Альманах «Снежный ком»

www.snezhny.com



Алтайские хребты Первопрестольной | Жеребнев Андрей | Рассказы |

Алтайские хребты Первопрестольной - Жеребнев Андрей

— Вот так и получается: каждый месяц — двое суток в вагоне трясешься…
В этот раз все было как-то удивительно безрадостно. И та поездка домой, что готовилась непременной отдушиной за несколько лет не слишком-то веселой жизни, стала нынче лишь серым двухнедельным продолжением. Да и время Седлов выбрал не самое удачное — конец марта, начало апреля. Но съездить было обязательно надо — каждое свидание со старенькой матерью могло оказаться последним.
Съездил. Теперь уже вот возвращался, обозревая сквозь пыльные окна унылые, несмотря на солнечные дни, перелески с прошлогодней желтой травой и слушая своего попутчика Николая.
— С вахты, получается, домой возвращаешься — двое с лишним суток и в следующем месяце уже на вахту едешь — опять то же самое.
Плацкартный вагон, как, впрочем, и весь поезд, был заполнен «вахтой». Алтайские мужики ехали гнуть спину в Первопрестольной.
— Года три назад еще полегче было, — по-свойски, как старому другу, пожаловался подсевший еще в первый день, по случаю затора в проходе, высокий парень с открытым взглядом, — на машинах в Новосибирск работать ездили. А сейчас и там худо стало.
Еще тоскливей в пути становилось. Оно бы Седлову, конечно, с тоски прогуляться до вагона-ресторана — все-таки занятие — опрокинуть бы граммов двести под стук колес и пролетающие за окном пейзажи — глядишь и совсем по-другому бы жизнь зазвучала. Но вот этого-то сделать было и нельзя: Седлов и без того храпел львиным рыком, а уж выпей чуть — слушать будет весь вагон.
Честно сказать, в этом была главная дорожная беда.
Николай, как сосед по нижней полке в их плацкарте, был предупрежден заранее, более того — возлагались на него обязанности, в случае особо громкого храпа Седлова толкать того без стеснения.
— Я как-то лет уж десять с лишним назад тоже с алтайцами — вахтовиками ехал. Вот они меня и просветили: «На горе стоит аул — это город Барнаул. Под аулом огород — это город Славгород».
— А еще чуть дальше Славгорода живу — пятнадцать минут езды. Да вот, жене-то вчера и пришлось в самый Барнаул на автобусах добираться в больницу. Второго сейчас ждем. На седьмом месяце она — вот к врачам и надо было доехать. Будь я дома, конечно бы на своих колесах увез.
— А что же, в Славгороде поликлиники нет?
— А-а, — махнул рукой Николай, — они по всякому серьезному вопросу теперь в Барнаул отсылают.
Действительно, разговаривал вчера Николай по телефону: «Все уже? Всех врачей прошла? Ну, сейчас спокойненько выпей кофе где-нибудь, покушай и потихонечку езжай на автовокзал». С любовью, виделось, говорил. С настоящей мужской заботой. Вообще, сразу это было видно — был он порядочный и настоящий. «Парень», — так и хотелось Седлову сказать. В свои неполные пятьдесят он и сам себя таковым числил, а Николай был почти его ровесник.
— А в Москве, ты там где работаешь?
— Мосты строим. Я — слесарь. С арматурой работаю. Это полегче, конечно, чем у парней — на бетоне. Но устаешь все равно за двенадцать-то часов.
И вздохнул устало и обреченно. Как вздыхают настоящие мужики в твердом знании, что хомут, что тянут они год за годом на своих плечах, им уже не сбросить, а ведь и будет он только тяжелеть день ото дня.
— Понятное дело! И сколько платят вам?
— Ну, видишь, я-то уже восемь лет от этой фирмы работаю. В какой-никакой у начальства чести. Хоть и все мы для них! — Николай махнул рукой. — В общем — от семидесяти, до восьмидесяти тысяч в месяц получается.
Седлов кивнул.
— И дома, получается, потом месяц сидишь. А дома не работаешь?
— А где? Во-первых, и работы-то особо нет, а если в нашем поселке что-то и есть — три четыре тысячи в месяц от силы. Если б было что толковое, разве я б столько уже лет мотался?
— Да, я гляжу, тут весь поезд — вахта.
— Ну, так — людям надо семьи кормить.
