Книжный магазин «Knima»

Альманах Снежный Ком
Новости культуры, новости сайта Редакторы сайта Список авторов на Снежном Литературный форум Правила, законы, условности Опубликовать произведение


Просмотров: 773 Комментариев: 2 Рекомендации : 1   
Оценка: -

опубликовано: 2008-07-16
редактор: (maf)


МЭС 2. ГЛОБАЛЬНЫЙ ТЕЛЕВИЗОР. | Каштан | Рассказы | Проза |
версия для печати


МЭС 2. ГЛОБАЛЬНЫЙ ТЕЛЕВИЗОР.
Каштан

Но кайф самый лучший,
    По-моему, План,
    Только он опустошает карман.
    Деньги спустил, как последний лопух,
    Всё-таки прав был медведь Винни-Пух:
    Ведь План — это очень уж хитрый предмет:
    Всякая вещь или есть или нет,
    А План, — я никак не пойму в чём секрет! —
    Он если есть, — фхх-пфф! — то его сразу нет!
    Юра Хой. «Сектор Газа».

— А —
   
    Мне было лет 13-14, когда корабль моей судьбы наткнулся в безбрежном океане жизни на архипелаг под названием Наркотики. И первый остров архипелага, на который ступила моя нога, был остров Плана. (Все острова архипелага имеют по два, по три имени, но у этого их больше всего: План, Хэш, Травка, Анаша, Марихуана, Дурь, Дудки, Шмаль.) Однако, когда именно и при каких конкретно обстоятельствах это произошло, я не помню.
   
    Ха! Как всё-таки получается плавно, незаметно оказался я в зоне прибрежных зыбучих песков Архипелага! Ведь мало того, что я не помню своей первой накурки, я даже не помню, когда и от кого я вообще узнал, что такое наркотики! Родители со мной на эту тему не разговаривали, в школе об этом тоже никто ни гу-гу. Таким образом, остаётся улица с компаниями сверстников и телевидение.
   
    Задумываясь об этом, невольно вспоминаю Григория Климова и его дилогию «Имя мне — Легион». Может быть, КОМУ-ТО ВЫГОДНО, чтобы дела по этому поводу обстояли именно так? Может быть, КТО-ТО ХОЧЕТ, чтобы на всей территории нашей огромной страны — от Балтики до Тихого океана, и от северных морей до Черноморья и Байкала, — не горел ни единый фонарь, освещающий вечно покрытый мраком мир наркоты?
   
    Сейчас, когда я пишу эти строки, я слышу насмешливый голос внутри себя: «Уж не ты ли хочешь стать таким фонарём?» Увы, нет. Мне никогда не стать таким светильником и я отдаю себе в том отчёт. Свет, который проливают мои рассказы на острова Архипелага — лунный свет, не солнечный. В силу своей природы, но не злого умысла, он многое скрадывает, не высвечивает. Под ним вода какого-нибудь залива сверкает красивыми серебряными бликами, но не становится прозрачной, как под солнцем, не показывает ЧТО скрывается под её поверхностью, не показывает, что дно залива всё усеяно изуродованными, затянутыми в ил прошлого, опутанными водорослями забвения, остовами затонувших кораблей — человеческих душ, — потерпевших кораблекрушение у одного из островов Архипелага. Под этим лунным светом белый песок широких пляжей острова, с красивым и звучным именем Героин, действительно может показаться Ангельской пылью, но при солнечном свете станет видно, что вон там, у кромки воды, лежит вовсе не камень-голыш, а человеческий череп, и песок этот и не песок вовсе (а если и пыль, то никак не ангельская), а рассыпавшиеся в прах кости многих и многих возжелавших ступить на сей берег.
   
    — 1 —
   
    Как и все предыдущие, геодезическая практика в конце четвёртого курса проходила в загородном учебном центре Академии, размещённом на базе войсковой части № XYZ. Вместе с первой группой Генки Рыжикова проходила практика по топографии у пятой группы. Таким образом, в большой, на 150 человек, казарме, было занято лишь 50 коек; остальные пустовали серым металлическим лабиринтом, с толстыми полосатыми рулетами свёрнутых в ногах матрасов.
   
    Генкин взвод проводил в лесу, с теодолитами, нивелирами и прочими геодезическими причиндалами, фактически весь день с утра до вечера. Возвращались они в часть к 19.30., чтобы в восемь быть на ужине, а потом до отбоя, до 22.00. шло личное время. Вот в эти полтора часа между ужином и отбоем, и зажигались трубки мира.
   
    Практика по геодезии не требовала особых умственных усилий и была, наверное, самой интересной из всех практик за четыре курса. Руководили практикой седой полковник, от которого веяло суровым добродушием послевоенных лет, и молодой подпол, похожий на Атоса-Соломина1, и чтобы завалить их предмет, надо было очень сильно этого захотеть. Так что курсанты заранее знали, что возможностей оторваться2 на этой практике будет достаточно, и подготовились к ней соответственно.
   
    Чтобы сэкономить деньги, все желающие покумарить на практике, собрались вместе, подсчитали, кто сколько хочет взять шмали и, сбросившись в складчину, купили оптом три стакана, а потом разделили их в соответствии с заказами.
   
    Кумарили, как уже было сказано выше, вечерами после ужина, — днём в лесу надо было заниматься делом, — и проходило это как-то незаметно: сегодня одни покурят, завтра другие, послезавтра третьи. Но однажды случилось так, что в один и тот же вечер зелёные флаги подняли едва ли не 60 процентов группы….
   
    *****
    — Давай-давай, встаньте в колонну по два, — велел Дэн. — Меньше вопросов задавать будут, если что.
   
    Четверо парней построились и быстрым шагом прошли краем плаца от казармы к учебному корпусу. Обогнули последний и сбежали по тропке с крутого склона к озеру. Здесь уже можно было полностью расслабиться: возможность быть увиденными каким-нибудь офицером части свелась к минимуму.
   
    — Ха-ха! Мы когда в колонну через плац вышагивали, мне вспомнилось, как зимой у зоопарка цепочкой за мужиком каким-то шли, — со смехом воскликнул Генка. — Помнишь, Данька?
   
    — Да, — усмехнулся Данька. — А помнишь, как Павлик тогда заорал: «А давайте в Эрмитаж пойдём!!»
   
    — Прикиньте, — начал рассказывать Генка, — идём толпой от Петроградки3. Ну это когда мы на лыжные гонки какие-то опоздали и нас человек 8-9, наверное, было, да, Данька? Я, ты, Валёк, Балда, Павлик, Пух. Кто ещё?
   
    — Я тоже был, — подал голос Али.
    — Да? Ну ладно, не суть. Короче, мы прямо на Финбале во дворах накурились все дружно и поехали в зоопарк. Приехали на Петроградскую, идём, хохочем. И тут Павлик выскакивает вперёд всех, приседает вот так, — и Генка изобразил Павлика, — руки растопыривает и орёт: «А давайте пойдём в Эрмитаж!» Ну, то есть не в том дело, что мы обкуренные, а в том, что он в натуре хотел туда пойти картины смотреть.
   
    — Ладно, Рыжий, не грузи нас, — остановил нескончаемый словесный поток Генки Дэн.
   
    — Дэн, а трава-то хорошая? — озабоченно спросил невысокий, округлый, как наливное яблочко, Серёга Алибаскин, по кличке Али.
   
    — Хорошая, хорошая, не переживай, — улыбнулся Дэн. — Тебе-то точно башню снесёт только держись.
   
    — Добрая трава, да? Блин, я уже, наверное, месяца три не курил. Как в тот раз, когда Янку ездил встречать, убился, так и всё.
   
    — Прикинь, Али сумасшедший, — пихнул Лёлика в бок Дэн. — Выкурил дома в сортире косяк в одно жало, потом сожрал всё что было на квартире и к своей Яне поехал, за добавкой!
   
    — Это правда, Али? Ты в одиночку целый косяк выдолбил? — обернулся к Али, шедшему чуть сзади, Лёлик.
   
    — Да, нашло на меня что-то, — доверительно сообщил в ответ Али, — захотелось дунуть. А потом я из туалета вышел и на меня ТАКОЙ свин4 напал! В холодильнике кастрюля с голубцами стояла, — литров на пять, — почти целая. Я её съел, потом ещё ведёрко такое, — Али показал руками размеры ведёрка, — с джемом было. Я с батоном его навернул, только на самом донышке осталось. Как это всё в меня влезло, я просто не представляю!
   
    — А у нас-то есть что похавать? — спросил Дэн, обеспокоенный рассказами Али.
    — Да найдётся, я думаю, — ответил Генка. — Сбросимся у кого что есть на общак.
    — Надо на обратном пути в буфет в клуб зайти, — сказал Дэн, решив про себя, что лучше перестраховаться, а то вдруг еды мало будет.
   
    За разговорами, в предвкушении весёлого вечера, Дэн, Генка, Лёлик, Али и Данька поднялись на вершину холма за озером, изрытую траншеями с крытыми блиндажами. В один из таких блиндажей они и забрались.
   
    Генка осторожно вынул из внутреннего кармана беломорину и резко дунул в неё, так, что весь табак пулей вылетел из папиросы. Дэн же взял у Али сигарету с фильтром, с предварительно выбитым из неё табаком.
   
    — Ну, что ты стоишь? — спросил он Али. — Давай выбивай ещё одну. И ты, Лёлик, давай. Беломорина и три пионерки в самый раз будут.
    — А я не взял с собой сигарет, — ответил Лелик.
   
    — Лёлик! — возмутился Али. — Ты какой-то неприспособленный. Где так ты всё перетрёшь, обо всём договоришься, а здесь сигарет не взял! Я только сегодня пачку купил и уже половины нет!
   
    Генка тем временем уже вытащил бумажную часть беломорины, смял лодочкой один её конец и вновь вставил, только уже наполовину, в калечную трубочку. Таким образом, места, куда можно было бы забить курево, увеличилось вдвое. Развернув пакет с травой, Генка положил его на ладонь и стал всасывать план в папиросу словно пылесос. Когда косяк наполнился примерно на половину, втягивать траву стало трудно, и оставшуюся часть косяка Генка наполнял, периодически постукивая торцом папиросы по тыльной стороне ладони для уплотнения, челночным движением, напоминающим движение руки при шитье.
   
