чудилось волненье и шуршанье
В густой нехоженой траве, я видел,
Как поднимали головы цветы
Вослед таинственным шагам. Богиня!
Я узнаю и твой бессмертный лик,
И взор бесстрастный, — или это только
Приснилось мне… " "Да, — прозвучал ответ, —
Тебе приснилась я и, пробудясь,
Нашел ты рядом золотую лиру,
Коснулся певчих струн, — и целый мир
С неведомою болью и отрадой
Внимал рожденье музыки чудесной.
Не странно ль, что, владея этим даром,
Ты плачешь? В чем причина этой грусти?
Меня печалит каждая слеза,
Пролитая тобой. Открой мне душу;
Ведь я на этом острове пустынном
Была твоим хранителем и стражем —
От детских лет, от первого цветка,
Который сорвала рука младенца,
До дня, когда ты сам сумел согнуть
Свой лук меткоразящий. Все поведай
Той древней силе, что пренебрегла
Своим престолом и своим покоем
Ради тебя и новой красоты,
Родившейся на свет". С мольбой в глазах,
Внезапно засиявших, Аполлон
Проговорил, из горла изливая
Певучие созвучья: "Мнемозина!
Тебя узнал я, сам не знаю как.
Зачем, всеведущая, ты пытаешь
Меня вопросами? Зачем я должен
Стараться выразить то, что сама
Ты можешь мне открыть? Тяжелый мрак
Неведенья мне застилает зренье.
Мне не понятна собственная грусть;
Я мучусь, думаю — и, обессилев,
В стенаньях опускаюсь на траву,
Как потерявший крылья. О, зачем
Мне эта тяжесть, если вольный воздух
Податливо струится под моей
Стопой стремительной? Зачем, зачем
С такою злостью дерн я попираю?
Богиня милостивая, ответь:
Один ли этот остров есть на свете?
А звезды для чего? А солнце — солнце?
А кроткое сияние луны?
А тысячи созвездый? Укажи
Мне путь к какой-нибудь звезде прекрасной,
И я взлечу туда с моею лирой
И серебристые её лучи
Заставлю трепетать от наслажденья!
Я слышал гром из туч. Какая сила,
Чья длань властительная производит
Шум этот и смятение стихий,
Которым я внимаю — без боязни,
Но в горестном неведенье? Скажи,
Печальная богиня, — заклинаю
Тебя твоей рыдающею лирой:
Зачем в бреду и самоиступленье
Брожу я в этих рощах? -Ты молчишь.
Молчишь! -но я уже читаю сам
Урок чудесный на лице безмолвном
И чувствую, как в бога превращает
Меня громада знаний! Имена,
Деянья, подвиги, седые мифы,
Триумфы, муки, голоса вождей,
И жизнь, и гибель-это все потоком
Вливается в огромные пустоты
Сознанья и меня обожествляет,
Как будто я испил вина блаженных
И приобщен к бессмертью! " Задохнувшись,
Он смолк, не в силах взора оторвать
От Мнемозины, и мерцали чудно
Воспламененные глаза, как вдруг
Все тело охватило страшной дрожью,
И залил лихорадочный румянец
Божественную бледность, — как бывает
Пред смертью — иль, верней, как у того,
Кто вырвался из лам холодной смерти
И в жгучей муке, сходной с умираньем,
Жизнь обретает вновь. Такая боль
Терзала Аполлона. Даже кудри-
Его златые кудри трепетали
Вокрук сведенной шеи. Мнемозина
Воздела руки, словно прорицая…
И вскрикнул Аполлон — и вдруг он весь
Небесно…

John Keats

 




комментарии | средняя оценка: -


новости | редакторы | авторы | форум | кино | добавить текст | правила | реклама | RSS

26.03.2024
Итальянского певца Pupo не пустят на фестиваль Бельгии из-за концерта в РФ
На сцене Государственного Кремлевского дворца 15 марта состоялся концерт «Большой бенефис Pupo. В кругу друзей» с участием известных российских артистов.
26.03.2024
Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.
25.03.2024
Кастинг на фильм про Жириновского возобновят из-за ареста Кологривого
Андрей Ковалев уточнил, что съемки фильма затормозились и скоро будет объявлен новый кастинг.
25.03.2024
В Болгарии нашли подземный зал при демонтаже памятника Советской армии
Городской совет рассмотрит отчет о международном конкурсе идей будущего объекта на месте памятника.