Альманах «Снежный ком»

www.snezhny.com



Перед смертью улыбнись | Ли Фэйк | Рассказы |

Перед смертью улыбнись - Ли Фэйк

День пролетел, словно и его и не было вовсе, оставив лёгкую тень. Часто в конце дня у меня остается лишь пара воспоминаний и смутные ощущения. А к вечеру всё вытряхивается ходьбой, и внутри остаются крохотные остаточные эмоции происшедшего.
Знаете, в нашем обшарпанном лифте даже нельзя ни к чему прислониться. А ведь когда о чем-то думаешь, хочется, чтобы поддерживали тебя с твоими мыслями. И если не человек, то хотя бы стена.
И вот в голове мелькает мысль, которой я должен поделиться со своим «дневником печали». Он покорно спит у меня в ящике стола. Я спешу добраться до него. Спешу, потому что мысль как вода — одно неправильное движение и всё выльется.
Жаль, на сегодняшний прием забыл дневник. Ну, зато, будет, что рассказать при следующей встрече.
За последние полтора года в нём набралось немало записей. Может, около тысячи. На прошлой неделе я сбился со счета, когда грусти было столько, что её пришлось куда-то изливать. Как оказалось потом — я исписал двадцать страничек. Как оказалось потом — я не спал всю ночь.
Для меня было тяжело не спать. Потому что я стал трусом. И каждую ночь я убегаю в сон. Прячусь от реальности. Как трусливый заяц. Скрываюсь в лабиринтах собственной реальности, которая так умело строит для меня миры гармонии и лабиринты спокойствия. А потом, когда приходит конец вместе со звонком старенького будильника, я просыпаюсь. Я всегда ненавидел эту часть дня — утро. Она беспощадно разбивает меня, заставляя произносить каждый раз одну и ту же фразу: « Я ненавижу утро». В моём случае осознание того, что я живу, лишь огорчает меня.
Темнота уже пришла на улицы и незаметно забралась ко мне в квартиру. Свечение от тусклой настольной лампы — единственное, что я могу позволить себе. Оставаясь вечерами в своем молчаливом позоре, я радуюсь, что этого никто не видит. Я сам. Один. Среди уставших домов захудалого городишки. Я сам. Один. Я ищу себя, заглядывая за углы и шебурша в мусорных баках. Я сам. Один. И все считают, что мне никто не нужен. Но на самом деле это не так. И мне в свои тридцать четыре до приступов паники хочется таковым не быть. Но я никогда это никому не скажу. Я сам. Один. И всем говорю, что доволен.

«Я ненавижу утро…»
Завтрак, подгорая на плите, уже объяснил мне, что пора включить внимание и собраться. Сегодня моё настроение чуть выше обычного. У меня всего пару вещей в гардеробе, и погода, смилостивившись надо мной, подарила несколько градусов тепла.
Иногда, ободряя себя, я пытаюсь найти плюсы в своей жизни. Например, мне не нужно искать куда бы положить деньги, потому что у меня их нет. Или я не задумываюсь о том, потеряю ли я ключи от квартиры, потому что их тоже у меня нет. Ну, они есть, точнее должны где-то быть. И по этому поводу я не переживаю: украсть в моей квартире можно разве что только оконное стекло и пару ложек. Это единственное, что здесь чего-то стоит.
На улице мне всегда нужно несколько минут, чтобы сориентироваться. Ещё два года назад я был одним из самых успешных адвокатов города. Я несся по жизни с такой скоростью, что даже не замечал всю её прелесть. Не видел деталей. Не ценил частиц. Теперь же когда у меня ничего нет, я вижу всё. Даже то, чего бы мне не хотелось. И ничего не остается не замеченным мною.
Весна разгулялась по-полной. Март перехватил узды правления у февраля. Всё вокруг такое молодое и сочное. Жаль, что никто не хочет это оценить. А нужно лишь остановиться на одну минуту и втянуть посильней свежий, ещё слегка морозный, воздух и понять, что ты ещё жив. Сколько же мы на самом деле теряем. Со своими искусственными богами и ценностями мы упускаем самое главное — естественную, ничем неподкупную натуральную красоту. Теперь Gucci и Panasonic новые идолы 21 века.
Сегодня пятница. Будь бы у меня работа — я бы радовался больше. Теперь пятница — это ещё один день встречи с психологом. Другие люди из моей группы ходят раз в неделю, но у меня привилегия: я нахожусь в депрессии уже полтора года, а ещё психиатр мой друг.
Держа худыми руками кружку самого вкусного, как мне кажется, шоколада я жду вопроса Криса:
— Ник, как ты сегодня?
— А как я был вчера? Не думаю, что многое изменилось.
— Ты пьешь таблетки?
— Я думал, что пришел к другу, а не к врачу. Прошу тебя…
— Нет. Это я тебя прошу. Вот уже полтора года я смотрю, как ты катишься вниз. И я какие только уже для тебя преграды не строил — ничего не помогает. С тобой мне скоро самому понадобиться психолог. Я улыбнулся. Не знаю, настоящая ли это улыбка. Или может просто сознание по памяти воссоздает рефлекторную реакцию на шутку.
