Альманах «Снежный ком»

www.snezhny.com



Планета | Ведаслава | Фантастика |

Планета - Ведаслава

Вот и сбылась мечта. Я лечу на одну из самых таинственных планет, открытых нами во все времена. Центр космических исследований удовлетворил только пятое моё прошение. Пятое! Это о многом говорит. Редкий специалист удостаивается чести посетить то место — место, обросшее слухами и домыслами настолько, что уже и не поймёшь, что из них может быть правдой. Бывало, поймаешь за рукав космонавта, только что прибывшего назад с той самой планеты, перевозившего людей или оборудование, — поймаешь возле самых дверей начальства, и он скажет — пару фраз, хоть пару слов, и это уже много. А спрашивать после встречи с начальством — гиблое дело: молчит и только загадочное лицо делает. Да и зачем человека подставлять — всем известно, что нельзя распространять секретную информацию — а секретна вся информация касательно новых планет, пока не придёт другое распоряжение. И слухи, слухи... Каждый сам вычленял из них то, во что он будет верить, а дальше на всю катушку работала уже его, индивидуальная, фантазия.
Точные сведения, заслуживающие доверия, распространялись только с самого начала, с открытия планеты, когда в Центре царствовала эйфория. Ещё бы — каждая новая планета, пригодная для жизни, вызывала общий восторг, не так уж много их встречалось. И довольные собой исследователи говорили, что эта планета похожа на Землю, как две капли воды: и солнце там одно, и световой спектр его практически не отличается от нашего. То есть, зелень на планете — зелёная, вода — синяя, земля — ну, в общем, как и у нас — разная. И воздух пригоден, настолько, что и не отличишь. И гравитация. В общем, все условия для жизни цивилизации вроде нас. Вот только цивилизации они там не обнаружили, хотя возраст планеты, развитие разных её структур, вполне сопоставим с нашим. Постарше она только. И даже животные там есть — нормальные, о четырёх лапах, а не какие-то монстры из преисподней.
В общем, райский уголок. И без всяких подвохов — все, кто вернулся оттуда, до сих пор живы и здоровы.
А потом, после второй же экспедиции, «райский уголок» (как космонавты называли новую планету между собой) внезапно покрылся туманом, да такой непроницаемой завесой секретности (которую обычно воспринимали как формальность и «своих» не стеснялись), что и название стало произноситься с определённой долей иронии. Что-то там было нечисто. Хотя мало ли что пыталось скрывать наше осторожное, если не пугливое руководство вкупе с правительством. Раз уж экспедиции спокойно летают туда-сюда и по сей день спокойно работают там без особых защитных средств (а это, уж поверьте, я знаю наверняка), то, возможно, ничего страшного на планете не происходит, а существует просто некая загадка, разглашение которой без чёткого ответа-разгадки не имеет смысла. Или может вызвать нездоровый интерес, или даже панику среди обывателей.
Это моё личное мнение, многие с ним не согласны.
Я — Максим Кратов, космический исследователь в третьем поколении. Не так уж давно земляне начали целеустремлённо исследовать космос, не так уж давно выбрались за пределы Солнечной системы, а мой дед стоял у истоков создания Центра. Нет, руководителем он не был, но всё же я — внук заслуженного ветерана. Моя профессия, в отличие от предков, не разведчик, а антрополог (раньше космические исследователи ещё не делились на профессии, и разведчики совмещали в себе и биологов, и геологов, и картографов, и все остальные функции, необходимые для отчёта о новой планете). То есть, я исследую развитие культур и цивилизаций, их изменения, миграции... Восстанавливаю события давно минувших дней. Чем-то сродни археологу, только специализируюсь я на людях. Или на ком-то разумном, пусть даже не похожем на людей. По большому счёту я могу пригодиться при проверке планеты на наличие или «когда-то бывшее наличие» подобия цивилизации. Так что рвусь на любую новооткрытую планету.
Не знаю, почему, имея такую специфическую профессию, я упорно подавал прошения о посещении этой планеты, ведь достаточно было просто отметиться: мол, хочу, готов, примите. Тем более, что было сказано: людей там нет. Наверное, я очень хотел, чтобы они там были, и решил не сдаваться, пока мне чёрным по белому не подтвердят, что цивилизации действительно нет. Да и засиделся я за никому не нужными бумагами, архивами, «повторение мать учения» и т.д. Сколько можно? Я же в Центр не для того поступал! В общем, я упорствовал, и... И вот — я лечу туда, а это говорит о том, что первая экспедиция просто не столкнулась с проявлениями разумной (или околоразумной, или псевдоразумной) жизни. Бывает. Задача разведчика — определить пригодность планеты для жизни, взять анализы воздуха, почвы, воды для углублённых исследований на Земле, а также достаточно поверхностный анализ флоры, фауны, других явлений. По принципу — что на глаза попадётся. Разведчики скорее ожидают появления разумных существ, нежели занимаются активным их поиском.
Так вот, теперь уже все работники Центра уверены, что цивилизация, по крайней мере, была. И я, допущенный к экспедиции, — наглядное тому подтверждение. Хотя я всё убеждаю себя (чтоб не разочароваться), что это вовсе не обязательно.
Почему я не открываю названия пункта назначения? Да потому, что эта планета — единственное, что занимает мой разум. И для меня она — просто Планета, с большой буквы. А называется она — Протос. Тоже интересно. Почему это она — первая? Какой мыслитель дал ей такое название? Земля номер один? Только потому, что она старше? Возможно, так оно и есть. Я уже предвкушаю, как в процессе работы раскрою все загадки существования людей на Протосе. Протов. Если они, конечно, есть или были. И скорее всего, они похожи на нас, ведь всё остальное так похоже!
Конечно, на корабле уже можно добыть сведения о Протосе, но, по большому счёту, это архивы всё той же первой экспедиции. Капитан корабля, для которого мы — только очередная порция нелепых учёных, рвущихся к великим открытиям, говорит, что «по соображениям секретности всю необходимую информацию мы получим по прибытии». И ему всё равно, что такие «меры» — ненужные проволочки в нашей работе. На это капитан хитро улыбается — мол, познакомьтесь друг с другом поближе, уже кое-что прояснится. Тоже мне, хитрец — на самом деле, он, по-моему, просто ничего не знает.
Но его совет оказался очень даже полезным. Профессии моих товарищей говорят ещё больше. Мало того, что с нами летит группа археологов — это-то нормально — порыться в слоях поверхности планеты всегда полезно. Но есть ещё и несколько специалистов по языкам — это те люди, которые делают возможным наше общение с внеземными цивилизациями. Они, в свою очередь, в один голос утверждают, что дело придётся иметь с культурным наследием, с книгами, а не с живыми существами, раз уж выбрали именно их.
Протос. Твоя цивилизация просто вымерла раньше нашей...
Летят вирусологи, летят химики, врачи, специалисты разных важных областей, и только мы с языковедами бесспорно указываем на наличие не только погибшей цивилизации, но цивилизации, которая, по крайней мере, обладала письменностью.