Седлов и в прошлые годы с алтайским рабочим людом частенько в поездах соседствовал. По возрасту они делились в основном на мастеровых ветеранов и молодых, полных сил парней. Он всегда отмечал, что на поверку алтайцы и сибиряки оказывались все же как-то чище и лучше и тех, с кем общался и работал нынче он, да и его, верно, самого. Но нынче основная масса была как-то сера и безнадежна. Ладно кепки «а ля шансон» — разговоры были совсем уж не те. Задиристый малый из честной компании соседнего плацкарта, что затеяла «бытовуху» из-под тишка, мерил всех одной, из под серой кепки, меркой и лучшей похвалой в его устах было: «… Так он же сидел!». Досиделись парни, постепенно превратив свое застолье уже в достаточно шумное, до прихода полицейского наряда поезда. И уж те по-свойски, жестко и без сантиментов, быстро призвали земляков к порядку:
— Давай так: если мы у тебя, конкретно, спиртное в багаже сейчас находим — высаживаем. Давай?
— Так... А по какому поводу вы мой багаж досматривать будете? — еще пытался отстоять свои права юноша.
— Вы под подозрением, — готовно, не без удовольствия, отрубил полицейский.
Бубнил, конечно, после ухода стражей порядка мальчишечка, хорохорился: «Может, это я в подарок везу!». Не довез, ясно, да хорошо сам доехал.
— Слушай, — спрашивал более опытного в вагонных переездах товарища Седлов, — а как если в ресторане тут выпьешь? Арестуют?
Тоже никак угомониться не мог.
— Да ну! Ты что! Этих не трогают. Этих еще и под ручки принесут, уложат. И ни у проводников, ни у полиции никаких вопросов. Если в ресторане, пей хоть всю дорогу. А бывают такие, что и тридцать тысяч там оставляют — всякие же есть придурки.
Нет, Седлов — он не такой. Он скромненько.
— Коль, если чего — я скоро.
Николая звать не стал, ибо уяснил себе сразу — не пойдет: он лучше Седлова, как не крути.
Вагон-ресторан был полон солнца и пуст от людей.
— Да, цены конечно! — еще не дав Седлову и рта открыть, радела пожилая официантка с толстым слоем перламутровой помады на губах. — Но, что делать — не мы их выставляем!
«Да нормально все, — махнул на все про себя Седлов, — самолетом все равно дороже б вышло».
А взял-то всего ничего: двести, пива, да орешков. «Ерша» волжского надо ж попробовать — сегодня уж в Казани будем.
За окном бежали все те же пейзажи полей, лесов, пригорков, перелесков, березовых рощ в разливах талых вод. Всё стояло каким-то еще неубранным и пластиковые бутылки, что порой целыми отвалами лежали у полотна, пыльно отсвечивали по всему пути. Они попадались даже в труднопроходимых лесах и топях, на безлюдных равнинах. Там-то откуда было взяться?
Из окон проходящих поездов, откуда же еще.
Селения, что живописно порой располагались в низине хвойных пригорков, или на берегу рек, чинно дымили печными трубами деревянных домов с ярко окрашенными ставнями и штабелями дров во дворе.
Чем жили здесь люди? Наверняка, теми же заботами, нуждами, маленькими своими радостями и надеждами.
Просторы были бескрайни. А людей, подумал Седлов, так мало. А ведь эта земля не должна и не будет пустовать! Она обязательно позовет к себе людей. Но разве в силах мы, нынешние, это пространство по-хозяйски объять? И те руки, что остаются еще рабочими, на заработки отсюда подаются. Были прадеды наши — да, тем под силу было и землю эту обрабатывать и детей по дюжине воспитывать: не нам, слабакам, чета.
Седлов, с милой улыбкой кивнул сидевшей наготове официантке: «Еще соточку!.. И пива».
«Да ладно, не меряй всех по себе! Стояла эта земля до тебя, и дальше стоять будет. На таких, как Николай — явный тебе пример. Пока такие мужики на этой земле есть, не все потеряно.»
Когда Седлов возвратился, без посторонней помощи, на вполне твердых своих ногах, Николай спал, отвернувшись к перегородке. Высыпался впрок на закате дорожного дня. Потихоньку улегся сейчас и Седлов. И мгновенно, как всегда, заснул. И хоть повернулся он заранее на правый бок, но через несколько минут вагон уже огласился раскатами могучего храпа, временами переходящего в стон. Мгновениями он даже заглушал застольные разговоры соседних плацкарт. Проснулся Коля, заглядывали соседи.
— Во дает!
— Сильно, базара нет!
— Слушай, ты там толкай его, что ли!
— Да ладно, — с улыбкой отмахнулся Николай, — пока есть парни с таким богатырским храпом — не все потеряно.
А поезд нес алтайских трудяг со свежими силами и случайных их попутчиков с гнилыми рассуждениями все ближе к холодной, гостеприимной и глубоко равнодушной и к тем, и к другим, Первопрестольной.