— Я просто устал, Крис.
Я склонился над кружкой. Что-то рассматривал на безмятежной поверхности шоколада, черного как моя жизнь.
Крис достал из стола записную книжку. В ней сносками прокомментированы все жизни участников группы.
— «...я устал», «…просто я устал», «…понимаешь, я устал», «…я немного совсем чуть-чуть устал»…Мне продолжить?
— Нет.
— За последние три месяца ты повторяешь эту фразу каждый раз.
Я молчу. Ну, что я могу сказать? «Виноват, ваша честь. Можете продолжить экзекуцию?»
Было приблизительно восемь вечера. Уборщица торохтела ведрами в соседнем кабинете.
— Ник, расскажи мне, как ты сейчас переживаешь случившееся? Время — наш друг. Оно здорово помогает.
— Наверное, я с ним в ссоре.
— Ник…
— Что? Ты хочешь, чтобы я сказал, что всё хорошо? Что полтора года для меня повод всё забыть? Ты хочешь, чтобы я улыбнулся и сказал, что ты отличный врач?
Крис обиделся. Я вспылил, правда. Ну, я просто устал.
Нет, правда. Я просто устал всем объяснять, что не могу справиться с болью.
Теперь замолк и Крис. Закинув ноги на дорогой стол, он смотрел в потолок. Небо без звёзд. Тишина сидела рядом с нами. На коричневом диване. Сидела и ждала. Я решил её прогнать.
— Крис, мне до сих пор снятся кошмары. С каждым разом они становятся всё реальней, и дрожь, пробирающая меня во время сна, остается, когда я просыпаюсь.
— К тебе ещё приходит Джил?
— Нет. Больше нет.
Я соврал. На самом деле, Джил приходит ко мне почти каждую ночь. Неделю назад она попросила больше о ней не говорить Крису. А я не мог отказать. Я ведь так перед ней виноват.
Мы говорили ещё и ещё обо всём, о чем можно говорить двум парням пятничной ночью. Около полуночи мои веки смыкались от тяжести произнесенных слов.
— Крис, наверное, я пойду.
— Может, ещё выпьем чая? Я заварю.
— Нет, мне, правда, пора идти.

Я лениво волочил ноги к своему милому дому. Ночью стало прохладно, и куртка меня не спасала. Последний автобус давно ушёл, в метро идти не хочу, а на такси у меня нет денег. Крис дал мне несколько сэндвичей с индейкой. Переваривая последний сэндвич я как раз проходил мимо местной забегаловки «У Лили». Жалкая дыра… Вдруг я услышал низкий пронизывающий крик, или скорее вопль. То ли во мне проснулся Кларк Кент, то ли от скуки, я побежал на голос. В подворотне какой-то бугай зажал девушку. Он явно добивался не её руки. Девушка яростно отбивалась, но вместо того, чтобы навредить ему — навредила себе, прочесав ногтями по левой щеке. Разгоняясь, я хватаю первое, что попало под руку. Этим первым оказался кусок арматуры. Удар пришёлся четко по макушке головы. Этот стокилограммовый слон свалился на землю. Девушка смотрит на меня со страхом, удивлением и благодарностью.
— Чего он хотел?
— А разве не ясно?
Девушка была одета в короткую юбку и обтягивающую блузу. Она не выглядела как шалава, но ученицей дома правильных девиц её тоже назвать было сложно. Вообще, где-то мужика можно было понять.
— А ты, выйдя в таком виде, надеялась, что тебя пригласят в библиотеку.
Незнакомка улыбнулась.
— Обо мне давно так не заботились. Я Лила. Да, да, почти как название этой кафешки. Странно, не правда ли?
— Не думаю. Я Ник. И я иду домой. Не знаю, чем ты собираешься заниматься, но советую тебе словить такси, если у тебя есть деньги. У меня, например, нет.
Переступив здоровягу неподвижно укрывавшего землю, я вышел на центральную улицу и пошел дальше. За последнее время я потерял чувствительность. Поэтому мое сердце снова билось ровно. Я не переживал. Меня совершенно не трогало случившееся. Даже если бы завтра появившаяся полиция на моем пороге арестовала за убийство чьей-то трубой.
А вот девушка интересная: обычная в принципе, но все же в ней было нечто, что притягивает.
Продолжая свой скучный поход домой, я смотрю на пустые окна огромных спичечных коробков, дарящих людям иллюзию защищенности.
Вдруг из-за поворота показалось такси. Оно подъехало ко мне. Из опускающего окна выглянула только что спасенная девушка.
— Не хочешь подъехать?
— Нет. Спасибо.
— Брось, хочу с тобой поговорить. А как ты сказал, мне не стоит разгуливать в таком виде ночью, поэтому мы можем это сделать только здесь.
— А с чего ты взяла, что я хочу с тобой разговаривать.
Девушка не слышала меня. Она открыла дверь и всем своим просящим видом приглашала в машину.
Водитель такси всю дорогу подглядывал за нами в зеркале заднего вида. Может, он думал, что я её клиент и может, у него отключили спутниковое, и он хотел развлечься.
— Остановите возле этого дома.
Я повернулся к девушке.