Руководство ничего не делает просто так, а это, как известно, можно просчитать и сделать вполне научные выводы. Это очень приятно — чувствуешь себя умным.
И вот, в один прекрасный момент, когда мы с языковедами (как-то мы сразу разделились на гуманитариев и технарей) сидели в моей каюте и пытались сделать далекоидущие выводы из самих конструкций предложений и выбора слов, употреблённых в архивах первой экспедиции, довольный голос капитана из динамиков произнёс, что мы, оказывается, только что вышли из гиперпространства, сие событие прошло более чем успешно, и наш полёт в ближайшее время окончится. Ближайшее время — это, конечно, не минуты и даже не часы. Но счёт пошёл на сутки.
Языковеды выглядели взволнованно, я бросился к окну, поднял жалюзи (они всю дорогу были закрыты, ибо в гиперпространстве всё равно кроме тьмы ничего не видно). И вот мы стоим столпившись и смотрим на незнакомые звёзды, проглядывающие вдалеке.
— Неужели каждая звезда в этой галактике проверена на наличие пригодных планет? — восхищённо спросил Андрей, самый младший среди допущенных учёных.
— Боюсь, что нет, — ответил я. — У разведчиков своя система, теория вероятности.
— А ведь так интересно, должно быть, прилетать на планету, где не знаешь, чего ждать, и вдруг обнаружить, что люди могут на ней жить, — эх, молодые романтики...
— Удивительно, что разведчики не страдают манией величия, — пробурчал в ответ Иван Николаевич.
— Ага, и осознанием того, что моё дело — самое важное для человечества, — наверное, я немного им завидовал. Хотя сам выбрал свою работу, наперекор уговорам отца и деда, и она кажется мне намного более познавательной и интересной. Они работают экстенсивно, мы — интенсивно.
Наверное, лететь нам не более суток. Техника безопасности предписывает не выходить из гиперпространства ближе к небесным телам, чем пространственное измерение этого времени. А капитан опытен, этого у него не отнять, так что вышел впритык. Мы смотрим во все глаза, но, конечно, не можем видеть звезду, которая на неопределённое время станет нашим солнцем. А в кабину пилотов и управления нас не пускают.
Вокруг царит нервное веселье, ожидание скорого прибытия. Разговоры не клеются, они похожи скорее на непроизвольные восклицания младенцев.
Извещение о необходимости пристегнуться при вхождении в атмосферу и грядущих перегрузках, столь неприятное при вылете с Земли, сейчас приводит нас в состояние эйфории. Ура! Долгожданная атмосфера! В иллюминаторе проплывает Солнце. Самое натуральное Солнце — яркое, жёлтое, — неудивительно, что звезду Протосистемы назвали Солнце-2. В обиходе — Солнушок.
Корабль мягко садится. В иллюминатор видно голубое небо с парой до боли знакомых лёгких облачков. Возникает ощущение, что меня надули — вернули обратно на Землю. Корабль затихает, я бросаюсь к этому небу и понимаю радостно, что нет, всё-таки не Земля. Такого космодрома на Земле нет.
Надо сохранять спокойствие. Не забыть загодя собранную сумку с моими личными вещами. Так, проверить, не забыл ли чего. Это всё-таки не пассажирский лайнер, здесь так не принято. Основной багаж сгрузит экипаж... Ну, конечно, под койку закатилась ручка. Вот и всё. В кают-компании я уже проверил. Можно идти.
В коридоре, ведущем к выходу, сталкиваются взволнованные учёные. Лица — само спокойствие, но глаза! Но не знающие, куда себя деть, руки! Нет, все учёные — дети. Не стоит комплексовать, что по возрасту я и есть желторотый юнец, по сравнению с некоторыми.
Капитан встречает нас возле выхода на трап, дверь уже открыта, и в корабль врывается лёгкий ветерок.
— Счастливо устроиться! — бросает он по-отечески и салютует нам. По-моему, его забавляет наблюдать за нами в этот момент. Я не впервые на другой планете, но состояние восторга и предвкушения, на мой взгляд, не проходят практически ни у кого и никогда. Причём, я уже заметил: стоит ступить на поверхность планеты, как мысли наконец собираются в нормальный поток, и ты становишься похож на человека, а не на буйнопомешанного в зоопарке. Интересно, кто-нибудь исследовал этот феномен?
Отгоняя от себя эту некстати появившуюся мысль, я прощаюсь с капитаном (хотя он пробудет на космодроме несколько дней, если не недель — просто мы вряд ли увидимся) и выхожу. В новый мир.
Даже с высоты трапа вокруг один сплошной космодром с далёкими ограждениями, ничего больше. Собственно, зачем? Зачем отгрохали такую громаду? (Мне даже в голову не пришло, что это может быть не наш космодром — определённо наш!) Или у их «бетонозаливальщика» нет регулировки? Но я привык. Наверное, именно бетон да железо успокаивают, настраивают на серьёзный рабочий лад. Мол, нечего по сторонам пялиться — пялиться будешь туда, куда скажут. Да и одомашнивание сразу: космодром он и есть космодром.
Нас встречала делегация из пяти человек. Никто из них не был мне знаком. Когда новоприбывшие сгрудились между кораблём и встречающими, вперёд с радостной улыбкой вышел человек средних лет с лёгкой сединой в волосах.
— Добро пожаловать на Атлант, единственный космодром Протоса, уважаемые учёные! Позвольте представиться: руководитесь исследования планеты — Лев Иванович Соратин. А это, — он указал на своих товарищей, — руководители отраслей, прошу любить и жаловать. Думаю, здесь мы задерживаться не станем и познакомимся по дороге.
Всё было устроено как нельзя более рационально: плотной группой мы отправились на «станцию» для регистрации и проведения необходимых процедур. Наш багаж тем временем выгрузили с корабля и тоже отправили на досмотр (скорее санитарный, нежели таможенный). Каждый занимался своим делом. Как я понял, несколько работников космодрома (а больше и не требовалось, держать здесь армию на случай постороннего вторжения было бы глупо) практически не имели связей с исследовательскими группами — они жили своей отдельной жизнью. Казалось бы, скучно им. Но, благо, связь с Землёй поддерживалась именно отсюда, наверное, чтоб сохранить жёсткую дисциплину и занять делом этих работников, тем более, что наставить по планете вышки для межпланетной связи — дело нешуточное. Научный городок находился, правда, неподалёку. Лев Иванович продолжал знакомить нас с местностью. Он вообще оказался разговорчивым и очень энергичным человеком. Да и всё-таки новые лица... Это у себя дома тебе наплевать на чужих людей, ибо ты привык, что их вокруг — пруд пруди, и держишься своих. Здесь же — другие обстоятельства.