    — Бумажка есть у кого? — спросил Дэн, обращаясь ко всем. — Свисток сделать.
    — Вот, у меня сто рублей есть, — сказал Лёлик и достал голубую сторублёвку.
   
    — О, Лёлик! Хоть какая-то с тебя польза! — с сарказмом поддел Лёлика Али.
    — Али, помолчал бы ты лучше, — ответил Лёлик.
    — Ну Лё-оля, — приторно елейным голосом произнёс Али, — не обижайся.
   
    — На, заверни остатки, — протянул Дэн Даньке пакет с травой.
    — Ну что? — сказал Генка. — Вроде все готовы. Стартуем?
   
    — Б —
   
    В десятом классе я, вместе со своим школьным товарищем Витьком, перешёл от употребления плана к торговле им. Причины, побудившие нас пойти на это, были сугубо материальные. Нам нужны были деньги. Зачем? Это глупый вопрос. Ну зачем 15-летним пацанам деньги? Да главное чтобы они были, а уж куда их потратить всегда найдётся!
   
    Обязанности в нашем тандеме распределялись следующим образом: я покупал оптом стакана плана и привозил его Витьку, а тот уже разбивал его на корабли и продавал. (Выражение «стакан плана» надо понимать дословно. Вообще же, мерная линейка плана такова: пионерка — фильтровая сигарета с травой; косяк, косой, штакет — беломорина с травой; пакет, корабль, коробок — спичечный коробок, в нём порядка четырёх косяков; стакан — в прямом смысле двухсот граммовый стакан плана; килограмм — порядка 11-12 стаканов). Просто у Витька круг уличных тусовочных знакомых, а соответственно и потенциальных покупателей, был гораздо шире моего, а у меня был выход на оптовика.
   
    Оптовик имел несуразную кличку ТоЕсть и учился на первом курсе института вместе с одним моим закадычным другом детства, который и свёл меня с ТоЕсть.
   
    Свой первый стакан я приобрёл у ТоЕсть близ метро Московские Ворота. Мы встретились у памятника Ленину, и ТоЕсть завёл меня в подъезд одного из близлежащих домов. Там, прямо на лестничной площадке ТоЕсть достал пухлый пакет, свёрнутый из газеты, и развернув его на широченном подоконнике, показывая мне товар. Я впервые видел такое количество травы, чей пряный запах напоминал запах душистого свежего сена.
   
    После того как ТоЕсть отсыпал себе свои проценты, я начал сворачивать пакет. Раньше я никогда их не сворачивал и не смог сразу сообразить, как это делается. ТоЕсть увидел мои корявые потуги и сказал:
    — Смотри, надо вот так.
   
    Он сложил газетный лист вдвое и собрал траву в середине бумажной лодочки. Затем дважды завернул оба края, забирая за раз где-то с сантиметр, загнул пяток сантиметров с одного торца образовавшейся плоской трубочки, поставил пакет вертикально и загнул второй торец. А потом вставил торцы друг в друга.
   
    Потом, увидев, как я кладу пакет в полиэтиленовый мешочек и запихиваю во внутренний карман куртки, ТоЕсть сказал, что пакет надо класть за пояс штанов за спину. Вообще, в тот первый раз ТоЕсть вёл себя по отношению ко мне как старший брат. Всё объяснял, показывал. Не знаю, может быть мне это лишь показалось, а может его просто умилила та доверчивость и неопытность, с какими я предложил ему самостоятельно угоститься со стакана, вместо того, чтобы отсыпать ему его проценты лично.
   
    Пока я пристраивал пакет за спиной и застёгивал куртку, ТоЕсть быстренько набил себе пол пионерки.
   
    — Будешь? — спросил он меня.
    — Нет, — отказался я, — мне сейчас ещё через весь город ехать.
    — Да, правильно, — согласился со мной ТоЕсть. — Лучше не надо.
   
    Уже в метро, стоя в конце вагона, я подумал, что если бы я не отказался и сделал пару фазок, то сейчас бы точно умом тронулся. Пакет за поясницей казался горячим. Мне мерещилось будто в вагоне, среди простых людей, сидят переодетые в штатское менты и вот сейчас меня схватят и наденут наручники. Я порывался даже выскочить из вагона на какой-нибудь станции в последний момент перед закрытием дверей — оторваться так сказать от возможного хвоста5, — но сдержался, сказав себе, что сам нагоняю на себя страхи.
   
    Впоследствии я встречался с ТоЕсть раз пять-шесть, не больше. И каждая из этих встреч была проблемней предыдущей. То он опаздывал на стрелку6 или вовсе на неё не являлся, то приходил и говорил, что, мол, сегодня ничего не получится, то ещё что-то. В последний раз ТоЕсть предложил мне отдать ему деньги, а он завтра-послезавтра привезёт мне товар.
   
    Вообще-то такие дела делаются баш на баш, деньги на товар, но если вы уверены в партнёре, то можно работать и на доверии. Не могу сказать, что доверял ТоЕсть, но рассудив, что через своего дружка, который нас познакомил, я всегда смогу его найти, я отдал ему деньги. Однако, прошёл день, другой, а от ТоЕсть не было ни слуху ни духу. Дома, в какое бы время я ему не звонил, его тоже не было, и я всё больше склонялся к мысли, что ТоЕсть меня просто кинул7, но через неделю он объявился-таки и вернул долг.
   
     Но наибольшие неприятности мне доставил не ТоЕсть и не менты, мерещившиеся мне в каждом встречном, когда я ехал с очередным стаканом, а моя матушка. Она случайно (а может и не случайно) наткнулась на мой Дневник, который и поведал ей о моём бизнесе. К счастью, я узнал об этом попрании законов этики до того, как мне устроили допрос с пристрастием. Дело в том, что моя матушка, узнав, что я торгую травой, позвонила матери моего друга, который свёл меня с ТоЕсть, и заявила ей, что ваш-де сын втягивает моего в наркомафию. Всё это моя матушка говорила под строжайшим секретом и её «слушательница», естественно, обещала молчать. Но это же женщины! Моего дружка тут же «вызвали на ковёр» и ну давай пытать, что да как, раскрыв при этом все карты. Тоже под строжайшим секретом. Но тот был ушлый малый и каким-то образом сумел опровергнуть все предъявленные ему обвинения. После чего позвонил мне и предложил вступить в клуб любителей посекретничать. Вот таким образом я был предупреждён о надвигающейся грозе.
   
    Разговор с матерью был для меня очень тяжёл. Вопросы, увещевания, требования, угрозы, вызывающие, однако, не чувство вины, а лишь раздражение и досаду, но вот когда она заплакал и, прикрыв глаза ладонью, заговорила, что я её первенец, что она столько со мной выстрадала, что она любит меня, а я вот так с ней поступаю, вот тогда моё сердце дрогнуло. Чтобы скрыть слёзы, навернувшие на глаза, я обнял её и прижал её голову к своей груди.
   
    — Ну, зачем, зачем тебе это надо? Зачем тебе нужны деньги? Скажи и я тебе дам. Ты хочешь в тюрьму сесть?… Я тебя очень прошу, пообещай мне, что ты больше не будешь этим заниматься!
   
    И я обещал. А сам при этом думал о том, что завтра мне надо ехать на встречу с ТоЕсть и я на неё поеду. Я лгал матери. Да, я лгал. В тот момент я пообещал бы ей всё что угодно, потому что видеть её слёзы было невыносимо.
   
    Однако, мне не долго пришлось обманывать матушку. В скором времени мой бизнес сошёл на нет. Стечение обстоятельств: цена на план возросла, клиенты моего напарника куда-то пропали, иметь дело с ТоЕсть становилось всё более накладно для нервной системы.
   
    Как-то через пару лет я поинтересовался о ТоЕсть у своего друга, который нас познакомил. И тот ответил мне, что ТоЕсть отчислили из института и из жизни, скорее всего, тоже, так как он перешёл с травы на героин.
   
    — 2 —
   
    — Ну что? — сказал Генка. — Вроде все готовы. Стартуем?
   
    Пионерка и косяк были взорваны8 и, сделав по одной классической затяжке, ребята перешли на паровозы9.
   
    Дэн получил свой эшелон и жестами показал Али, что пустит паровоз ему. Али передал ему пионерку и Дэн на выдохе пустил пАрик10 Али. Али, держа руку в это время над плечом Дэна, хлопнул его ладонью, когда ему было достаточно, и тут же зашёлся булькающим кашлем: в горле невыносимо защербило.
   
    — Держи, Али, держи, — подбодрил его Дэн11.
   
    Генка, сидел на корточках и смотрел, как Али кругами ходит по блиндажу, напыжившись от задержки дыхания. С шумом выдохнув свою порцию, Генка поднялся с корточек и удовлетворённо улыбнулся в предвкушении… Чего? Объяснить это невозможно. Плановое опьянение не делает мир прекрасным, не приносит никаких особенных физических ощущений, не вызывает явных или фантастических галлюцинаций. И если по первому-второму разу многое кажется смешным, и часто выражение лица партнёра в первую очередь, то чем ближе человек знакомится с мистером Хэшем, тем это ощущение слабее. С каждым разом сознание приходится всё больше напрягать, чтобы добиться определённого эффекта. Нельзя покурить план, посмотреть на стену и заржать. Нет, в принципе такое возможно, но это отнюдь не обязательное следствие накурки. В подавляющем большинстве случаев приходится постараться для того, чтобы хорошо провести время, а не уснуть после пары часов тупления. И основным фактором при этом становится компания, люди, с которыми ты куришь. Они должны УМЕТЬ пользоваться состоянием обкурки, должны, как говорится, врубаться в тему. Именно это является главным критерием при выборе партнёров.
   
    Последняя, третья пионерка, пошла по кругу и Данила со смехом отскочил от Дэна, пускавшего ему паровоз, закашлялся, прикрывая рот ладонью, испуская драгоценный дым, как кипящий чайник пар.
   