— Ты позвала меня поговорить, а сама всю дорогу ничего не спросила.
— Ну, я узнала всё, что мне нужно было.
Как-то, настолько быстро, что я даже этого и не заметил, она подобралась ко мне поближе и поцеловала в губы. Я почувствовал запах черешни. Таксист улыбался. Словно больше всех волновался.
Я вышел из такси и направился в подъезд. Я не смотрел вслед уезжающей машине, судорожно не прикасался к губам, вспоминая такую необычную благодарность. Я просто зашел домой и закрыл за собой дверь. Надеюсь, что от таксиста ей не придется спасаться.
Моя квартира без отопления, без еды, без уюта напоминает мне лишь старую картонную коробку. Хотя я не жалуюсь. У меня могло не быть и этого. Так, что я счастлив…да…
Ежемесячно мне присылает деньги сестра. Я могу сказать, что если бы полтора года назад внутри меня не появилась черная дыра — моя сестра была бы ещё одним поводом жестокого огорчения. В семье-то нас двое. Я всю жизнь обеспечил сестре со всеми её кружками, клубами, группами и путешествиями. Затем оплачивал учебу и жильё. Родителям помог её воспитать — у них просто не оставалось сил для этого. Затем по моей просьбе хорошие друзья заметили её из ста кандидатов на высокооплачиваемую работу. Но когда пришло время броситься меня спасать, хватать за руки-волосы, кричать, прося о помощи других — она отвернулась от меня. Мать угрожала ей: сказала, что отречется от неё, если она не станет мне помогать. Поэтому каждое 14 число я получаю щедрое пожертвование, которого хватает на квартиру и самое дешёвые замороженные полуфабрикаты. Перед всеми я отшучивался, говоря: «Ну, да, с сестрой не удалось как с заводом: мои инвестиции мне не вернулись». Но на самом деле у меня наворачиваются слезы на глаза, когда я держу этот паршивый чек. Наверное, очередная рефлекторная реакция…
Не ищите правды в жизни. Ищите ложь. Ложь куда теплее и удобнее.

Где-то в дальнем углу тумбочки спрятана особенная бутылка вина. Я позволяю себе выпивать раз в несколько недель этого последнего «привета» из моей прошлой дорогой жизни. Дешёвый подбитый бокал на ножке с дорогим французским вином. И только не говорите мне, что я ничего не понимаю в наслаждении.
Уже была глубокая спокойная ночь. Я держал бокал в руке и думал о том, что меня ещё держит в этом мире.
— Я.
На пороге стояла Джил.
— Ты о чем?
Она приходит всегда без предупреждения и очень тихо. Я уже перестал удивляться.
— Ну, ты думал о том, что тебя здесь ещё держит. Да? Вот ответ: я.
Через стену как всегда был слышен телевизор соседки. Сегодня старая Мэги спала под мюзикл «Нотр-Дам де Пари». Волшебный голос Брюно Пельтье просачивался сквозь тонкие дешёвые перегородки. Мне казалось, словно внутри всё оживает. Хотя на самом деле это всё из-за Джил. Из-за неё…
— Ты сегодня безумно красивая.
Я хотел бы прикоснуться к ней, к её руке, к её волосам. Я стоял напротив неё такой жалкий и такой виноватый.
— Ник, — она почти всегда говорит со мной шёпотом, — мне было сегодня так холодно без тебя. Почему ты отпускаешь меня на утро? Почему даешь уйти?
Она дрожала от холода в своём легком шифоновом платье. Она всегда в нем приходит. Просто Джил знает, как я его люблю.
— Мне приходиться. Я не хочу этого, но мне приходиться…Ты не можешь оставаться со мной.
Мой голос начал так же дрожать, как и её руки. Я прижал её ладошки к своему сердцу.
— Благодаря тебе оно ещё бьется.
— Оно должно биться. Ты не вернул ещё свой долг.
Я обнял Джил за талию. Её голова лежала у меня на груди. Для нас музыка начинала играть всё громче и громче. Слезы с её глаз катились по щекам. Пару слезинок упали прямо в мой бокал. Музыка продолжала врезаться в наши сердца, а мы продолжали танцевать. Ветерок с улицы теребил её розовое платье. А мы продолжали танцевать. И весь мир, как нам показалось, завистью заливает глаза. А мы всё так же продолжаем танцевать.
— Я сегодня сказал Крису, что ты больше не приходишь.
— Наверное, он теперь рад. Он всегда уверял, что я тебя торможу. Что из-за меня ты не можешь забыть о случившемся. Но мы оба знаем, что это не так. Ты сам не отпускаешь прошлое.
— Знаю…да. Он не хочет меня понять. Я просто виноват перед тобой. Я готов отдать тебе душу, лишь бы ты меня простила. Хочешь? Бери. А помнишь, как ты пришла ко мне впервые?
— Да, — Джил прокрутилась под моей рукой и вновь крепко прижалась всем телом. — Я помню. Это как раз было следующей ночью после того, как ты выиграл дело моего мужа о моём убийстве. Хотя ты знал, ты всё время знал, что это он искромсал моё тело на кухне. Он сам тебе признался. А ты всё равно его защищал. Ты получил за это тысячи бумажек, а он отнял одну жизнь… Ты посчитал первое ценнее.