— Итак, место для космодрома «Атлант» было выбрано единогласно, равно как и место основания нашего поселения. Отсюда рукой подать до самого интересного на сегодняшний день города протов. Мы назвали его Капиталь, хе-хе, на французский манер. Безусловно, цивилизация, жившая здесь ещё совсем недавно (и не только по космическим меркам), имела своё название. И, надеюсь, его узнаем и мы.
— Как? Совсем недавно — это сколько? — не выдержал я.
— Антрополог? — улыбнулся Лев Иванович. Я кивнул. — Максим Егорович Кратов... Приятно познакомиться. А на ваш вопрос отвечаю: люди, назовём их так для удобства, хотя они и есть люди, жили — доживали — ещё тогда, когда мы начали выходить в космос — я имею в виду современное межзвёздное плавание.
У всех на лицах написано было изумление. Не могли, что ли, дождаться!!!
— И что же случилось с ними? — спросила единственная представительница слабого пола, летевшая с нами, — Эльвира Пранская, вирусолог. По-моему, она уже видела применение именно своей науке в процессе разгадывания причины вымирания людей. Ведь дорога, по которой мы двигались в обыкновенном электромобиле, создавала впечатление пасторальной идиллии, а вовсе не глобального катаклизма, что могло бы быть альтернативной версией смертельному вирусу. Правда, чего мы тогда столь неосторожны? Даже я могу сказать, что вирусы имеют обыкновение просыпаться и бросаться на «свежее мясо».
— А вот это вам всем предстоит выяснить, и вам, Эльвира Марковна, возможно, в первую очередь.
— Но вы же знаете, что вирусы способны жить и без объектов своего воздействия! А мы здесь никак не защищаемся! Инкубационный период некоторых известных нам вирусов...
— Знаю-знаю. Всевозможные анализы, результаты которых будут вам предоставлены, пока нигде: ни в воздухе, ни в воде, ни в живых существах — не выявили присутствия неких особых вредоносных микроорганизмов, о которых у нас либо нет представления, либо против которых у нас не было бы средств защиты. Не правда ли, Дмитрий? — он обратился к задумчивому мужчине, который явно занимался какими-то подсчётами или анализами — про себя, конечно. Тот ковнул. — Дмитрий — микробиолог. Итак, необходимые меры предосторожности были приняты по отношению к каждому из вас на Земле, как вы помните, — он намекал на все эти вакцинации, и у меня аж заныло мягкое место от чёртовой тучи этих процедур, — и уже здесь. Я не буду сейчас зацикливаться на вирусах и возможных болезнях... Конечно, проверено далеко не всё, ведь переносчиком болезни может служить только один вид, например, насекомых, но мы постарались проверить всё и всех, с кем непосредственно может столкнуться участник экспедиции.
«Да и вообще — любая экспедиция в космос может оказаться смертельной, какой бы мирной и безопасной она ни выглядела на первый вгляд...» — вспомнилась мне фраза одной из лекций. Так что, мол, имейте в виду, романтики...
Мы ехали по асфальтированной дороге. Судя по её ширине и размаху, она строилась не нами — исследователям столько не нужно. А вокруг — лес. И если не обращать внимания на то, что ни одного знакомого вида дерева ты здесь не встретишь, лес не отличался от земного. Деревья лиственные, перевитые чем-то наподобие лиан, высокие и низкие, имеется густой подлесок из разных кустарников, трав и цветов.
— Если здесь можно делать выводы по аналогии с Землёй, — подал голос биолог Степан Сотников, озвучив мои мысли, — то я бы сказал, что мы находимся в тропиках.
— Отвечаю! — обрадовался наш руководитель смене темы. — Мы действительно в полосе тропиков. А аналогии с Землёй можете проводить смело. Уж слишком много этих аналогий вырисовывается, и пока не окажется доказанным обратное... Вы посмотрите вокруг! Лес, обыкновенный лиственный лес, джунгли, так сказать. С тем же самым фотосинтезом...
— А почему так тихо? — спросила Эльвира.
И действительно. Электромобиль производил лёгкий гул, а помимо этого — ноль, тишина, только шелест ветра в кронах. Я только сейчас понял, почему всё-таки чувствую себя не в своей тарелке. Бывает, прилетаешь на планету, где освещение фиолетовое, деревья красные с лиловыми листьями, а вода черна, как смоль, и сам себе в зеркале кажешься зелёным гуманоидом. И ничего, ибо понимаешь, что чужое всё это, чуждое. А здесь — как дом родной. Вот только тихо слишком, а это неприятно, подозрительно даже.
Лев Иванович опустил глаза и нахмурился. Вместо него заговорил моложавый господин, судя по аккуратной внешности — представитель медицины, хотя мало ли. Что-то нас так и не познакомили.
— А здесь везде так. В общем-то, можно услышать многое — крик птиц, шум зверей, но не так часто, как в диком земном лесу. Исследования по этому поводу ещё не проводились, может, здесь животные такие — тихие. Но смею заметить, — он бросил быстрый взгляд на Льва Ивановича, — что аура здесь не совсем здоровая. И все наши коллеги, работающие на планете, согласны с теорией, что на животных влияет именно это.
— Что значит «нездоровая»?
— Не пугайтесь. Я имею в виду — тоскливая, гнетущая, что ли. Как будто всю планету обухом по голове — бах! — и прихлопнули. Вот она живёт и не рыпается. Может, животные привыкли к людям, а когда их не стало... хм... расстроились? Хотя к нам они не идут. Чушь порю, — виновато улыбнулся он.
Все помолчали. Как будто минута молчания по прихлопнутой планете.
— Не будем портить людям настроение! — довольно быстро встрепенулся Лев Иванович. — Рассказываю дальше. Основные исследования проводятся в Капитали и её окрестностях. Кроме того, небольшие группы учёных работают в других открытых нами городах, в том числе и на других континентах. На количество транспорта не жалуемся — всем хватит. И немудрено: столь похожая на Землю, а потому и интересная планета найдена впервые! Итак, в нашем распоряжении имеются: вот такие электромобили для общего пользования, разнообразные вертолёты и флаеры и тому подобные средства передвижения, а также есть возможность создать специализированные передвижные лаборатории. В общем, условия самые благоприятные... А вот мы уже и приехали!
Действительно, между поредевших деревьев проглядывал городок, ничем не отличающийся от обычных поселений землян-исследователей на чужих планетах. Когда мы уже выгружались из машины, Лев Иванович добавил:
— Что я ещё имею сказать вам всем, — он задумчиво оглядел нас. — На данной планете открыты десятки тысяч городов разной степени разрушения. Ощущение такое, что процесс вымирания начался довольно давно, и то ли уцелевшие покидали свои умирающие города, присоединяясь к более населённым, то ли люди вымирали поголовно. Это вам предстоит выяснить. Далее, у нас уже составился небольшой музей погибшей цивилизации — мы не хотели ничего особо трогать и выносить из городов, поэтому здесь только самое важное, самое, так сказать, показательное. Например, фотографии... — он хитро улыбнулся, ожидая нашей реакции.
— Они фотографировались.