    — Данька! Остолоп, — беззлобно осудил Данилин срыв Дэн и, добив пионерку, вынул из неё свисток и растоптал его отдельно бычка. — Такой паровоз выпустил!
   
    — Не в то горло попало, — оправдывался Данила. — Блин, ну и дерьмо! — в сердцах ругнулся он, ощущая в глотке мерзостное жжение и тут же тихо засмеялся, глядя на Лёлика, задумчиво сидевшего на чурбане и смотрящего в земляную стену блиндажа.
   
    Люди под планом, обычно очень быстро понимают, что хочет показать им партнёр. Схватывают идеи, так сказать, на лету. Трудности порой возникают при передаче своих внутренних ощущений, переживаний, но не с тем, чтобы объяснить напарнику, что ты увидел смешного или несуразного в этом вот дяде или в этой вот тёте.
   
    Так и на этот раз: едва посмотрев, на кого указывал Данила, все захлебнулись хохотом. И что самое любопытное, ассоциации от увиденного у всех возникла одна и та же. Лёлик напоминал некое существо из миров-фэнтези, сказочного тролля, окаменевшего от какой-то мысли в мрачном гроте.
   
    Лёлик смутился, потом возмутился смеху над собой, чем только ввёл народ в ещё больший раж. Но в этот момент со склона высотки грянуло нестройное «ура» и на крышу блиндажа стали падать какие-то предметы.
   
    Все бросились к узким щелям-бойницам, а Дэн метнулся к выходу, выскочил на бруствер окопа и чудом успел увернуться от брошенной в него полуметровой дубины. Генка, последовавший было за Дэном, увидел, как того едва не зашибили, и благоразумно юркнул обратно в блиндаж, успев заметить боковым зрением среди полудюжины атакующих, Москала, подхватывающего с земли новый «бумеранг», и орущего, словно он на самом деле штурмует немецкий дот, но заведомо зная, что выживет и потому с такой дикой улыбкой.
   
    — Придурки, — со слабой улыбкой пробормотал Генка.
   
    В этот момент в блиндаж ворвался Москал, со словами: «А! Курим стало быть здесь Вслед за Москалом в землянку влетел Сопа, с безумным хохотом и подвыванием. В блиндаже и пятерым-то было не шибко просторно, а после входа в него таких крупногабаритных парней, как Москал с Сопой, в нём стало по-настоящему тесно. Все двигались, говорили, и, казалось, никто не слышал друг друга. Сопа, стремительно пропрыгав в каком-то африканском танце вокруг столба, подпиравшего крышу, привалился спиной к земляной стенке и зашёлся совершенно диким, безостановочным, тонким хохотом. На это было страшно смотреть, ибо Сопа выглядел абсолютно невменяемым.
    Глядя на него, невольно возникала мысль, что вот так и хохотали контуженные и сошедшие с ума солдаты, сидя в окопах Вьетнама или Великой Отечественной.
   
    Вдруг в верхний край одной из бойниц блиндажа ударил чей-то сапог и прозвучала слегка изменённая легендарная фраза кота Леопольда:12
    — А ну выходи, рыжий кот — подлый трус!
   
    Генка не уловил по началу агрессии в голосе, но следующее восклицание Павлика Морозова, щуплого паренька, внешне чем-то напоминающего Бивиса13, вызвало у Генки лёгкий шок.
   
    — Выходи, рыжий легионер! Еврейское отродье! Выходи на честный бой с истинным патриотом России!
   
    Здесь надо заметить, что Генка Рыжиков не был евреем, а слова Павлика обусловливались давним спором между ним и Генкой по поводу книги Григория Климова «Князь мира сего».
   
    Павлик топал по крытой дёрном крыше блиндажа, а Генка смотрел на потолок, и недоумение в нём сменялось в возрастающей геометрической прогрессии яростью.
   
    — Ах ты ж… — начал было Генка, но чёрный кирзовый сапог теперь появился в другом окне-бойнице и полный злобы голос Павлика вновь резанул Генкин слух:
    — Выходи, тварь! Рыжий ублюдок!
   
    — Ну, сука, — сквозь зубы процедил Генка, и быть бы Павлику битым, если бы его штурмовая бригада не убралась столь же быстро, сколь и появилась.
   
    — Дебилы! — раздражённо сказал Али, прислушиваясь к затихающим крикам и гиканью. — А Сопу вы видели?! Как он ржал? Я даже испугался!
   
    Моральная атмосфера в блиндаже, после ухода Москала, Павлика и еже с ними, оставалась напряжённой, словно кто-то посторонний побывал в твоём доме и наследил везде грязными сапогами.
   
    — Ладно, пойдём отсюда, — сказал, наконец, Дэн, и они отправились обратно в казарму.
   
    — В —
   
    По окончании 11 класса школы я поступил в военную Академию, и там первое время было не до развлечений. Первое время — это примерно около двух лет. Жизнь в военном ВУЗе протекает в строго ограниченных рамках, гораздо более ограниченных, чем в гражданских институтах, где их фактически вообще нет. Но постепенно среди «тягот и лишений воинской службы» (каноническое выражение из Устава ВС РФ), среди уложенных в жёсткое расписание будней, возможностей расслабиться становилось всё больше. И вот на третьем курсе, со мной произошёл случай после которого я решил завязать с планом и вообще всем кайфом мира.
   
    Дело было в субботу. В увольнение меня не отпустили, и поэтому мне предстояло провести выходные казарме. Тогда мы с Опером купили у паренька из другой группы сушёных грибов, истёртых в порошок, и слопали их за ужином. Часа через полтора мы подошли к нашему продавцу с претензиями: уже два часа прошло, а эффекта никакого! Может ты, товарищ, нам опята сушеные втюхал, а не грибы?
   
    Парень выслушал нас и сказал, что в ближайшее время он достанет ещё грибов, уже на свои деньги, и закинется ими вместе с нами. Тогда и посмотрим есть от них эффект или нет. Нас с Опером такой вариант устроил.
   
    А после отбоя добрая половина нашей группы накурилась плана. Но выяснилось это не сразу, так как курили все тайком по 3-4 человека. Я был в тройке: к нам с Опером присоединился Лис. Курили мы в туалет, закрывшись все вместе в одной кабинке. Косяк шёл по кругу и веки слегка тяжелели, глаза становились дымчатые и маслянистые, губы растягивались в улыбах… Из кабинки мы вышли в самом благодушном на-строение. Потом Лис с Опером задержались у тумбочки дневального, где в тот момент стоял Швецов, курсовой изгой, и в тёмное расположение своей группы я вошёл один. Я прошёл между двумя рядами коек, по верхним и нижним ярусам которых шелестели разговоры, и сел на пустующую кровать Миши Никитина, который ушёл в увольнение на сутки. Тут же напротив меня плюхнулся на Оперовскую койку Пух. Сверкая глазами и улыбаясь, он открыл дверцу прикроватной тумбочки, и когда она скрипнула, заквохтал, словно увидел что-то невероятное:
   
    — Хо-хо-хо! Вот это да! Ты слышишь, КАК она скрипит?
   
    — Да-а, — растягивая гласную и тоже улыбаясь неизвестно чему, ответил я, напоминая, наверное, в этот момент одну из обезьян, загипнотизированных Каа в Мёртвом городе.14
   
    А Пух продолжал открывать и закрывать тумбочку, словно никогда не слышал петельного скрипа. И тут меня посетила мысль, что надо мной просто издеваются! «Увидел, что я обкурился, и решил меня развести, мол, послушай, как удивительно скрипит дверца тумбы! И я-то, главное, идиот, повёлся! Сижу тут с ним и поддакиваю, а он, наверное, ухахатывается в душе». И едва я открыл рот, чтобы послать Пуха к чёрту, как вдруг увидел, почувствовал, что Пух вовсе не шутит, что он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО поражён тумбочным скрипом, потому что ТОЖЕ В ХЛАМ!
   
    Из темноты материализовался Опер и согнал Пуха со своей койки. Возмущённый Пух дал по Оперу словесно-картечный залп недовольства и удалился на поиски нового пристанища и собеседника. Наблюдая их короткую словесную перепалку, у меня возникла ассоциация с французским бульдогом, наскакивающим на поджарую русскую борзую: Пух был упитанный, а Опер худой и выше Пуха на голову.
   
    — Нет, ну как мы всё-таки пролетели с этими грибами! — сказал Опер, садясь на отвоёванную кровать. — Но не могли же нам вместо грибов какой-то крашенный зубной порошок подсунуть!
   
    Я лишь пожал плечами на это.
   
    — А может они слишком старые? — предположил Опер. — И от времени утратили свои свойства?
   
    — Нет. Это исключено, — ответил я. — У меня корешь на гражданке круглый год ими торгует и ничего. К весне цены на них даже вырастают, потому что все запасы у барыг кончаются, а новых ещё нет. Как следствие возникает дефицит… Так что «выдохнуться» они не могут. Да и ты сам подумай: грибы они и есть грибы; что ты простые сушишь, а зимой ешь, что эти — какая разница?
   
    — Вообще-то да, — согласился Опер. — А у твоего кореша реально15 грибов купить? Ты его хорошо знаешь? Он не может наколоть 16?
    — Да знаю-то я его хорошо. Мы с ним лет с 11 дружим. — Я говорил о том самом пареньке, который свёл меня с ТоЕсть; последние пару лет он скупал на даче в Белоострове у знакомых пацанов грибы и продавал их в городе. Помню, я как-то спросил у него, знает ли об этом его жена? На это он ответил, что жена знает и не одобряет, но молчаливо, потому что это приносит деньги. «Я вон прошлый год пылесос купил с грибных денег, — сказал он мне. — Да и притом, видишь ли, у неё батька, ну то есть тесть мой, он же водила, и одно время он был с мафией круто повязан: героин возил на десятки штук баксов. Он и пил-то из-за этого. Это же нервы постоянно на пределе. Я это к тому, что она уже привычна к этому. Эй, конечно, не нравится, что я этим занимаюсь, но и без денег быть ей тоже не нравиться». — Так что подставу он мне делать не будет. Просто у него они кончились уже. Он же этим не всерьёз занимается, а так, что-то типа халтуры.
   