— Ты же знаешь, всё дело в деньгах. Их тогда было слишком много, и мне хотелось больше.
— У твоей вины нет конца.
— Я его и не ищу. Давай ещё потанцуем. Немножко.
Мы продолжали танцевать в объятиях друг друга. Я наслаждался каждой секундой, что была у меня в запасе. Пака есть время… у меня его мало. А у вас? У вас много времени впереди? Да?
Мы протанцевали до рассвета.
— Мне пора, Ник.
— Прошу тебя не уходи сегодня. Пожалуйста. Дай мне хотя бы пару минут. Ты мне так нужна.
— Так не отпускай меня. Ты же можешь найти выход. Ты всегда его знал…
Мандариновые лучи солнца попали на Джил. Её лицо вдруг исчезло, а затем и вся она целиком. Она выгорела в моих руках как старая плёнка. Джил растаяла, а я так хотел, чтобы сегодня она осталась подольше… Она бы стала моим лекарством от одиночества. Она — моё сильное обезболивающее.
— Я знаю выход. До боли простой, до боли верный.
Гардины развивались от ветра, хвостами дотрагиваясь до меня. Я долго всматривался в мир за грязными кусками ткани. Я улыбнулся — нашёл ответ. Я открыл балкон и шагнул за его пределы. Я шагнул за предел жизни.
Пролетая шесть этажей, я понял важную вещь: чтобы человек был рядом — иногда к нему нужно прийти самому.
Моё разбитое тело лежало посреди слегка освещённой брусчатой дороги. Кровь забрызгала чьи-то дорогие машины. Я был ещё в сознании, когда выглянувшая женщина с первого этажа завопила от испуга. Затем я отключился. Я отправился на поиски Джил. Теперь времени мне должно хватить.

Звон в ушах стоял сумасшедший. Я на минуту подумал, что оказался внутри своего будильника. Но оказалось, что я был внутри «Скорой помощи».
— Нет, не спасайте меня…
Захлебываясь кровью, я хрипел оставить меня.
— Сэр, пожалуйста, не разговаривайте!
В машине было несколько человек. Все что-то делали, перекрикиваясь друг с другом. Я отключался и вновь приходил в себя. Так я не мог искать Джил. Я злился на врачей. Бесился от того, что они пытались сохранить мне жизнь.
Я был где-то на грани между двумя мирами. Но не хватался за жизнь, не искал спасения.
Замечательно. Теперь всё будет замечательно.
Прости, Господи, я не старался сохранить данный тобою дар.

Аллеи, бутерброды с ветчиной, кожаный диван Криса, Крис всё оставалось позади меня. Позади жизни. Я, моя боль, мои ошибки, разочарования. Где-то позади оставалось кофе по утрам, запах ромашек, женщины с горящими телами, любовь, кровь от драки, гонки насмерть. Я уходил от этого быстро. Так как и пришел. Дурацкие шоу по телевизору, трубочки с кремом, фонари под окнами, трава в парке, поцелуи, семья, голубое небо, яркое солнце. Всё, что должно быть в жизни уходило. Как и она сама.
Я чувствовал, как быстро меня покидают силы. Я даже не успел забояться, что сделал неправильный выбор. Всё, о чём я думал: Джил.
На моих губах, залитых теплой багровой кровью, улыбка, которая пугает врачей.
Я счастлив. Сейчас вся боль прошла. Уже ничего не вернется. И тем более я.



Разряд. Второй. Третий. Кто-то вколол мне адреналин в сердце. И оно забилось с новой силой. Словно новое сердце. Новое, но со старой болью.
— Мистер, Джон, вы меня слышите?
Я сказал миру: «good bye», и теперь мир изо всех сил начал меня спасать. Когда поздно. Господи, сколько же мы делаем, когда поздно.
После моего феерического возвращения я был поломан. И в прямом смысле слова. Была сломана рука, нога, шесть ребер, выбиты три зуба, получил сотрясение мозга. Врачи сказали, что это настоящее чудо, потому что меня не пришлось сдирать лопатами с асфальта как беднягу Куэ с пятой улицы неделю назад. Санитар, зашедший меня проверить, сказал: « Наверху кто-то хочет, чтобы ты жил». Сил у меня только хватало на мысль: «….и страдал». Да, наверняка. Я чья-то забава. Ну-ка кинь меня, чтобы шандарахнуло. Сильно. Чтобы больше не думать. Не бояться. Это так важно — не бояться.
На двадцатый день меня выписали. За мной приехал Крис. Единственный не член семьи, который заботился обо мне.
Мы молчали, выходя из больницы, мы молчали, едя в такси, мы молчали, поднимаясь ко мне.
— Я думаю, тебе нужно лечь в клинику.
Выбранная тема, как мне показалось, была не лучшей.
— Что?
— Ты пытался свести счеты с жизнью. Я думаю, пришло время поговорить нам об этом.
Я должен был сыграть. И я это сделал.
— О чем ты вообще говоришь? Я ничего не пытался сделать. Это несчастный случай.
— Да? Ты так сказал и в больнице? Поэтому тебя отпустили?