— Ну да! — деланно развёл руками руководитель. — Они делали практически то же самое, что и мы. Правда, датируются эти фотографии позапрошлым веком. Более свежих пока не обнаружилось. Кстати, мы пока взяли на вооружение те города, где сохранились аэродромы, и пока что выглядит, что именно эти города и были последними из обитаемых. Древняя история нас пока не должна интересовать. Вот так вот. И через час жду вас в музее, — скомканно закончил он и ушёл.
Он удалился в самое большое здание городка, а нас «расхватали» начальники областей науки. Неудивительно, что попал я в одну группу с моими языковедами и археологами.
— Что ж, ребята, поздравляю с прибытием. Нам свежие головы и светлые мысли ой как нужны. Я — профессор Владимир Головня.
— Вы? — я был крайне рад наконец-то встретить кумира своей юности. — Это ведь вы вели работу на планете Астор-3 и доказали, что при всех признаках разумной деятельности жители планеты не были разумны.
Он смущённо улыбнулся.
— Приятно-приятно, что вы читали мою работу. Да, часто то, что для нас является неоспоримым доказательством прогресса мысли, науки, логики, для других существ — всего лишь инстинкт и рефлекс, запрограммированное поведение. Но здесь, я вас уверяю, подобные теории я уже отмёл. И не удивлюсь, если земляне и проты вышли из одного, научно устанавливаемого источника.

Информация, так много информации! Фотографии протов, как будто бы вытащенное из кармана любого сотрудника изображение его семьи. Только эти фотографии древние. Исследование скелетов протов подтверждает, что именно так они и выглядели. Только глаза какие-то другие — глубокие, мистические. Нет, не хочу осматривать музей.
Хочу увидеть город, без всяких сомнений. Если есть нетронутый город, зачем тратить время на музей? Работа кипит вокруг, новичков тут же вводят в курс дела, новички и сами горят желанием — никого ведь не заставляли сюда лететь, вызвались сами или моментально согласились на предложение. Если ты не энтузиаст, тебе нечего делать в Центре, да люди без искры там и не задерживаются. Мы с Владимиром садимся в машину и едем. У других коллег — иное поле деяельности, и их в курс дела введёт сам Лев Иванович.
Город чем-то похож на искусственно созданную скалу — вот почему первая экспедиция не обнаружила эти десятки тысяч городов, но отметила «очень скалистый» рельеф. Конечно, есть и улицы, и дома отдельные, но в общем комплексе складывается впечатление, что это просто скала, где, например, можно добывать камень. Целенаправленная маскировка?
— Может, их уничтожили пришельцы с другой планеты?
— Может быть, Максим, — с сомнением отвечал профессор. — Но пока не найдено ни одного доказательства, что сюда кто-либо кроме нас прилетал, а сами проты в космос не летали. Войдём, пожалуй, сюда.
Одна из многих квартир в этом «доме». Так сказать, свободная планировка, вряд ли все эти углы, ниши и изгибы были шаблонными.
— Это закономерно — ведь квартиры в основном вырубали в скалах, — Владимир как будто прочёл мои мысли.
Вокруг — стерильный порядок, вернее, теперь уже не стерильный, всё покрылось слоем вездесущей пыли, а на полу видны следы. Наших исследователей. Порядок. Скорее уж полная пустота, залитая светом из огромный окон. Ну да, «подъезд» расположен в центре скалы.
— А в других местах как? — спросил я, указывая на голые стены и практически полное отсутствие предметов.
— Да так же. С той закономерностью, что чем раньше город опустел, тем больше в квартирах вещей.
«Интересненько», — подумал я, мне это показалось важным.
Единственное, в чём не было недостатка, — книги. Огромный стеллаж закрывал одну стену практически полностью. Я осторожно провёл рукой по корешкам.
— Бумага?
— Бумага, да, — профессор стоял у окна, и лицо его было печально. По-моему, моё лицо выражало то же самое. — Но ещё не рассыпается, можете посмотреть.
— Да-а, — вздохнул я, перелистывая страницы, испещрённые непонятными закорючками и столь же непонятными «иллюстрациями». Мне как человеку они ничего не говорили.
— И на чём печатали? — я провёл рукой по тексту, решив тянуть те ниточки знаний, которые мои коллеги пока могли мне предоставить. Ведь язык протов ещё не расшифрован.
— Знаешь, на печатных станках, дедовским способом.
— А это удивительно?
— Если учесть, что у них были роботы... Да-да, огромное количество роботов, были и компьютеры, чтобы ими управлять. Но вот какие-то отрасли остались функционировать по старинке. И отличие разительное.
— Ну, думаю, и на Земле объективный наблюдатель мог бы найти подобные несоответствия, — я старательно сортировал новые данные в своей голове, отделываясь пустыми фразами, ведь пока я и не мог выдать что-нибудь ценное. Я поставил книгу на место.
И тут навалилась тишина. Полная тишина, без шорохов, скрипов и завывания ветра. Как в вакууме. Пустота и тишина. Слова, сказанные нами здесь показались кощунством. Мне представился прот — обыкновенный человек — возле большого костра, в котором он, предчувствуя скорую гибель, сжигает свои вещи. И множество протов делает то же самое. И на пепле растут трава и деревья, и мы никогда не увидим этого огромного пепелища. Только книги оставил он, чтобы мы смогли их расшифровать. Это могло бы объяснить то, что в последних городах вещей нет. Но постепенное их исчезновение... И отчего же они всё-таки погибли? Защемило сердце, мне показалось, что я в склепе, в котором похоронена тайна. Я помотал головой, сбрасывая наваждение.
Вопросов было много, очень много — ведь передо мной целая жизнь целой цивилизации! Оставалось только понять, с чего начать. Я давно пытался выработать систему, по которой можно вести исследования на планете. Но всегда начинаю с того, что, казалось бы, бесцельно шатаюсь по местности и смотрю, смотрю. Я это называю — напитываться впечатлениями. Можно заметить очень разные вещи, но потом они складываются в цельную картину. Можно выдвигать гипотезы и доказывать их.
Я заглянул в шкаф (предметы мебели в квартире, безусловно, имелись) и только тогда удивился, что это действительно шкаф. На одной полке лежала стопка одежды. На первый взгляд однообразная. Именно в такой были те проты на фотографиях. Цветных аналоговых фотографиях.
— Похоже, у них нет понятия «мода», или это какая-то спец-одежда.
Владимир усмехнулся.
— Нет у них этого понятия.
Деревянный стол, стулья-кресла, кровать наподобие японской циновки. Так могли бы жить и земляне. Аскеты, например. В общем, неприхотливо. Ещё комната, нечто похожее на кухню, ванную, террассу.
— Это поразительно.
— Не то слово, — согласился Владимир. — Вот, например, кухня, ты ведь так и подумал. Но во многих местах, особенно в этом городе, это скорее атавизм, тут не наблюдается никакой утвари или приспособлений для приготовления пищи. А ведь, скажем, плита осталась бы на своём месте, как тот же шкаф.