    Опер начал что-то говорить мне в ответ, и тут со мной впервые в жизни приключилась самая настоящая галлюцинация, по другому это никак не назовёшь.
   
    От темечка по всей голове, по всему телу сверху вниз пробежала физически ощутимая волна то ли мурашек, то ли покалывания, какое бывает, когда коснёшься экрана только что выключенного телевизора. И сразу же вслед за этим Опер, сидевший в полуметре прямо передо мной, заговорил с такой скоростью, что звуки его речи слились в мультяшную тарабарщину. Но мало того, мимика Опера, все его жесты, движения тоже совершались с нечеловеческой скоростью! Включите фильм в видеомагнитофоне на перемотку, посмотрите на нелепые фигурки людей, бегающие на экране — вот так же, и даже ещё быстрее, я видел Опера.
   
    Кому-то это, возможно, покажется смешным, но мне в тот момент было не до смеха. Я в шоке смотрел на ежесекундно изменяющиеся черты лица Опера, слушал идиотский сверхскоростной лепет, в который превратилась его речь, и думал (я действительно ДУМАЛ и, видит Бог, сознавал происходящее), действительно ли Опер так быстро говорит или мне это только кажется? « Если дело в нём, то тогда почему вокруг нас до сих пор не собралась толпа народа? Или никто не слышит, как он тараторит? — спрашивал я сам себя, и сам же себе отвечал: — Да нет, чепуха! Человек физически не способен на такое! Ну, ладно ещё говорить, но чтобы мимика такая была! Этого просто не может быть!»
   
    Но это было. По крайней мере для меня. Все лицевые мышцы Опера пребывали в беспрестанном движении, и изо рта вырывалась хаотичная мишура слипшихся слов, где все буквы перемешались между собой.
   
    — …аемся на краю пропасти! Я не знаю, как только никто из нас туда не свалился!
   
    Нормальная речь вернулась к Оперу (или это ко мне вернулся нормальный слух?) на полуслове. Словно невидимый тумблер щёлкнул у меня в мозгу, и всё стало как обычно. Опер, как ни в чём ни бывало продолжал рассказывать о свой поездке на юг прошлым летом, но я, потрясённый случившимся, пропускал его слова мимо ушей. А когда, наконец, чуть пришёл в себя и уже собрался поделиться только что пережитым опытом, как волна мурашек вновь пробежала по мне от темечка до пят.
   
    «Господи! Опять! — подумал я, снова слушая попугайский щебет Опера. — Это что же получается? Выходит мои зрительные и слуховые нервы стали работать не так, как всегда и передают импульсы в мозг с гораздо большей скоростью, чем обычно? Сознание не успевает их обрабатывать, и в итоге я вот так вот вижу и слышу».
   
    О да! Я мыслил логично, но легче мне от этого не было. Я сидел на кровати стиснув ладонями виски, смотрел на Опера, и у меня было ощущение, что я заключён в собственную плоть, как в какой-то футляр. Я закрыл глаза и буквально ощутил себя — себя, как нечто нематериальное, — висящим в тёмном пустом пространстве внутри своего тела.
   
    В этот миг нормальное мировосприятие вторично вернулось ко мне, но совсем не надолго. Я успел лишь подумать: «Неужели это повториться ещё раз?!» — как электрической покалывание вновь прокатилось по мне ударной волной термоядерного взрыва, эпицентр которого находился на моём темечке. И вот тогда мне стало страшно.
   
    «Боже! Это какое-то безумие! — в отчаяние прошептал я про себя, а в сознание всплыла услышанная где-то фраза: «Почему, когда ты разговариваешь с Богом — это названо молитвой, а когда Бог с тобой — шизофренией?» — Он похож на какое-то насекомое, — эта мысль относилась уже на счёт Опера, — которое вертит своей башкой и то и дело потирает суставчатыми лапками фасеточные глаза».
   
    Внезапно Опер замолчал и лёг на кровать, повернувшись ко мне спиной. Глядя на выражение его лица, пока он ложился, у меня возникло ощущение, что кто-то, словно машинку на дистанционном управлении, заставил Опера умолкнуть и лечь на койку, ощущение, что слова толпятся у него во рту, напирают изнутри на сомкнутые неведомой силой створки уст, но те как будто зашили, как будто обесточили механизм голосового аппарата.
   
    Здесь какие-то нити в моей душе достигли предельного натяжения, и я пошёл к Деду, мурлыкающему гитарными струнами. Сев в ногах Дедовской койки, я стал рассказывать ему, что с Опером что-то не то творится, что он тараторит с такой скоростью, что я ничего не могу понять. Дед, который полусидел-полулежал на кровати, начал мне что-то отвечать, и тут мне вновь сделалось жутко. Дело в том, что я вдруг заметил, что лицо Деда выглядит в темноте как восковая маска. На долю мгновения мне даже показалось, что он говорит, не размыкая губ. Разрыв, несоответствие между телом и голосом, который я слышал, всё ширилось, и я вновь ощутил, что дух человеческий, человеческая сущность — это нечто неосязаемое, заключённое в тело, как джин в бутылку. «Господи! Да ведь он тоже никакой17! — ошеломлённо осознал я, подразумевая то, что Дед был тоже накурен. — И разговаривает точно слепой, точно…».
   
    — Так, а, может быть, это не он так быстро говорит, а ты так его слышишь? — спросил меня Балда, чья койка соседствовала с Дедовской.
   
    Я не ответил ему и попросил у Деда гитару со словами: «Дай-ка мне сыграть». Взяв первый блатной18, я хотел было ударить по струнам, но рука, медленно опустившись, не ударила, а плавно провела по стальным нитям, вызвав к жизни слабое «трынь». Вторая попытка — тоже самое. Я смотрел на собственную руку и не понимал, почему она так медленно движется. После третьей попытки я с диким смешком произнёс:
   
    — Чёрт! Я же не могу играть!
   
    Балда и Дед засмеялись, неправильно истолковав мои слова:
   
    — Ой, Рыжиков, ну ты даёшь! — свесился со второго яруса Рыбак. — Зачем же ты гитару берёшь, если не умеешь играть?
   
    Я не успел объяснить, что уметь-то я умею, просто руки меня сейчас не слушаются, потому что дневальный на тумбочке подал команду «смирно». Отшвырнув гитару в сторону, я пулей метнулся к своей койке, понимая при этом, что мои телодвижения скорее всего не останутся не замеченными дежурным по факультету, который пришёл на курс для проверки личного состава.
   
    Я лежал на своём втором ярусе, закрыв глаза и притворяясь спящим, и слушал, как деж по факу19 спрашивает у дневального, почему люди на курсе не спят. А потом — о ужас! — я услышал шаги пришедшего на курс проверяющего около своей кровати. «Всё кончено! — полыхало в огне отчаяния мой сознание, слыша, как деж по факу говорит что-то о докладе утром начальнику факультета по поводу того, что — далее следовал ряд фамилий, где среди прочих была и моя, — накурились травы. — Завтра меня отчислят… Что я матери скажу?…».
   
    Я забыл, что, согласно Уставу, команда «смирно» в ночное время суток не подаётся, я не думал о том, откуда деж по факу узнал, что люди обкурились и кто именно: на тот момент я уже утратил способность рассуждать здраво. В голове моей мелькали короткометраки на одну и туже тему — тему завтрашнего «разбора полётов».
   
    Затем в какой-то момент я понял, что в расположении стоит тишина. Я приоткрыл глаза. Темно. Никто не шепчется, не разговаривает. Дежурный ушёл, а я даже не заметил как. Сколько же уже прошло времени?
   
    В этот момент Опер, спавший на нижней койке наискосок от меня, перевернулся с боку на бок и вдруг заелозил под простынёй с нечеловеческой скоростью. Он ворочался, садился, поправлял простыню, которой был накрыт, и вновь ложился, сучил ногами, словно крутя велосипедные педали, и всё это в таком же темпе, в каком двигаются в телевизоре люди при перемотке видеофильма. Создавалось впечатление, что он борется с простынёй, что она живая и пытается спеленать его, задушить.
   
    Я безучастно наблюдал за этой, то затихающей, то вновь возобновляющейся сумасшедшей схваткой с простынёй и, наконец, закрыл глаза. Опер отошёл в небытие, как до этого и деж по факу, и я вновь висел в темноте черепной коробки. Нет, своё тело я чувствовал, но чувствовал так, как чувствуется мотоцикл, когда на нём едешь: вроде как ты с ним одно целое, но между тем, ты пребываешь лишь в самом себе. Так и здесь, я пребывал лишь в коробочке собственного черепа, но не во всём теле, хотя мы с ним были едины.
   
    И вдруг я услышал странные звуки. Поначалу они были не очень внятные, но по мере того, как я сосредотачивался, становились всё более чёткими. «Да ведь это сопение! — осенило меня. — Я слышу, как сопит каждый человек в этой комнате!» Вместе с этим объяснением происхождения слышимых мною звуков, перед моим мысленным взором проступила туманная тёмная плоскость с малой перспективой. Плоскость была сплошь покрыта чем-то вроде серых конических наростов, которые хаотично то уменьшались, то увеличивались по высоте; и всё это сопровождалось вдохами-выдохами различных уровней громкости. «Это… Это же носы! — ошеломлённо подумал я. — Целое поле носов! Вдох — и нос вытягивается вверх, выдох — опускается-оседает вниз».
   
    Я попытался думать о чём-то другом, но у меня ничего не получилось. Пульсирующие вверх-вниз носы никак не желали исчезать. «Господи! А что если это никогда не кончится? — подумал я и страх в тот момент достиг своего апогея. — Что если я теперь буду всех людей видеть и слышать так же как Опера? Что если у меня в мозгу что-то безвозвратно сломалось? Господи! Вот так, наверное, и сходят с ума. Ведь если я кому начну объяснять, что у меня перед глазами всё происходит в десятки раз быстрее супротив обычного, меня сочтут сумасшедшим. Да и где гарантии, что меня вообще поймут? Ведь если со мной что-то случилось, и нормальная речь мне стала казаться какой-то абракадаброй, то ведь и моя речь, которая слышится мне такой же, как и всегда, может восприниматься людьми, как бессвязный набор звуков. И в таком случае мы никогда не сможем понять друг друга! Меня посадят в дурку20 и я буду жить в полном сознании, замурованный в собственном теле, среди непонятных существ, что-то булькающих и двигающихся со скоростью, невозможной для нормального человека…».
   