— Ну, разумеется, я сказал так врачам. Ведь всё так и было.
— И как же это произошло?
— Я…поскользнулся на балконе, потерял равновесие, ну, а дальше ты знаешь.
Крис кричал на меня. Он злился, забыв о своих же советах контролировать гнев. Сейчас он говорил со мной не как врач. Брызжа злобой, он сказал, что вернется через неделю, и заберет меня в клинику на принудительное лечение. Меня это мало волновало.
К вечеру пустился дождь. Он шёл не только за окном, но и внутри моей комнаты сквозь трухлявый потолок.
Открытый балкон заманивал меня снова. Я думал, а не повторить ли… Внутри грызла совесть и тоска — я не нашёл Джил. Уже две недели она ко мне не приходит. И мне одиноко. Без её прохладных рук, и слегка дрожащих губ, без её хриплого голоса, без её шифонового платья, которая я так люблю.
В коридоре послышался шорох, словно кто-то пробирается через оставленные банки на полу.
— Крис, ты же сказал, что вернёшься через неде…
Это был не Крис.
У входа в комнату с огромными пакетами стояла та самая незнакомка, спасенная мною. Она была в похожем шифоновом платье как у Джил, облепившем её тело.
— Что ты здесь делаешь?
— Я буду жить с тобой.
Она, молча, прошла в комнату, разложила несколько вещей в подранный шкаф.
Я удивленно смотрел на неё, а она улыбалась. Она сняла шифоновое платье, оказавшись в одном белье, достала длинную кофту и штаны. Она растаскивала вещи по комнате из большого чемодана, что остался стоять в коридоре. А я как вкопанный сидел и наблюдал за ней.
— Подожди, — очнулся я, — что значит, ты здесь будешь жить? Это моя квартира.
— Нет, теперь она наша. Ник, я не люблю оставаться в долгу. В тот вечер, когда ты меня спас я пригласила тебя в машину, лишь бы узнать, где ты живешь. Ты помог мне — я должна отплатить тебе тем же. Я пришла на следующий день, но опоздала с помощью на четыре часа, и соседи, извергая подробностями, всё мне рассказали. В больницу я не могла пойти, вот и дождалась твоего воскрешения. Теперь я здесь. Я буду за тобой ухаживать. Вижу помощь тебе понадобиться.
— Нет…, — я хотел было на неё накричать, но с непривычки быть в гипсе, развернулся и скинул со стола бокал вина оставленного здесь двадцать дней тому.
Говорят, время не останавливается, но странно, здесь в моей квартире всё осталось так же как и три недели назад, — Черт…
— Вот видишь, я тебе нужна. К тому же, не думаю, что кто-то в этой квартире будет против.
Она окинула взглядом захудалые унылые стены, наполовину обклеенные обоями; мебель, местами покрытую плесенью; облезлый ковер с новым пятном от вина, а потом остановилась на моем лице, которое от её слов растеклось в жуткой тоске.
— Извини, пожалуйста… — прошептала она, сама осознав какую ерунду ляпнула, — я принесла нам поесть.
Она достала из пакетов завернутые в целлофан тарелки с шикарными блюдами.
— Мой дядя работает в ресторане, — увидев моё удивление, объяснилась она.
Мы ели, пили, молчали. Она всё время улыбалась. Меня это бесило. Я-то ведь всё время грустил.
— Почему ты всё время улыбаешься? Ты знаешь, людей это может раздражать.
— Лишь тех, кто не способен сам на улыбку. Печально, правда ведь?
Она встала из-за стола, убрала остатки в пакет, что-то поставила в холодильник. Достала подушку из чемодана, и подложила мне под ногу, чтобы снизать давление. Вновь ушла в коридор. Долго копошилась в чемодане, вздыхала и жаловалась, что забыла какие-то вещи.
А я всё думал о том, почему не выгнал совершенно незнакомого человека. Наверное, устал от самого себя, такого постоянного и предсказуемого. А может быть, осточертело быть одному. На самом деле мало кто знает, что такое настоящее одиночество, когда сходишь сума, потому что сутками напролёт ты слышишь только свой голос; когда пойти тебе просто некуда. Одиночество — это состояние мира, в котором тебя никто нигде не ждёт. Для тебя нет счастья в мире живых, и нет места в мире мёртвых. Счастье — это быть частью чего-то. Одиночество — оболочка, надёжно связывающая вас. Никто — ваше новое имя. Смириться с этим невозможно. Остается лишь сойти с ума.
Лила (я вспомнил её имя нескоро) вернулась с книжкой в руке и как всегда со сверкающей улыбкой на лице.
— Что это?
— Книга.
— Неужели? Ты готовишься поступать?
— Я уже стара для этого. Я буду тебе читать.
— Эээм, Ли…
Она приложила свой палец к моим устам.
— Сейчас ты помолчишь и послушаешь меня. У тебя всё равно нет телевизора. И как ты здесь не рехнулся?
— Я рехнулся.
— Мне плевать. Я всё равно буду тебе читать.
Лил упала на диван рядышком, прижавшись к плечу.
— Тебе понравится. Я сама написала этот рассказ. Я хочу, чтобы ты услышал мой любимый фрагмент.