— И что из этого следует?
— Ну, например, что ои были на полном обеспечении роботов. И даже «утренний кофе» им доставляли через пищепровод. Вот здесь.
Я внимательно осмотрел пищепровод — простая конструкция: подъёмник, рычаг. Это меня не сильно заинтересовало и я осматривался в поисках чего-то более занимательного.
Тут я заметил, что по углам комнат расставлены кристаллы — по нескольку в каждом помещении. Посмотрел поближе. Конструкция кристалла — две половинки, чуть-чуть отстающее друг от друга — явно предполагала, что он должен быть целым, чтоб... Я догадался, для чего, и без особых сомнений попытался эти половинки придвинуть. Не получилось. Тогда я присел рядом и стал вертеть этот кристалл как кубик Рубика. И результат не замедлил появиться — провернув одну часть на 180 градусов, я соединил-таки половинки и — включил свет! И ликующе взглянул на профессора. Он улыбался мне как несмышлёнышу.
— Вот, кристаллы, выращиваемые из крупиц особого элемента, не встречающегося на земле. Два вида. Один используется для освещения, другой для выработки электричества. Кстати, наш транспорт здесь уже ездит на таких кристаллах. Наши аккумуляторы сгружены в корабль за ненадобностью.
— Вот как?
— Ну да. Эти кристаллы — очень важное открытие на Протосе. Уже найдены шахты, где добывались искомые элементы, заводы по выращиванию. Кристаллы растут на эбонитовых палочках, что даёт заряд. Каждого хватает лет на тридцать при среднем использовании. Обычные, не светящиеся кристаллы, использовались протами для отопления, для передвижения (а это и личный транспорт, и промышленные, и сельскохозяйственные перевозки), кое-где в промышленных нуждах. Мы уже запустили механизм выращивания — благо, там только рычаг повернуть надо было. А вот основная часть производства работала за счёт солнечных и ветряных генераторов. Пустыни здесь сплошь заставлены солнечными аккумуляторами, но из-за иного технического решения поначалу их не заметили. Заряды пересылались по воздуху — в этом плане они продвинулись куда дальше нас.
— Экологическая цивилизация, не так ли?
— Да, очень. Нигде ни следа нефти или ядерной промышленности. Однако нельзя сказать, что они до этого не дошли или просто не имели исходных материалов. Есть здесь и нефть и радиоактивные элементы. Может быть, когда-то они их и использовали, но перестали... А вот на Землю бы эти кристаллы, — Владимир даже прикрыл глаза, представляя, каким прекрасным станет мир Земли.
— Ну да. Нефтяные магнаты позволят это только когда закончатся наши запасы нефти... А теперь ещё и запасы Протоса, — я сам удивился, насколько саркастично и горько это прозвучало. Родная Земля. Скопище живоглотов и проходимцев.
Я встал и перевёл тему разговора, вновь наткнувшись взглядом на стеллаж с книгами.
— Знаете, у меня создаётся впечатление, что работа практически всех наших коллег сейчас достаточно бессмысленна.
— То есть?
— Самое главное — расшифровать их язык. Думается мне, что они оставили нам все сведения о себе в книгах. Осталось их понять.
— Вероятно. Но вы ведь понимаете, что объективные исследования бывают важнее субъективного мнения цивилизации о себе. Тем более, что их язык довольно сложен. Это не моя специальность, но по положению руководителя я знаю о процессе работы. Языков здесь много, но, судя по всему, в последние дни, годы, века? они говорили на одном, общем. Так что наши языковеды пока приводят к общему знаменателю временные рамки языков и параллельно расшифровывают тот, который пока выглядит последним.
Мы стояли на террасе и смотрели на пустой город. Нет, это не была голая скала. Как бы он ни создавался, но строители целеустремлённо окунули его в зелень. Это не наши парки, которые выглядят островками в вечном стекле и бетоне. Это симбиоз человека и природы.
— И почему мне здесь нравится? — задал я риторический вопрос. Мне действительно нравилось.
— Пожалуй, следует вам рассказать две вещи, пока, э-э, назовём их главными. Во-первых, большое место в жизни протов занимали роботы. В каждом городе существует центр роботов (это данные выборочной проверки), их жилище, если хотите. Также существуют такие жилища-бараки и вне пределов городов. Мы обнаружили уже довольно много. Судя по всему, на месте наших деревень. Пока что мы можем с уверенностью утверждать, что именно они занимались всей сельскохозяйственной деятельностью. Справедливо, не так ли? У нас на Земле всё ещё существует недовольство, что бедная деревня кормит эти паразиты-города. Здесь эта проблема была решена уже давно. Деревень нет и в помине...
— Но как же они решали проблему занятости?
— Вопросы потом. Учтите, я расскажу то, что знаю, остальное — пока что лишь наши с вами домыслы. Хм... На уровне гипотез, опираясь на количество и внешний вид роботов в городах, мы предполагаем, что они занимались разнообразными видами деятельности. Сейчас полным ходом идёт исследование всей системы роботов, а также расшифровка кодов программ. Проты создали программы очень отличные от наших, работающие по другому принципу. Не удивлюсь, если и этот дом протов строили роботы.
— Может, они выполняли всю физическую работу?
— Именно об этом мы и думаем. И второе. Этот город очень древний — это показали разнообразные анализы. Но он очень хорошо сохранился. Не удивлюсь, если он был центром культуры и цивилизации, по крайней мере, на этом континенте. Нам повезло, что мы открыли его одним из первых... — он помолчал, подбирая слова. — Здесь пока что единственное место, где найдены незахороненные трупы протов.
Я заинтересовался, предположил:
— Последние люди?
— Да. Именно так всё и выглядит. Планету постоянно облетают наши люди в поисках выживших. Ведь бывает такое, что кто-то выживает и уходит, скажем, в леса. Или под землю, но так искать сложнее, этим займёмся позже. Пусть даже дичает. Но пока ничего, ничего, — похоже, что ему было до боли обидно за вымирание протов. После паузы он заговорил совсем о другом. — Кстати, проты — очень консервативны. Мы сравнивали множество городов разного времени застройки — они все практически одинаковы. Центр с несколькими явно нежилыми зданиями (назначение всех мы ещё не выяснили), обязательно библиотеки, музеи. Вокруг — жилища протов. И вокруг города — бараки роботов, промышленная зона с одной стороны и природные просторы, в чём-то усовершенствованные искуственно, видимо, для спорта и отдыха — с другой. Нет ничего похожего на магазины, бары, дискотеки. Ощущение такое, что они вообще никуда не ходили и ничего не делали. Разве что на природу выходили, погулять.
Мы уже спешили к электромобилю, чтоб осмотреть место, где были незахороненные трупы. Вот уж действительно — единственные!
— Но неужели проты приезжали в вымершие города и хоронили последних жителей? Ведь не может быть, что ничего, то есть, никого не упустили?