    — 3 —
   
    Когда пятёрка подошла к клубу, Дэн, Али и Лёлик пошли в буфет, а Генка и Данила сели на лавочку перед клубом, попросив Али купить им по мороженому.
   
    Переступил порог буфета, Дэн скользнул взглядом по буфетчице в белом халате за стойкой, и с ухмылкой отметил, что сидящие за столиком три человека с пятой группы находятся точно в таком же состоянии, как и они. Али же с Лёликом под пристальным взором толстой буфетчицы почувствовали себя так, словно на них кроме сапог на босу ногу, да кепок на головах, ничего не было. Дэн взял себе кекс с чаем и отошёл к столу пятой группы, пожонглировать шутками-подколами с троицей. Али заказал кофе с пироженым, а Лёлик с каменным лицом сказал продавщице:
   
    — Дайте мне, пожалуйста, булочку с маком.
   
    И здесь буфетчица повела себя так, как будто у неё на щиту в этот вечер было париков не меньше чем у Лёлика.
   
    — Вам какую, сладкую или с маком? — спросила она.
   
    — Мне сладкую булочку с маком, — с нажимом ответил Лёлик.
   
    — Какую? — тоже с нажимом переспросила буфетчица.
   
    — Дайте мне булочку… — мозг Лёлика перегрелся и забуксовал, а сам он почувствовал, как краснеет и наливается жарким стыдом неизвестно за что и неизвестно перед кем.
   
    — Но у нас нет таких, — сдвинула наконец дело с мёртвой точки буфетчица и, окончательно прекращая тупить в унисон с Лёликом, добавила: — Кончились.
   
    — Ах кончились, — разочарованно произнёс Лёлик, вместе с тем ликуя в душе, что теперь он снова понимает о чём идёт речь, и задал вопрос, который, наверное, надо было задать в самом начале: — А какие у вас есть?
   
    — Просто сдобные и с маком, — ответила буфетчица и поспешно добавила: — Несладкие. И кексы.
   
    — Ага. Ну, давайте тогда чай и кекс, — вспомнил Лёлик заказ Дэна и, ухватившись за него, как за соломинку, выдал буфетчице точно такой же.
   
    *****
   
    — Что-то они долго там, — сказал Генка и в тот же миг «они» вышли из клуба.
   
    Дэн сдержанно улыбался, Лёлик ещё не утратил до конца малиновый цвет лица, а Али вызывал ассоциацию с воздушным шариком, который надували-надували, а потом, не завязав, отпустили: выйдя из дверей клуба, его повело-бросило в одну сторону, в другую, он хлопал себя по коленям, смеялся, приседал на корточки, держась за живот, и тыкал пальцем в Лёлика, без конца повторяя одно и тоже:
   
    — Булочка с маком! Ой, Лёлик! Ну, отморозень!
   
    — Али! — строго прервал его бурное выражение эмоций Генка. — Ты мороженное нам купил?
   
    — Ой! Забыл! — смешинка внутри Али в миг погасал, и он исчез в дверях клуба.
   
    Тем временем Дэн рассказал Даниле с Генкой о том, как Лёлик требовал в чпоке21 булочку с маком. Лёлик попытался было оправдываться, переводя все стрелки22 на буфетчицу и говоря, что это, мол, она, дура тупая, клинила23, но замолк на полуслове, осознав бесполезность этих попыток.
   
    Вернувшийся с мороженным Али дополнил Дэновский рассказ своим живописным изображением Лёлика у стойки буфета, и все вновь захохотали, а Лёлик стоял вместе со всеми и никак не мог определиться: то ли ему обидеться за то, что над ним смеются, то ли считать себя объектом всеобщего внимания, этаким НУ-ТЫ-ДАЁШЬ-ПАРЕНЬ! -ТАК-ВСЕХ-НАС-РАЗВЕСЕЛИЛ!
   
    Отсмеявшись, они пошли в курилку, расположенную за казарменным корпусом.
    С золотисто-голубого неба ниспадало тепло вечернего солнца и со всех сторон раздавались птичьи трели-посвистывания. Генка прислушался к голосам пернатых и словно растворился в этом щебете лесных птах: изменённое планом мировосприятие позволяло входить в такое медитативное состояние созерцания в одно мгновение. Однако долго пребывать вне своего тела, разлившись сознанием в ароматном воздухе, будто в чём-то невесомом и упругом, Генке не пришлось: Али вдруг вскочил с лавочки и начал рассказывать что-то про начкурса, при этом ещё и пародируя его.
   
    Генка с блаженной улыбкой смотрел на Али, и ему казалось, что он смотрит телевизор с выключенным звуком, телевизор, показывающий его одногрупника, марширующего на месте строевым шагом, отдающего самому себе команды на повороты и самим же выполняемыми. У Генки возникло ощущение нереальности всего происходящего. Он перевёл взгляд на Лёлика, Данилу и подумал: «У них такие отрешённые лица! Где сейчас их мысли? По-моему они далеки от Али, как другие галактики. И выходит, что он болтает и вышагивает здесь сам для себя! Если бы мы сейчас исчезли, то он бы мог этого даже не заметить!»
   
    В этот момент Генке в плечо ткнулся, сотрясаясь в беззвучном смехе, Дэн, и Генка снова стал «слышать», а глобальный телевизор, показывающий Али — единственный объёмный объект на плоской декорации внешнего мира, «выключился». Али же, чертыхнувшись про себя, подумал вдруг, что то, о чём он секунду назад с таким восторгом рассказывал и находил безумно смешным, на самом деле чушь собачья, а сам он просто клоун. И дабы на ком-то отыграться за то, что он выставил себя в таком свете, Али набросился на Лёлика, чьё хихиканье внезапно стало его страшно раздражать:
   
    — Ну а ты что тут в ладошку себе бубнишь?
   
    — Да вот думаю, как это у тебя ловко получалось маршировать, — стрельнув по сторонам глазами, попробовал отвести разговор от себя Лёлик, сознавая, что ему не тягаться в острословии с Али.
   
    Но такой ответ Лёлика только ещё больше разозлил Али:
   
    — Как это ловко у меня получается? — мерзким пискливым голосом передразнил он его. — Думаешь ты? А ты вообще способен-то думать? У тебя же все извилины в мозге уже ссохлись от плана! — Али сказал это не для того чтобы задеть Лёлика, а чтобы напугать его: под планом люди частенько верят в невероятные вещи.
   
    Однако Лёлик среагировал совсем не так, как ожидал Али. Он вновь захихикал и, посмотрев на Дэна с Генкой, словно ища у них поддержки, переспросил Али, который впопыхах сделал неправильно ударение:
   
    — В мозге? Али, совсем ты плохой сал. Надо бы тебе к доктору обратиться.
   
    — К доктору? А тебе тогда куда надо обратиться? В цирк? — Али вновь вошёл в роль, на сей раз конферансье: — Дрессированный тролль из города Лёль! Чемпион по перетиранию — Лёлик Наждачные Ладошки! Перетирает всё что угодно!
   
    У Лёлика действительно были очень сухие, шершавые ладони, но «чемпионом по перетиранию» он стал в основном не поэтому, а благодаря своей способности договариваться, «перетирать», с преподавателями о различных плакатах, рефератах, докладах, индивидуальных заданиях, которые впоследствии выливались в послабления при сдаче экзаменов или же вообще в автомат24. Одногрупники частенько зло и ехидно подкалывали Лёлика по этому поводу, потому что, во-первых, в курсантской среде столь рьяное проявление инициативы — не важно в чём — считалось в некоторой степени зазорным, как бы неким видом подлизывания, а во-вторых, потому, что элементарно завидовали Лёликовскому умению подсуетиться в одном, в другом, в третьем и на выходе так или иначе облегчить себе жизнь.
   
    — Ладно, Али, успокойся, — стал вдруг серьёзным Дэн, — а то кто-нибудь из окон посмотрит и решит, что у тебя припадок.
   
    — Ну а чё он тут бубнит сидит? — словно бы оправдываясь сказал Али и не сдержался, добавил уже в адрес Лёлика: — Наждачный король Лёлик Перетёркин!
   
    — Ой, ты на себя-то посмотри, — презрительно смерив Али взглядом с головы до ног, ответил Лёлик. — Алибаба-толстомясина.
   
    Али, невысокий, коренастый, от природы плотный и широкий в кости, но отнюдь не толстый, аж дар речи потерял от таких слов Лёлика и хотел было уже повторно обрушится на него водопадом колкостей, но тут Дэну, у которого с пол минуты назад возникло ощущение, будто из каждого окна казармы на них кто-то смотрит и смеётся, понимая, что они сидят тут обкуренные, поднялся со скамейки и, не терпящим возражений тоном, объявил:
   
    — Всё. Пойдёмте отсюда. Скоро уже объявят построение на ужин.
   
    Они обогнули казарменный корпус с торца, вывернули в пустую, залитую тёмно-оранжевым закатным светом курилку у входа в казарму. Пустота, открытость плаца вызывало чувство дискомфорта. Невольно представлял себя лилипутом, стоящим в центре ярко освещённого римского амфитеатра. Все пятеро быстро прошмыгнули в парадное и лишь Данила на секунду задержался в дверях, глядя на ослепительное сияние заката и думая, как было бы здорово встать сейчас на краю плаца раскинуть руки крестом и, подавшись вперёд всем телом, представить, что взлетаешь вверх, по золотистым лучам-канатам возносишься над землёй к солнцу…
   
    Казарма встретила их тишиной и прохладой. Дневальный, стоящий на тумбочке, приложил руку к кепке и шутливо отрапортовал Дэну: «Да здравствует старший сержант Денисов!»
   