«И она спит рядом. Кто она? А ты не знаешь. И какая вообще разница? Разве это важно? Важно, что тебе было хорошо этой ночью. Она была хороша. Эта. Очередная. Ты смутно помнишь её лицо. Но разве это важно? Важно, что было хорошо. Было же? Или мне так кажется. Но это не важно. Важно выйти сейчас тихо из комнаты. Одеться в коридоре. Важно, потом отвернуться вовремя в автобусе, если она вдруг узнает твоё лицо.
Пятая, десятая? Какой десятой разменяли эти, вот эти все, просыпающиеся по утрам не со мной не в своей квартире? Но это не важно. Важно в следующий раз цеплять блондинку. Брюнетки мне надоели.
Странно, но иногда мне хочется, это совсем на меня не похоже, но мне хочется не подцепить брюнетку блондинку рыжую седую пепельную лысую, а хочется просто напросто встретить девушку, познакомиться с ней и запомнить имя. Наверное, весна загнала эти мысли в голову. Наверное… И плевать, что уже второй месяц лета. Но это не важно. Важно сейчас тихо выйти из комнаты…»
Едва она закончила, я выпалил:
— Знаешь, я раньше был таким же. Только, наверное, даже хуже. Иногда я говорил девушкам на утро, чтобы впредь они делали вид, что меня не знают.
— Ты бы не нравился мне прежний.
— А нынешний я тебе нравлюсь?
Она промолчала.
— Почему ты так говорил?
— Я считал, что ни одна достойная девушка не ляжет в кровать на первом свидании. Я призирал таких барышень, хоть и часто пользовался их услугами, если это можно так назвать.
— Сколько, по-твоему, должно быть свиданий?
— Дело не в этом. За сотни встреч я могу не узнать ничего о человеке. За три свидания смогу рассказать всю свою жизнь.
Расскажи мне о себе?
— Не сейчас. Сегодня у меня слишком хорошее настроение.
Разложив диван, Лила постелила новую постель. У меня был один диван, так что нам пришлось спать вместе.
Выключив свет, и слушая сопение мисс Морган за стеной, Лил повернулась ко мне:
— Завтра мы переезжаем.
— Что? Ну…
— Вопросы все завтра. А сейчас спи.
И она развернулась обратно к стене.
Мысли метались по голове, летали, словно бабочки, идущие свет. Но в моей голове такого нет. Я ворочался всю ночь, пытался уснуть, пытался дать ответ хоть на один вопрос. Но правильные ответы играли со мной в прятки.
Наутро, когда я проснулся, чемоданы были уже собраны. Лил помогла мне одеться. Она отвечала на все мои вопросы. Лил решила, что пока будет за мной ухаживать, то мы не можем жить в такой конуре. Я был не против.
Она нашла бутылку вина и разлила остаток в железные кружки. Мне она уже нравилась.
Мы переехали за город в частный дом. Он показался мне чересчур богатым. Лил сказала, что это дом её покойного отца. Вокруг поселка был большой лес, откуда по утрам доносилось пение птиц. Всё как я когда-то мечтал: большой дом с красного кирпича, пихтовые деревья, дубовая скамья в саду, и сад…конечно же сад.
Лил ухаживала за мной и моими сломанными конечностями. Она продолжала читать мне свой рассказ и смеялась каждый раз, когда я пытался что-то сделать самостоятельно.
Когда мне сняли гипс приехал Крис.
— Ну, как ты? Я смотрю Лил за тобой неплохо следит.
Я улыбнулся.
— Что я вижу? Настоящая откровенная улыбка.
— Скоро мы поправимся, — сказала Лил.
«Мы». Я не просто Я. Я уже часть «Мы».
Крис отпускал медицинские шутки. Лил понравился Крис, а она — ему. Мы сидели всю ночь у камина, распивали горячий шоколад, говорили, смеялись. Я смеялся. Честно, громко, искренне. И я поняла, что я ещё никогда в жизни так не смеялся. Крис был настолько доволен моим психологическим состоянием, что обещал привести в следующий раз целую гору моих любимых крендельков «Sweet Life».
— Я уверен, ты в надежных руках, — сказал Крис и уехал.
И мы вновь остались с Лил вдвоем. Вместе. Словно на необитаемом острове.
Не всегда, конечно, всё шло гладко. Вот как сегодня. Лил уехала в город, оставив меня одного. Я начал бояться этого состояния. Мягкое кресло и тишина составили мне компанию. Сегодня погода, от которой болит голова. Сегодня чувства, от которых болит душа. Я мог бы вам соврать, сказав, что раннее был безумно счастлив. Но это не так. По правде говоря, я не знаю. В моей жизни не оставалось времени думать о таких мелочах. Цены на фондовых биржах, курс валют, цена за грамм золота, чеки от продажных копов продажному мне. Бесконечный поток ненужной пустой информации. Я потерялся в цифрах и зеленовато-грязных бумажках. Я нашел свой Рай в Аду, покупая виски «У Кастро»(так назывался бар у дома, где я жил).
Отличный способ жить — отключить сознание. Биоробот. Я ел, спал, трахался и срал. Надеюсь, что не одновременно.