— Не знаю. Может, этим могли заниматься и роботы, пока последние проты (или, по вашей теории, пришельцы) не выключили всю систему, да не просто выключили, а в большой степени разрушили.
— Зачем? — не получив ответа, я стал размышлять сам. — Не доверяли своим роботам? Подумали, что те могли бы включиться, скажем, случайно, развиться и создать новую цивилизацию? А им, погибающим от... чего-то, вовсе не хотелось, чтоб кто-то после них жил.
— Да эти роботы не похожи на вместилище искусственного интеллекта. Но, может, проты знали поговорку, что бережёного бог бережёт? Я бы не стал сбрасывать это со счетов.
А передо мной вновь поплыли картины. Что роботы уже взбунтовались, что была война протов с роботами, никто не хотел уступать, но и не был сильнее. Роботы создали вирус, уничтоживший протов, а те успели роботов отключить. Бред. Но я всё же спросил:
— Что значит «не выглядят» как носители интеллекта?
— Разбирали мы этих роботов — ничего сложного, каждый запрограммирован на узкий набор действий. Программатура другая, но принцип сборки-то особо не изменишь.
— Ну и славно, — заключил я, решив по ходу дела интересоваться результатами программистов. Город вокруг почти не менялся. Здесь было скучно. Было бы скучно, точнее, если бы мне это не нравилось. Но моё искреннее расположение к городу, да и к самим загадочным протам заставляло чувствовать не скуку, а некую монолитность, простоту. Может, они больше радовались духовному, нежели материальному?
Здание в виде пирамиды. Очень похожее на уменьшенную копию, скажем, египетских пирамид, а также на здание собраний Античности или мэрии нашего времени. Я твёрдо решил проверить пропорции, ведь наши пирамиды строились в чётком соответствии с пропорциями граней и высоты. Внутри — огромный зал, выложенный мрамором. Да, мрамором, подтверждает Владимир — многие породы сходятся с земными. Ряды стульев-кресел, я даже сел в одно. Действительно удобно. На возвышении — трибуна, стол для докладчиков, комиссий? Зал собраний, не иначе.
И самое главное — вдоль стен на равных расстояниях друг от друга — 18 кабинок, как половинки саркофагов, явно не предусмотренные здесь изначально, но вписанные с определённой долей красоты и гармонии, как всё, что делали проты. В кабинках — 17 полуистлевших трупов, привязанных ремнями.
— Групповое самоубийство? Или убийство? Кто их привязал? От чего они погибли?
— Так, по порядку, — улыбнулся Владимир. — Самоубийство. Ремни самозатягивающиеся. Врачи установили остановку сердца. Да, а на столе было найдено 12 пластиковых дощечек, исписанных, как мы понимаем, символами разных языков. Думается, что это их предсмертное послание тем, кто, возможно, их найдёт. Текст, вероятно, на всех одинаков. Кто-то из них постарался, даже не доверился бумаге.
— Интересно, а от чего остановилось сердце?
— Пока неизвестно. Возможно, был использован какой-то препарат...
— А где восемнадцатый? — спросил я, уже предполагая ответ.
— Врачи забрали на исследование.
— Ага.
Я в силу специальности разбираюсь в скелетах, как и Владимир, в общем-то. Мы внимательно осмотрели каждый, сравнили.
— Могу сказать, что это представители одной расы, разнополые, — ничего не значащая фраза, профессор и без меня это знает. Да и экзамены я уже давно сдал.
Скелеты выглядели величественно. Пирамида собраний превращённая в гробницу. А это тоже интересно.
— Они использовали пирамиды как гробницы?
— Пока такого не обнаружено. В городах имеются такие пирамиды, выглядят так же, только без трупов и саркофагов. Думаю, это всё-таки были залы для совещаний. Ничего ритуального не обнаружено, — чётко доложил мой начальник.
— А вообще хоть что-то, напоминающее религиозно-ритуальные вещи или помещения? — я хватался за любую упомянутую тему.
— Пока нет. Редко бывает, чтобы разумная раса обходилась без религии. Но если провести аналогию с Землёй, то возможно, что признаки религии можно найти при проведении раскопок более древних времён. Понимаешь ли, роботы, механизация сильно бьют по религии. Кто знает, может, и Земля станет совсем атеистичной через пару сотен лет.
Да, ничего нового, оригинального. Это всё я могу предположить и сам. Судя по всему, вся экспедиция пока что основывается на догадках. Наша главная задача — понять, почему проты вымерли. И первое слово здесь предоставляется, по-моему, врачам. Может быть, те вирусы, против которых у нас имеются средства, для протов оказались смертельны? Как у того фантаста, который описывал, как марсиане вымерли от ветрянки... И смогут ли микробиологи это установить? Ведь остались в основном скелеты, почти никаких мягких тканей.
— Раскопки кладбищ ведутся? — если бы кладбищ, то есть, останков, не было, как в случае кремации, мне бы об этом уже сказали.
— Ведутся, конечно. Что обнаружено? Трупы, конечно, точнее, скелеты, — Владимир, похоже, начал уставать объяснять мне простейшие вещи, которые для него, пробывшего здесь больше года, стали аксиомами. Но, как учёный, он понимал, что базовая информация необходима и мне. — Учёные установили, что средний возраст прота — 70 лет от рождения. Кстати, год здесь примерно равен земному, лишь чуть длиннее. Совпадения поразительные! Так вот, эти 70 лет пока берут за среднюю продолжительность жизни прота. То есть, предполагают, что все найденные пока проты умерли от старости, а не от болезни. Это доказывают всяческие опыты по восстановлению организма, состояние костей и так далее...
— Цивилизация умерла от старости, — задумчиво произнёс я, думая, что только мысленно.
— Хорошая гипотеза, главное — темная! — подхватил Владимир то ли иронично, то ли серьёзно. — Мы уже долго бьёмся над этой проблемой. Может, новейшее оборудование, прибывшее с вашей весёлой и дружной компанией, поможет поставить точку в этом деле. В любом случае мне были бы интересны механизмы старения цивилизации...

В общем-то, никакой весёлой и дружной компании в научном городке не наблюдалось. Каждый работал сам по себе или с напарником, циклился на своих проблемах. Да уж, предполагаю, что у каждого учёного здесь появлялась куча проблем, связанных с его областью, тут не до веселья. Целая планета, стремящееся к бесконечности количество информации и необходимость из этого количества вычленить необходимую, первостепенную и начать её осмысливать, проверять, получать результаты. Слишком грустно наблюдать копию Земли с полностью вымершим непонятно от чего населением. Жизнерадостная Земля и, вероятно, столь же жизнерадостные проты. Есть ещё одна причина, по которой необходимо как можно быстрее выяснить причину гибели протов: мы боимся за себя, вдруг с Землёй может произойти то же самое?