    — Что это за новые такие команды, а, Каспер? — спросил вошедший следом за Дэном Али.
   
    Было во внешности Али что-то схожее с Каспером, — то ли не большой рост, то ли несколько квадратная фигура, то ли ещё что, — и из-за этой своей похожести, а также из-за существенной разнице интеллектов, — Али был отличник, «ботаник», а Каспер еле-еле перебивался с тройки на тройку, — они постоянно подкалывали друг друга. Причём Каспер делал это как-то безобидно, а вот в шутках Али чувствовалось желание поддеть человека чуть сильнее нормы.
   
    — А что, ты хочешь, чтобы тебе тоже так кричали? — с улыбкой ответил вопросом на вопрос Каспер. — Мал ты ещё, Али, чтобы тебе такие команды подавали. Подрасти немного.
   
    — Щас я тебе так подрасту.., — начал было Али, направляясь к тумбочке дневального, но тут из каптёрки выглянул Луц, дежурный по роте, и пресёк возню, жестко сказав:
   
    — Али! Оставь его в покое!
   
    — У! Ну погоди у меня! — произнёс Али в лицо ухмыляющемуся Касперу и взявшись за козырёк его кепки, надвинул её ему на глаза.
   
    — Здесь? — коротко спросил Дэн Луца, кивнув в сторону канцелярии.
   
    Он спрашивал в казарме ли курсовой офицер, ответственный в этот вечер, и Луц утвердительно качнул головой в ответ.
   
    — Так, давайте все сбавили децибелы, — распорядился Дэн своим спутникам.
   
    Большинство двухъярусных коек в казарме, рассчитанной на 150 человек, пустовало, так как из пяти групп курса практика была сейчас лишь у двух. Генка прошёл в сектор, который занимал их взвод и прилёг на свою кровать. Глядя на металлическую сетку койки второго яруса над собой, Генка думал, что вот, казалось бы, совсем недавно была абитура и грядущие пять лет учёбы казались бесконечностью, а теперь вот уже чётвёртый курс на исходе… И насколько же по-разному он чувствовал себя тогда, в первое время после поступления, и сейчас, за год до окончания учёбы!
   
    Дверь в казарму распахнулась, и Генка, услышав рык Москала, буквально физически почувствовал энергию ворвавшейся с улицы команды. «И когда они только успели скооперироваться?» — подумал Генка, вспоминая безумную атаку на блиндаж, и вновь в нём полыхнула тёмная злоба на Павлика. А потом ход его мысли был прерван ураганом во главе с Москалом. Крики, возня, улюлюканье, смех.
   
    — У-ух! Эр-р-рос!
   
    Раскатывая букву «Р», Москал обхватил за плечи попавшегося ему на взлётке Ромку Амурова и замотал его из стороны в сторону. Эрос был что называется квадратного телосложения и весил не меньше Москала, но в тисках рук обкурившегося призёра Алма-Аты по вольной25, из которого энергия пёрла наружу точно газы из бутылки с пепси, он чувствовал себя очень неустойчиво и очень не по себе.
   
    — Да-да, Фёдор, это я. Только не надо меня так сдавливать, у меня же рёбра не из арматуры класса А1.
   
    Москал повторил своё «у-ух» и чуть ли не отбросив Эроса в сторону, свернул со взлётки в боковой проход между койками. Генка смотрел на него и испытывал некоторое чувство страха. Москал был очень добрый парень, совершенно неагрессивный, но та сила, которая сейчас плескалась в нём, словно шторм в море, казалась почти безконтрольной и потому вызывала какой-то глубокий, безотчётный страх. Проходя мимо Генки, Москал вдруг вцепился в верхнюю койку и затряс её с такой силой, что Генка едва не слетел со своего нижнего яруса. Через три секунды Москал также внезапно как и начал, бросил это дело и ринулся в кучу-малу образовавшуюся на койках напротив Генки. И вновь смех, визг, стоны.
   
    «Сейчас выйдет Ру-ру», — подумал Генка о курсовом офицере, глядя как худенький Павлик Морозов, оказавшийся в самом низу свалки, охнул, когда Москал бухнул свои 85 кило на возившихся. Павлик, смеясь и кряхтя, выкарабкивался из-под пяти-шести своих одногрупников, и наконец ему это удалось. Изогнувшись дугой, он уцепился за сетку кровати снизу и затянул себя под неё. Едва он туда залез, как Москал стал молотить по койке руками, и Генке казалось, что под такими ударами сетка прогибается аж до пола. Павлик под всеобщий хохот натурально хрюкал из-под кровати и хрюканье это было символом всей этой кучи смеющихся, квохтающих, рычащих человеческих тел, ассоциирующейся у Генки с каким-то безумным обезьянником.
   
    Никто не заметил, как подошёл Ру-ру — капитан, оставшийся ответственным на этот вечер, — и никто не расслышал первых слов его фразы, адресованной Павлику, вылезающему из-под кровати:
   
    — …или решили проверить собственной афганкой качество сделанной сегодня утром уборки? — Куча-мала в момент распалась. — И что это здесь за нечленораздельные звуки раздаются, а? Москаленко! Почему вы лежите на кровати?
   
    — Я не лежу, — Москал мял в руках кепку и весело и безумно сверкал глазами.
   
    — Вы что, полагаете, что я слепой, товарищ сержант? — по голосу чувствовалось, что Ру-ру воспринял ответ Москала, как издёвку.
   
    — Да так, повозились немного, товарищ капитан, — хотел было по простому объяснить Москал, но Ру-ру не дал ему высказаться до конца.
   
    — Расположение, — чеканя слова, начал он, — предназначено не для того, чтобы в нём возиться или ползать, как свиньи под кроватями. — Вам это ясно, товарищ сержант?
    — Так точно, — негромко ответил Москал, опустив глаза.
   
    — Вот и отлично. А если у вас так много энергии, то завтра на зарядке мы побежим три километра на время, чтобы к вечеру у Морозова не возникало желания хрюкать.
   
    Капитан развернулся, и правая рука Москала с отогнутым средним пальцем тут же взметнулась ему вслед.
   
    — Г —
   
    —  Ку-у-урс! Подъё-ом!
    —  
    Вслед за криком дневального Витёк Петров врубил свой бум-бокс и расположение огласило зубодробительное техно.
   
    Я открыл глаза и первое, что кого увидел, был Опер, лежащий внизу на своём месте и никак не реагирующий на команду «подъём!». «Она задушила его», — отрешённо подумал я, вспомнив о ночной схватке Опера с простынёй. Затем память услужливо напомнила мне о ночном визите дежурного по факультету, и я резко принял сидячее положение. С высоты своего второго «этажа» я оглядывал располагу. Кто-то заправлял кровать, кто-то уже наматывал портянки и одевался, кто-то шлёпал в белом исподнем, с мыльно-рыльными принадлежностями в умывальник, кто-то ещё валялся, как Опер, в кровати. В общем, всё было как обычно в воскресное утро, когда офицеры чуть позже приходили в казарму, и той напряжённой атмосферы ожидания репрессий, какая возникала после группового залёта, не чувствовалось. Но я не поверил собственным внутренним ощущениям и обратился к Пуху, который апатично сидел, свесив ноги вниз со своего верхнего яруса в противоположном ряде коек, как раз напротив меня:
   
    — Пух! Вчера деж по факу кого-нибудь запалил?
   
    — Чего? — скривив, словно съел что-то кислое, лицо, протянул Пух. — Какой деж по факу? Ты всё ещё не отошёл что ли, Рыжий?
   
    Я спрыгнул вниз, одел тапочки и, подойдя к «тумбочке», задал дневальному тот же вопрос что и Пуху.
   
    — Не знаю, при мне никто не приходит, — ответил тот.
   
    Тогда я нашёл дежурного по курсу Стаса Кукина, и когда и он ответил мне, что дежурный по факультету не поднимался к нам на курс этой ночью, я окончательно успокоился.
   
    Я вернулся к своей койке, начал её заправлять, и всё более мрачнел по мере того, как вспоминал свои ощущения минувшей ночи. Именно в тот момент я твёрдо решил больше никогда не употреблять никаких наркотиков: настолько я был испуган вчерашним.
   
    Тут ко мне подошёл Балда и, положив руку мне на плечо, с улыбкой спросил:
   
    — Ну, ты как, Рыженький? Живой?
   
    — А чего с меня станется? — хмуро ответил я, наматывая портянки.
   
    — Не знаю. Просто ты вчера так «классно» играл на гитаре, а потом ни с того, ни с сего сорвался и убежал, что мы подумали уж не сошёл ли ты с ума?
   
    «Да, я тоже об этом подумал», — мысленно сказал я, а вслух произнёс:
   
    — Мне показалось, что деж по факу пришёл. Разве дневальный никакой команды тогда не подавал?
   
    — Да нет, — ответил Балда. — Ты взял у Деда гитару, провёл пару раз по струнам и сказал что-то типа: «О чёрт! Я же не умею играть!». А в следующий миг ты вдруг подрываешься, отбрасываешь гитару, подбегаешь к своей койки и прямо с ходу, рыбкой в неё запрыгиваешь! У меня, честно говоря, глаза на лоб полезли! Ты ВООБЩЕ ни за что не держался! Просто с места подпрыгнул — ещё как-то боком умудрился в воздухе развернуться — и в койку!
   
    — Да брось ты, — недоверчиво улыбаясь, сказал я. — Это же невозможно. Тебе, наверное, померещилось под этим делом.
   
    — Да у кого хошь спроси! — обиженно воскликнул Балда. — Вот, у Деда, у Рыбака. Кто там ещё с нами сидел?
   
    — Не, серьёзно, — подал голос Рыбак, — если бы мне кто такое рассказал, то я бы не поверил. Но ты действительно не брался за кровать, а прямо с места — вж! — взлетел. Так, как бы спиной вперёд. Типа этих, ну, как их…? Ну, которые с разбегу в высоту без шеста прыгают. Вот так примерно. — И с этими словами Рыбак плюхнулся спиной на уже заправленную койку Пэпса.
   