Единственное чувство, которое охватывало меня время от времени: страх остаться без копейки. Я больше волновался за сейф в комнате, чем за собственную душу. Хотя через десять лет работы адвокатом моя душа вряд ли имела бы товарный вид. Слишком много денег понадобилось бы на химчистку.
Меня выблевала жизнь, а через время я извергал её вместе с виски в туалетах богатых клубов.
Но всё же мне становилось всё лучше и лучше с Лил, без квартиры, сестринско-долговых чеков, сломанных стульев в комнате, даже без Криса. «Yes! All be ok» — сказала мне Лил. И я в это поверил.
Иногда я начинал хотеть Лил. Вместе с жизнью вернулось либидо. Я не мог спокойно смотреть на неё, когда она переодевалась. Каштановые локоны ниже плеча, обнаженные плечи, обнаженная Лил. Она никогда не уходила в другую комнату переодеваться. Может, думала, что от плохих условий и стресса я уже стал импотентом. Может, дразнила меня. Но я не мог отвернуться. Вот слабость мужчин: нам достаточно обнажить тело и мы готовы обнажить души.
За ужином я понял, что эта грудь в черном лифе взяла вверх.
— Хочешь, я расскажу тебе, что со мной случилось?
Лил отставила тарелку.
— Дай мне минутку. — Уже с кухни она шла с вином, что-то нашептывая про себя. Наверное, как всегда, мою любимую детскую песню. Иногда я удивляюсь, насколько Лил похожа на меня.
Мы уселись на балконе. Нас начали слушать все: деревья, скамья, звезды, луна, жучки-паучки.
— Мой образ жизни два года назад, — решился я, — слегка отличался от сегодняшнего. Из бедного детства я вырос в богатую зрелость. В двадцать пять лет я попал в одну контору, которая умело вытряхивала из таких мальцов как я органы, чувства, эмоции, взамен набивая нас деньгами и офисными шлюхами. Юные таксидермисты. Я думал, что душа моя атрофирована, но оказалось — нет. Лет пять я работал над всякой шелухой. Над «пылью» — так мы это называли: кражи, взломы, побеги. Всякие попавшиеся неудачники, которые готовы были платить любые деньги, лишь бы их не поимели в тюрьме. И всё было хорошо. А два года назад начальник предложил мне одно шумное дельце. Я купился и продался одновременно. Деньги, бешенный успех, слава, фотографии на первых полосах газет. Да. Я сказа «Да».
Разговор с адвокатом — это исповедь. После моей исповеди я сошёл с ума.
— Что произошло?
— Человек, которого я защищал, обвинялся в убийстве своей жены. В разговоре он рассказал мне всё в подробностях: как ударил её в шею отверткой для колки льда, как испачканный в крови, пытался расчленить её тело кухонной электропилой, но не хватило силы духа закончить. Знаешь, почему он убил её? Потому что она хотела его бросить. Банально. Печально. Он не позволил уехать. Он рассказывал мне всё в жутких подробностях. Рассказывал и рассказывал, без конца. В камере меня начало тошнить. Я хотел отказаться. Я бы смог. Но Ховарт, мой тогдашний рабовладелец, сказал, что у меня уже нет места для маневра. Я появился на арене, я всё узнал. Журналисты разорвали бы меня на части. Убийца, если не ошибаюсь, был депутатом, поэтому каждый житель следил за делом.
Лил было неприятно это слушать. Но я должен был дойти до конца.
— Что потом?
— Я выиграл. Все плакали на последнем слушании. Плакал и я. Нет, я рыдал. Я ревел как ребёнок, держа в руке фото покойной мисс Гербер. Она была красива настолько, насколько может быть красива двадцатилетняя кареглазая полная жизни девушка. Я поверить не мог в свою никчемность. В свою пустоту. Я выиграл в суде. Но проиграл в жизни. В тот же вечер я подал заявление об уходе, уже выпившему боссу, который отмечал «нашу» победу. Ни гонорара, ни выходного пособия. Я ничего не хотел. Я послал его к чертовой матери, продолжая рыдать.
Все купались в джакузи, я же — в собственной совести. Захлёбывался ею. И не пытался спастись. Я набрался в тот вечер в надежде, что умру. Я всё смотрел на фото. Всё винил себя. Я же теперь соучастник. Да. Теперь я тоже причастен к её смерти. На этой шахматной доске, получив роль жалкой пешки, я выполнил задание.
Я замолчал. Проговорив всё это, вслух, кому-то я словно оказался снова в зале суда. Глаза разъедали воспоминания.
— Джил… так её звали. Ту, которая хотела бросить мужа-тирана. Ту, чьи оковы стали моими. Ту, что с тех пор приходит ко мне каждую ночь. И я уже не знал, сны ли это, или она восстает из мертвых, чтобы напомнить о моём долге.
— Я…я даже представить себе не могла…
— Да. Жизнь любит разные игры. Никогда не знаешь, какая роль тебе достанется завтра.
Ночь тоже встревожилась, расплакалась. Мы спрятались от её слёз в доме, закрыв окна.
— Мне хорошо. Здесь. С тобой. Я не хочу уходить отсюда.
Мне так давно хотелось сказать эти слова Лил.