Каждые два дня устраивались «летучки», где представители разных наук делали доклады о последних результатах своих исследований. На первой «летучке» нам, новеньким, были даны обзоры всей проделанной работы — главные результаты, доминирующие гипотезы и предположения. Скорее даже предоставили список отметённых и очень сомнительных версий — чтоб мы уже на них не заморачивались. Да, и ещё на этом первом совещании новичкам показали фотографии множества «безопасных» насекомых, птиц, зверей и пресмыкающихся — безопасных в том смысле, что они не ядовиты и не являются переносчиками каких-либо зловредных или неизученных вирусов. Эта фауна уже подверглась тщательному анализу наших учёных. От неизвестных видов предлагалось бежать, а если есть безопасная (это подчёркивалось) возможность изловить — то, конечно, изловить на благо науке. Оказывается, много здесь живности водится, а я пока даже на насекомых внимания не обратил. Но те-то ладно, а вот всякие зайчики, хорьки и бобры (настолько похожи, что даже названий других им придумывать не стали, кстати, в отличие от флоры, которая совсем другая здесь, не считая цветовой гаммы) просто умиляли.
На последующих «летучках» отчёты давались, конечно, не за два дня работы, а обычно за более продолжительный период опытов и анализов, которые к данному моменту можно было как-то резюмировать.

Время идёт. Мы уже открыли, что рас было три, что лет триста назад они окончательно объединились в одну, смешались и жили в мире. Как мы это обнаружили? А вот повезло найти старые останки. Мы уже нашли свидетельства миграций, древних войн, религий. И как потом это всё исчезло.
Вирусологи всё работают над своими теориями — теперь уже достоверно известно, что люди умирали от старости, в свой биологический срок (то есть, это не был вирус скоропостижного старения, как мы было предположили), не от смертельной болезни (если, конечно, не считать таковой жизнь). И учёные ищут вирус, который поразил именно воспроизводительные функции организма, в результате чего люди не смогли размножаться.
Мы пытаемся понять, чем занимались проты. Им не нужно было работать. Учёные-программисты восстановили системы, снабжавшие протов всем необходимым. Всюду теперь снуют роботы, удовлетворяя теперь уже наши нужды, без всякого недовольства: работают на плантациях, отлавливают животных, дающих молоко и шерсть (хотя вот эти были отключены уже давно, раньше, за десяток поколений до последних протов). Кстати, убивать животных они не запрограммированы. Возможно, проты не ели мяса. Зато как оперативно и слаженно роботы восстанавливают дороги, разрушенные временем! Загляденье! Это только эксперименты, но они показывают, что даже пищу готовили роботы, если прот не хотел этим заниматься, не говоря уже о пошиве одежды, изготовлении лекарств и прочем, прочем, прочем. Так что скоро мы сможем снабжать Землю продуктами питания, если это нужно, целесообразно и не повлечёт негативных последствий. Вопрос только в том, кому в руки эти продукты попадут, кто станет очередным миллиардером?
В чём же состоял быт протов? В чём? Мы видим книги, картины, случайно наткнулись на проигрыватели музыки и кино. Нам трудно понять их искусство, оно чрезвычайно абстрактно, что ли. Как и язык, через дебри которого только начали продираться языковеды, искусство протов очень отлично от нашего, оно практически не приближает нас к разгадке. Ну что это такое, когда в течение получаса мы смотрим на цветок (обычный такой цветочек на Протосе, сродни нашему шиповнику). И всё. Однако чувствуется, что время идёт, что в этом цветке бьётся жизнь... В конце концов я начал чувствовать себя этим цветком. Что-то в этом есть. Интересно даже, но не совсем понятно. И это вовсе не образовательная передача для ботаников!
Наука, особенно медицина, прекрасно развита протами. Найдено множество вакцин, что очень помогло врачам в исследовании болезней. И пока мы не нашли свидетельств разработки новых вакцин, необходимых в случае появления новой, незнакомой, смертельной болезни. Но мало ли, как они работали. Может, это делалось и не на заводах лекарств, а аналога нашим НИИ мы пока не нашли.
Технологии, высочайшие технологии, в какой-то момент перестали развиваться. Веками проты используют роботов, свои кристаллы и электростанции, веками пользуются компьютером, флаером... Да чем только не пользуются. Но потом, видимо, решают, что им вполне достаточно того, что у них уже есть. Может, мы просто не там ищем? Конечно, один город — далеко не показатель, но ведь мы изучаем и другие города, и большие, и маленькие. Ни одной бомбы, никакого огнестрельного оружия, никаких следов попыток выйти в открытый космос. Умели ли они расщеплять атом? Умели. Но не использовали это так, как мы. Атомные электростанции просто страхуют обычные солнечные и ветряные от сбоев.

Я начинаю постигать логику этой цивилизации. Они наладили свой быт с помощью техники, особенно роботов, но решили не выходить за пределы планеты, и занялись другими вещами. Не знаю, была ли у них когда-нибудь перенаселённость, было ли деление на богатых и бедных... Ведь если всё делают роботы, то разве нужно кому-то платить за это? Или у них правила компания по производству роботов? Мол, не хочешь купить робота — выращивай картошку сам? Может, так? Только вот чем они платили, ведь деньги человек на Земле получает за работу... Если учесть, что, скажем даже программирование компьтеров у них разительно отличается от нашего, то, может, и с экономическими отношениями — то же самое? И пока мы не сможем прочесть их книги (возможно, они, как и мы, записывали всё-таки свою историю, вели исследования разных областей жизни), нам и в голову не придёт настоящее решение этого вопроса. «Были ли у них деньги?» — задал я вопрос Владимиру. «Не знаю, — ответил он. — Сам видишь: вокруг ни бумажки, ни старой тряпки. Возможно, деньги были виртуальные, как у нас — все расчёты через компьютер.»
Вот так, ни бумажки, ни старой тряпки, ни косметики, ни детского совочка...
Зато прекрасно сохранились произведения искусства. Неужели они все занимались искусством? Ведь нет практически никаких свидетельств о других видах физической деятельности протов. Чем увлекаются люди на Земле? Хотя бы спорт. У протов не видно никаких приспособлений, кроме бассейнов. А эти площадки за городом мы называем спортивными лишь условно: проты там разве что занимались бегом и гимнастикой... Если бы нам не нужно было работать, от скуки многие ушли бы в экстрим, а тут не заметно... Может, они просто мыслят по-другому. Или всё же работа у них заключалась в чём-то другом. Совсем-совсем в другом.
Кстати, моё предположение о том, что проты просто наплевали на физическую форму, не оправдалось. Если бы они все сидели по домам и не делали ничего, кроме рисования и философствования, их скелеты со временем изменились бы, указывая на слабость, охиление тела. Но нет, они были вполне физически дееспособны. Мы постоянно дискутируем об этом с Владимиром.
— Максим, как вы оцениваете теорию микробиологов о вирусе, нарушившем детородные функции протов?
— Знаете, уже никак. Вирусов настолько много, настолько трудно определить, как они взаимодействуют с организмом, даже и не человека — прота! — что все эти теории хоть и интересны, но практически недоказуемы в лабораторных условиях.