    — Сейчас Пэпс из умывальника вернётся и башку-то тебе оторвёт за такие «показательные выступления»! — засмеялся Балда, и Рыбак тут же вскочил и стал поправлять смятую постель.
   
    — Ну вот, а ты мне не верил, Рыжик, — сказал Балда. — Я же самый честный парень среди этого сборища тунеядцев, алкоголиков и наркоманов!
   
    Я улыбнулся на это, а Павлик Морозов, слышавший наш разговор, с сарказмом сказал:
   
    — Что? Самый честный парень? Ты мне когда червонец обещал вернуть, самый честный? А? Уже почти неделю динамо крутишь.
   
    — Да верну я тебе твою десятку, только успокойся, — ответил Балда, и искорки лукавства и смеха погасли в его глазах при напоминании о долге.
   
    Дневальный подал команду о построении на завтрак.
   
    *****
   
    Прошло недели две, прежде чем я вновь покурил план. Нельзя сказать, что я делал это без оглядки: страх ещё не рассосался в душе. Когда же после первых затяжек у меня от макушки по всему телу пробежала взрывная волна электрического покалывания, я похолодел от ужаса, ожидая, что сейчас мои напарники превратятся в человекоподобное нечто с неуловимо меняющимся выражением лица и несущее околесицу тонким мультяшными голосами. Но нет, ничего такого не произошло, и я расслабился.
   
    В оставшиеся годы Академии я курил регулярно. Раз в два-три месяц железно. Бывало, конечно, и чаще, — как на той памятной геодезической практике на четвёртом курсе, — но бывало и реже.
   
    По окончании же учёбы мои встречи с мистером Хэшом стали крайне редки. Не потому, что я изменил своё отношение к нему, а потому, что, во-первых, достать траву стало гораздо проблематичней — я уехал служить в небольшой провинциальный городок N-ской области, где никого не знал и таких надёжных выходов на торговцев дурью, как раньше, не имел; во-вторых, не было хороших партнёров, а без таковых даже самый лучший план для меня ничего не значил; и в-третьих, цены на траву существенно возросли: если в мои школьные и академические года цена за пакет была такой же как за бутылку водки, а то и меньше, то тогда стоимость пакета стала эквивалентна примерно ящику пива.
   
    Однако, торговля кайфом всё рано процветала. Причём чем ближе к центрам цивилизации — большим городам, — и к южным районам страны, откуда и шёл основной поток наркотиков, тем с этим делом было проще. Например, для моих одногрупников, попавших служить в Казахстан, покурить плана было столь же обыденным делом, как попить пива. Или другой пример. Во взводе, которым я командовал, паренёк, которому оставалось до дембеля менее двух месяцев, умудрился привезти из отпуска из республики Тува килограммом травы. (Эта безумная затея стоила ему двух лет штрафбата.) Или в том же Питере, куда я приезжал в отпуска, мои школьные друзья говорили, что наши районы — Ржевка-Пороховые и Весёлый Посёлок, — уже стали в городе притчей во языцах в плане наркомании. «Кому скажешь: Ладожская, а тебе сразу: «А, это где наркотики продают» — говорил тот самый Витёк, с кем мы когда-то пытались барыжить травой. «На Садовой — я офигел! — уже бабушки стали дурью торговать! — рассказывал другой мой одноклассник. — Ну, знаешь, стоят там с носочками шерстяными, с сигаретами. К ним просто подходят такие обдолбанные люди, типа, травка есть? Нет, ну не прямо, конечно, спрашивают. И бабушки раз — и уже откуда-то достают. Это просто чума, что в городе творится!»
   
    Я слушал своих друзей и удивлялся их описанию положения дел и тому, что возмущение, с каким они всё это говорили, было неподдельным. Я хотел было спросить у них, что, мол, не всё ли вам равно? Если хотят люди, то пусть себе торчат26 на здоровье, но промолчал, ибо понял по их виду, что им не всё равно. И это правильно. Просто я в то время был далёк от всего этого, не жил в такой среде в какой жили они. Полнейшее попустительство в этом вопросе, отсутствие какого-либо контроля, пресечения наркоторговли, приведёт к страшным результатам. Я уверен в этом.
   
    Наркоторговля — это как сорняк в огороде, что-то вроде топинамбура. Полностью избавиться от него практически невозможно. Можно лишь свести его проявление к минимуму. А если вовремя не сделать прополку, то на огороде не вырастит абсолютно ничего: топинамбур забьёт всё.
   
    — 4 —
   
    Наступившая белая ночь не принесла желанной прохлады, было по-прежнему жарко и душно, а отбой не принёс успокоения.
   
    Ру-ру после вечерней поверки27 уехал в город, а в казарме продолжилась плановая вакханалия. Впрочем, вакханалия — это слишком громко сказано, просто особо страждующие умудрились ещё немного курнуть в десятиминутную паузу между окончанием поверки и отбоем, а подавляющее большинство участников планового карнавала начало прятаться от наступающего свина за редутами из супов быстрого приготовления, банок с тушенкой и сгущёнкой, пачек чая и печенья.
   
    — Анекдот короче.., — начал Али, выскребая банку тушёнки.
   
    За импровизированным столиком из двух табуреток, поставленных между кроватями, сидели: Генка, Дэн, Данила, Лёлик, Али и Мишка Никитин, куривший днём в компании Москала.
   
    — Мать ночью заходит на кухню и видит, что сын стоит у плиты и прямо руками хлебает суп из кастрюли. — Али изобразил паренька, лихорадочно черпающего руками суп, и уже от этого все заулыбались. — Она ему: «Ты что, обкуренный?». Он, — здесь Али состроил удивлённую физиономию любителя супа: «Кто обкуренный?! Я обкуренный?!»
   
    Под шумок и благо в располаге было темно, Генка зачерпнул чайной ложкой кильки в томате и незаметно полив на них сверху сгущёнки, поднёс её Мишке ко рту. Глазки Мишки, который своей внешностью чем-то напоминал Бориса Ельцина28, превратившиеся в щёлочки от постоянных улыбок, здесь совсем зажмурились от удовольствия, и проглотил преподнесённое ему угощение, представляя себя при этом годовалым дитём, которого мама кормит с ложечки. Генка же, напряжённо ожидавший реакции комгруппы, просто оторопел, когда тот даже ухом не повёл, а снова открыл рот, требуя повторения. Генка пихнул сидящего рядом Данилу, мол, смотри, и скормил Мишке вторую ложку килек в томате политых сгущёнкой. Мишка слопал и эту порцию, не чувствуя её вкуса, блаженно улыбаясь и совершенно не понимая над чем все вокруг смеются.
   
    — Медведь, ты что? Ты хоть видишь, что ты хаваешь? — весело спросил Али. — Это же кильки со сгущёнкой!
   
    — Да? — тоже улыбаясь, отвечал Мишка. — Очень вкусно. Хочешь попробовать?
   
    С этими словами он залил остатки кильки сгущёнкой и полез с этой банкой к Али, сюсюкаясь-уговаривая его скушать ложечку за маму-папу. Али, забавно похохатывая, энергично отнекивался, но Мишка с упорством пьяного всё пытался накормить его «фирменным блюдом Рыжего» и верно перемазал бы всю физиономию Али, опрокинувшегося на спину, если бы Дэн не подхватил эстафету анекдотов:
   
    — А вот ещё тема. Сидит нарк в парке, косяк забивает29. — Дэн изобразил унылого нарка, монотонно забивающего косяк. — Мимо менты проходят, а нарку всё параллельно: он сидит забивает. Менты офигели от такой наглости, раз его в уазик, а он и там сидит забивает. — Дэн вновь изобразил наркомана. — Бросили его в камеру, он и там сидит забивает. — Имитация. — Привели его на допрос, он и там сидит забивает. Следователь сел напротив него, достал лист бумаги, ручку и говорит: «Ну, рассказывайте, где вы взяли траву?» «А?! Что?! Где менты?!»30
   
    Театр одного актёра удался, и все дружно захохотали.
   
    — Ну-ка, ну-ка, Дэн, расскажи и нам, — привлечённая смехом, попросила компания Рыбака, сидящая на кровати у окна.
   
    — Сейчас, Рыбак, я попью чай и приду вам расскажу, — ответил Дэн.
   
    — Эй! Смотрите! — возбуждённо зашептал подскочивший Юраш-каптёрщик, — Эрос Сливе с Хитом военник читает!
   
    Все посмотрели на дальнюю в ряду кровать у самой взлётки, на которой сидел Эрос с военным билетом в руках, а по бокам от него — Слива и Хит. Эрос читал написанные на последней странице «Правила, действующие в отношении военного билета», заменяя слова «военный билет» на слово «жопа».
   
    — … несёт ответственность за сохранность выданной ему жопы. За утрату, порчу, небрежное хранение жопы и передачу её другим лицам, виновные привлекаются к ответственности…
   
    Хит хихикал, Слива гоготал своим оперным басом, а Эрос, уже не в силах смеяться, только всхлипывал и утирал выступившие на глазах слёзы. «Это просто невероятно! — думал он. — Ладно я, я обкуренный, но они-то нормальные! А ржут, как будто по косяку в одно жало выдули!»
   
    — Слива! — позвал Сливу Лёлик, испытывавший к нему хроническую неприязнь. — У тебя вообще как, с головой всё в порядке?
   
    — Лёлик, — голосом Папанова из «Брильянтовой руки» отвечал Слива через плечо, — идите чертить плакаты.
   
    — Может они просто прикалываются31 над Эросом? — предположил Генка.
   
    — Да нет, — ответил ему Али, — таким вуду-пипл32 как Слива и Хит никакой травы не надо…
   
    — Так. Ладно, — сказал Мишка. — Вы как хотите, а я ложусь спать.
   
    С этими словами он взял со «стола» свою кружку и ложку, достал из тумбочки зубную пасту со щёткой и, перекинув через шею вафельное полотенце, отправился в умывальник. Следом за ним стали разбирать свою посуду и остальные.
   
    Бездумно-страстное поглощение пищи в сумерках железно-кроватного лабиринта подходило к концу.
   
    — Рыжик! — навис в проходе между кроватями Дед. — Ну, ты идёшь или как? Там уже все готовы.
   