— Ник, ты надолго здесь. Насколько захочешь.
— Рядом с тобой боль тупеет…
— …она врезается в мою любовь.
Я смотрел на неё. Боже, насколько она была сегодня прекрасна.
…Небо спрятало звезды и даже Луну. Темнота за окном набиралась сил, но Лил прогнала её, включив лампу. Моя нога и рука без гипса совсем казались мне пластилиновыми.
Лил сидела рядом, загадочно поглядывая на меня.
— Я рада, что ты выпрыгнул с балкона.
— Да?
— Иначе мне бы пришлось искать другой способ остаться с тобой.
— Видишь, как хорошо всё сложилось.
Лил села ближе ко мне.
— Дай взглянуть на руку.
Она начала гладить сою кисть, вызывая приятные ощущения, от которых хотелось закрыть глаза.
Я сидел на краю дивана, а мне казалось, что — на краю Вселенной. Лил поднесла мою ладонь к лицу и поцеловала её.
— Пожалуйста, сделай так ещё раз.
Она улыбнулась, вновь притронулась своими губами к руке. Подняла на меня глаза и бессловно попросила забыться. Её губы потянулись к моим. Мы начали целоваться без остановки, жадно втягивая воздух носом, чтобы ни на секунду не останавливаться. Я рукой гладил её лицо, затем укутался в волосах, потом скользя, скинул бретельку платья с её плеча…она меня не остановила. Она и не думала меня останавливать.
Моё тело набиралось энергии, её — страсти. Эта тёплая ночь стала её горячее. Своими губами я изучил каждый сантиметр её тела. В эту ночь я стал частью, частью Лил. А значит, я стал счастлив.


Наутро мне показалось, что я воскрес во второй раз. Лил поцеловала меня и пошла готовить завтрак. С улицы доносился шум листвы. Я лежал на диване и не понимал, что за чувство появилось внутри меня.
Я подскочил с кровати, потому что это чувство было не любовью, не страстью, не нежностью. Это была тревога, непонятно чем вызванная. Чем же? Губы… Губы Лил ничем не пахли. А они должны пахнуть черешней.
— Ты, наконец, всё понял?
От испуга я отскочил назад.
— Джил? Ты снова здесь? Что ты хочешь?
— Я уже получила, что хотела.
— Оставь меня. — Джил не появлялась столько времени. Почему опять?
— Ты груб. Я всё думала, когда же ты всё поймешь.
— Ты о чем?
— О том, почему губы Лил не пахнут черешней. А почему вообще всё не имеет никакого запаха? Ты не думал над эти?
Она пугала меня злой насмешкой и глазами, полными невинной радости.
— Почему ничего не имеет запаха, Ник? Ответь мне. Или нет, давай так, почему у Лил такое же платье как у меня?
— Это непра...
Я взглянул на Джил, а рядом лежало платья Лил. Они были столь похожи между собой. Но это были просто платья. Но вот губы… и всё остальное. Я думал, что это из-за падения…
— Да, из-за него. Но всё не так как кажется.
— Прекрати читать мои мысли. Вылези из моей головы.
— Не могу.
— Тебе не надоело там?
— Нет. А тебе не надоело в своей голове?
— Что ты…?
Почему-то я не предавал значения тому, что всё потеряло запах. Ромашки, еда, улицы, губы Лил. Лила! Она всё поставит на места. У неё это хорошо получается.
— Лил! Лила!
Я убежал по лестнице на кухню. Лил стояла у плиты, поджаривала бекон.
— Лил!
— что случилось?
— Джил! Джил! Только что пришла. Она говорила такие нелепые вещи... Говорила, что я, что я…
— …в своей голове?
Что? Давление вопроса опустило разум в пятки.
— Что ты сказала?
— Милый, ты в своей голове, и я, и это всё, там, где была раньше только Джил. А ты думаешь, почему здесь всё такое идеальное, и я … такая идеальная для тебя.
— Почему…
— Ты в коме, Ник.
А можно в коме впадать в кому? Нет? Уверенны?
— Посмотри на меня, Ник.
— Нет, нет, нет. Не могу…, -зажимая глаза до боли, кричу я.
— Посмотри на меня.
Я приоткрыл глаза. На меня смотрела кареглазая девушка в шифоновом платье.
— Лил?
— Джил. Хотя, неважно как ты меня назовешь. Теперь ты со мной. Ты вернул свой долг.
— Я…




Крис держал мою руку в белоснежной палате. С трубками во рту, мочевом пузыре, проводами в сердце я был похож на робота. Склонившись над кроватью, над моим неподвижным, холодным телом, Крис думал.
— Полгода, Ник, я прихожу к тебе. Я бы предпочел лечить тебя от депрессии годы напролет. Но ты был бы рядом… Вернись сюда. В эту жизнь! …Нет? Почему, скажи мне. Почему тебе так хорошо там?



Теперь здесь были только солнечные дни. Мы с Джил сидели на веранде. Где-то была наша боль. Но здесь всё было по нашим правилам. Табу на минор.
Я целовал губы без запаха.
Я любил душу без тела.
Я нашёл Джил.
Замечательно. Теперь всё замечательно.