    — Куда? — в недоумении уставился на него Генка.
   
    — Пока не родила! — не в тему, но в рифму ответил Дед, и с улыбкой пояснил: — В преф играть.
   
    В эту минуту вернувшийся из умывальника Мишка, словно лунатик, стремящийся к одному ему ведомой цели, оттёр Деда в сторону и, молча положив зубную пасту и щётку в тумбочку, забрался под одеяло.
   
    — Ай-яй-яй! — назидательно покачал головой Дед, но в голосе его чувствовалась насмешка. — Михаил Петрович, Михаил Петрович. Как же это вас угораздило так укуриться-то, а?
   
    Мишка лишь повернулся на бок и засопел, напоминая большого ребёнка, забегавшегося за день и мгновенно уснувшего, едва голова его коснулась подушки.
   
    — Да, Медведь готов, — констатировал факт Генка. — И я, Дед, пожалуй, тоже скажу «пас».
   
    Дед ушёл, а Генка лёг на свою койку и стал слушать доносящуюся от окна голос Сопы. Поначалу он думал, что Сопа кому-то что-то рассказывает, но потом увидел, что нет, на соседних с Сопой койках никого не было. Тогда Генка попытался уловить смысл в той бессвязной ахинеи, вперемешку с хихиканьем, которую извергал из себя Сопа, и не смог. «Господи! — уже сквозь дымку дрёмы подумал Генка. — Да ведь он как радиоприёмник! Принимает мысли разных людей со всех сторон и озвучивает их!» Кто-то «предложил» Сопе заткнуться, но тот лишь засмеялся и вновь продолжил свой безумный монолог, под который Генка и уснул, сам не заметив как…
   
    — Д —
   
    Однажды вечером, когда я с отключенным звуком переключал каналы телевизора, моя жена, листавшая на диване какой-то журнал, вдруг зачитала мне фрагмент интервью с Наоми Кэмпбелл: «Я не собираюсь лгать, что не знаю, что такое «кайф». От наркотика расширяются зрачки — точно так же, как после оргазма. Глаза блестят по-особенному».
   
    — Вот интересно, — сказала моя благоверная, — человек по сути дела в открытую признаётся, что употребляет наркотики, об этом печатаю в журналах по всему миру, и… и как будто так и надо!
   
    — Ну а что ты хочешь? Чтобы едва эти её слова попали в печать, как к ней заявились бы копы и вежливо поинтересовались, а откуда ей известно, что такое «кайф»? Она их столь же вежливо отошьёт, да ещё — ха-ха! — потребует возмещения морального ущерба!
   
    — А ты, — жена с прищуром посмотрела мне в лицо, — ты ведь, наверное, тоже до сих пор покуриваешь?
   
    — Как ты могла такое подумать! — округлил я глаза, но губы при этом растягивались в ухмылке. — Я уже и забыл, когда последний раз держал косяк в руках!
   
    И это было не далеко от правды. Раз в пол года, — во время встреч в Москве с бывшими одногрупниками, или же в отпуске, в родном Питере, — мне случалось выкурить косячок, другой, но большую часть времени я и даже не думал о плане. Просто я повзрослел, просто изменился мой образ жизни.
   
    — А вот скажи, — продолжила между тем моя жена, — если бы тебя поставили перед выбором: полностью отказаться в своей жизни от травки — или как вы там это называете? — или от алкоголя, что бы ты выбрал?
   
    — Какая, однако, неприятная дилемма, — усмехнулся я, и на несколько секунд задумался. — Но если бы мне пришлось её решать, то для души, для себя лично, я выбрал бы план. Он не дурманит голову так, как водка, не вызывает агрессии, от него не бывает похмелья… Однако большинство моих друзей и родственников употребляют алкоголь и совсем не употребляют план, поэтому чтобы не ущемлять своих отношений с этими близкими мне людьми, я вынужден буду сделать выбор в пользу алкоголя.
   
    — Боже! — возвела жена глаза к небу. — За кого я вышла замуж!
   
    — А ты, я так понимаю, — проигнорировал я иронию в голосе жены, — считаешь план злом, но ничего не имеешь против того, что я выпиваю?
   
    — Если в меру, то можно иногда и выпить, но только ты же меры-то не знаешь...
   
    — Погоди! — перебил я жену. — Не уклоняйся от темы.
   
    — Но ведь анаша это наркотик!
   
    — Ты когда-нибудь встречала человека, зависимого от травы?
   
    — Господь миловал, — обиженно поджала губы жена.
   
    — Меня тоже. А вот зависимых от водки у нас в стране — каждый десятый. Как же ты не видишь очевидного?! Водка это тот же наркотик, только процесс формирования зависимости к ней протекает гораздо медлительнее сравнительно с наркотой.
   
    — Ну и что ты хочешь этим сказать?
   
    — Да ничего, — нахмурился я и с минуту молчал, но потом не выдержал и добавил: — Просто план в мире наркотиков, это как пиво в мире алкоголя.
   
    — Тебя послушать, так может нам вообще легализовать анашу? — гневно вскинулась жена.
   
    — Идея, конечно, хорошая, — ухмыльнулся я, — но боюсь в России неосуществимая. Ты представляешь, что будет, если у нас, как в Амстердаме, откроют кафе-шопы? — И я рассмеялся, представив себе этот хэшовый бум. — Это в мусульманском Марокко, запрещено распивать алкогольные напитки, но свободно можно употреблять гашиш и опиум. Так у них сложилось исторически и я уверен, что марокканцы видят свободу, царящую в российской алкогольной торговой индустрии, столь же губительной, сколь и мы их свободу в употреблении гашиша и опиума.
   
    Жена покачала головой и ушла на кухню готовить ужин, а я сидел и представлял себе две лестницы, ведущих в ад. Если пойти по первой, то преодолеешь ни одиy пролёт, прежде чем достигнешь врат с надписью «Оставь надежду, всяк входящий сюда!»33, и при этом на протяжении всего пути будет сохраняться возможность и вероятность твоего возвращения назад. А если начать спускаться по второй, то едва цвет ступеней под ногами сменится с зелёного на чёрно-белый34, как лестница станет столь шаткой, что в любой миг будет готова рухнуть вниз, и здесь уже ни о каком возврате не может быть и речи. Первая лестница — это лестница спиртного, ведущая к алкоголизму. Вторая — это лестница наркотиков, ведущая к наркомании, и она ГОРАЗДО, гораздо короче и круче первой.
   
   
    КОНЕЦ
    Январь-июнь 2001г.
    А.Каштанов.
   
    1 — Атос — герой романа А.Дюма «Три мушкетёра», Соломин — актёр сыгравший Атоса в к/ф «Д’Артаньян и три мушкетёра» режиссёра (19**, СССР).
    2 — оторваться (молодёжный слэнг) — повеселиться, хорошо провести время.
    3 — Петроградка — станция метро Петроградская.
    4 — свином называется эффект от употребления плана, когда после окончания его действия очень сильно хочется есть и чувство меры при этом притупляется.
    5 хвост — слежка.
    6 стрела, стрелка — встреча; забить стрелу — договориться о встрече.
    7 кинуть, кидануть — обмануть, выманить что-либо путём обмана.
    8 взорваны — прикурены.
    9/10 — паровоз, пАрик — под паровозом понимается следующее действо: один человек берёт горящую сигарету с планом зажжённым концом в рот и дует в неё; второй же человек вдыхает дым, выходящий с незажжённого конца. Считается, что при таком способе употребления плана, увеличивается КПД.
    11 вдохнув, надо как можно дольше удерживать дым в лёгких, чтобы процент усвояемости был максимальным.
    12 Леопольд — персонаж одноимённого мультфильма (СССР).
    13 Бивис — персонаж многосерийного мультфильма (США).
    14 — имеется ввиду момент из советского мультфильма «Маугли», когда удав Каа вызволил Маугли из плена бандерлогов в Мёртвом городе.
    15 — реально — здесь «можно».
    16 — наколол — обманул.
    17 — никакой — здесь: тоже обкуренный.
    18 — первый блатной — гитарный аккорд Аm.
    19 — деж по факу — дежурный по факультету.
    20 дурка — сумасшедший дом.
    21 — чпок — буфет на курсантском жаргоне.
    22 — переводить стрелки — перекладывать вину на кого-либо.
    23 — клинить (тупить, тормозить) — не понимать что-либо, вести себя не так, как того требуют обстоятельства.
    24 — автомат — сдача дисциплины без экзамена/зачёта, по текущим оценкам.
    25 — вольная борьба.
    26 — торчать — здесь: употреблять; другое значение этого слова — быть зависимым от наркотиков.
    27 — вечерняя поверка — в армии, согласно распорядка дня, все военнослужащие строятся вечером на взлётке и командир проводит перекличку: называет фамилию и в/с отвечает: «я!», вот это и называется вечерней поверкой.
    28 — Борис Ельцын — первый президент России.
    29 — забивает — здесь: начиняет папиросу планом.
    30 — смысл анекдота в том, что люди под планом порой сильно тормозят, погружаются в собственные мысли и не замечают, что происходит вокруг.
    31 — прикалываться — шутить, быть несерьёзным.
    32 — вуду-пипл — транскрипция английских слов «wood» и «people» — что на жаргоне означает «деревянный человек», т.е. тупой.
    33- надпись на вратах Ада в поэме Данте «Божественная комедия»..
    34 — зелёный цвет символизирует траву, план; чёрно-белый — героин и его производные, и кокаин.

 




комментарии | средняя оценка: -


новости | редакторы | авторы | форум | кино | добавить текст | правила | реклама | RSS

26.03.2024
Итальянского певца Pupo не пустят на фестиваль Бельгии из-за концерта в РФ
На сцене Государственного Кремлевского дворца 15 марта состоялся концерт «Большой бенефис Pupo. В кругу друзей» с участием известных российских артистов.
26.03.2024
Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.
25.03.2024
Кастинг на фильм про Жириновского возобновят из-за ареста Кологривого
Андрей Ковалев уточнил, что съемки фильма затормозились и скоро будет объявлен новый кастинг.