— Мне кажется, что именно в этой есть смысл. Что-то другое сейчас предположить трудно. Однако, если подумать, вряд ли болезнь в одночасье поразила всех. А если так, проты, во-первых, обязательно бы заметили происходящее, а во-вторых, смогли бы выработать другие способы размножения. Как, например, делают на Земле. Их уровень вполне позволяет создать технологию детей из пробирки. Всего лишь надо было создать банки спермы и яйцеклеток. Ничего сложного в этом нет. У нас же сделали так для оздоровления цивилизации, когда полностью здоровых людей оставалось всего 10 процентов...
— Может быть, им не позволили этого сделать некие моральные убеждения? Мы до сих пор не обнаружили ничего похожего на приспособления для искусственного воспроизводства.
— А что такое моральные принципы, когда речь идёт о выживании целой планеты?
Ночью после этого разговора я проснулся от какого-то смутного ощущения. Ощущения неправильности наших выводов. Стоп. Но ведь во всём этом есть противоречие. А если не было вируса. Значит, проты вымерли сами, просто не делали ничего, чтобы не вымерерть. И наш главный постулат, который вдалбливается в головы землян с рождения — что цивилизация должна жить, что жизнь — это наша высшая ценность, — вовсе не универсален. И, следовательно, протам не было нужды немыслимыми способами пытаться размножаться, если они этого вовсе не хотели. С другой стороны, может быть, они — последнее поколение — считали жизнь настолько огромным благом, что эгоистично не захотели передать её кому-то ещё, своим детям. Такая постановка вопроса, точнее, ответа (причём неважно, какая из двух) объясняет многое, если не всё. Кроме одного. Опять-таки, как в случае с вирусом, который взял да и поразил всех, — неужели все взяли и единодушно решили умереть? И ни одного отступника? Ни одного противника? Вот это уже за гранью нашего понимания. Или гипноз?
Я напряжённо думал, пытаясь не столько найти ответ, сколько систематизировать свои знания о протах и составить их психологический портрет. Скорее даже — философский, ведь имея такое понимание этой чужой нам цивилизации, можно будет делать неголословные выводы.
Достоверно известно одно: проты не пользовались приспособлениями для модификации себя, для улучшения, так сказать, «породы». И в этом их отличие от землян. Мы всё пытаемся сделаться лучше, всё хотим создать супер-людей, занимаемся всем чем, от диет до клонирования. А проты — нет. Значит ли это, что они не хотели стать лучше? Нет, не значит. Это может значить, что они шли другим путём. Не физическим, как мы, — другим. Мы пытаемся сделать нашу жизнь легче, проты тоже. Но при этом... Как бы это объяснить? Мы не хотим прилагать усилий ни к чему. Не только к изнурительной работе, без которой невозможно выживание (как показал Протос, освободить себя от этой работы вполне можно), но и к совершенствованию самих себя. Да и уж лучше работать, чем пытаться совершенствоваться. Люди найдут тысячи разных занятий, лишь бы не остаться наедине с собой. Так вот. Наши опыты в генной инженерии, в клонировании очень показательны в этом плане. Мы хотим стать лучше за счёт одного-единственного вмешательства в наш геном какого-нибудь великого инженера. Чтобы мы стали умнее, сильнее, красивее. И мы не хотим сами этого добиться. И подумать только — мы назвали этого врача инженером! О чём это говорит? Да о том, что мы хотим стать машинами, и чтобы кто-нибудь, но только не мы сами, мог без лишних умствований подкрутить в нас «винтики», и мы стали бы жить без проблем, в полном сознании собственного совершенства.
Проты же вычеркнули эту искусственную составляющую из своей жизни (хотя можно предположить, что когда-то она всё же была). Они чётко разделили, в каких областях человек с большой буквы может позволить себе «лёгкую» жизнь, а в каких — не имеет права, чтоб оставаться существом духовным и развитым, а самое главное — развивающимся, совершенствующимся. У нас же всё смешалось, всё в куче, и всё — бизнес.
Я ходил по комнате в полной темноте и нервно думал. Я всегда был доволен своей жизнью. Да, я знал, что в Африке люди всё ещё голодают. Я знал, что американская масс-культура поглотила всю планету, оставив росткам истинного искусства жалко пробиваться сквозь эту тину, а истинным художникам — протягивать ноги. Но это как бы известно всем. И все считают, что ничего не могут сделать для детей Нигерии, а сами являются не потребителями комиксов и боевиков, а истинными ценителями искусства. И нет проблем. Пока ты сыт и одет. Так почему же теперь у меня появляются такие мысли, и я кажусь себе землененавистником?
Мы погрязаем, а проты совершенствовались. Может, поэтому они и не занимались всякой ерундой, наподобие коллекционирования или спортивных состязаний? Чтобы не отвлекаться от главного. Скорее уж практиковали что-либо наподобие медитаций, расширения сознания, а физическую форму поддерживали с помощью гимнастики цигун, где физическая сторона вопроса тесно связана с духовной. Пирамиды у них есть, почему б не быть и цигун — такие вещи не являются, по-моему, прерогативой землян. Это ведь ого-го что такое!
И возможно, у них вообще не было состязательного духа, который вгоняет нас, землян, в вечный комплекс неполноценности, с одной стороны, и манию величия, с другой. И всё равно вечную неуверенность в том, что ты — самый лучший. И вот эти сомнения и показывают всю глупость и несостотельность нашего состязательного мира. А ведь и у нас когда-то было так, что человек стремился к совершенству не для того, чтоб быть лучше других, а просто... чтобы совершенствоваться. И тогда человек хорош сам по себе, как абсолют, а не нечто относительное.
На это указывает хотя бы то, что протов — всех протов — освободили от необходимого на Земле физического труда. Мы тоже могли бы это сделать. Мы могли бы создать достаточное количество роботов, которые выполняли бы всю грязную, да и чистую, работу. Но мы этого не делаем. Нет, это не заговор правительств или международных корпораций, хотя и это может быть на уровне «пока и так для нас всё хорошо, менять ничего не позволим». Да и уставшими, не имеющими свободного времени людьми легче управлять. Особенно если управлять и крохами их свободного времени, с помощью той же масс-культуры. Но проты не боялись свободного времени друг друга. Какова была их форма правления, мы пока так и не установили... Так почему же мы, простые люди, не пытаемся целеустремлённо снять с себя груз работы за своё элементарное выживание? Всю свою историю мы только и делаем, что выживаем, в основной своей массе. Да потому, что это и есть наша жизнь. Мы настолько неразвиты духовно, что лучше уж будем пахать и сеять, и жаловаться на тяжкий труд и вечных богачей, чем попытаемся снять с себя это бремя. Нам страшно. Да, мы боимся своего свободного времени. Мы понятия не имеем, чем мы могли бы его занять. Все говорят: мы бы наслаждались жизнью, — и представляют, как подставляют своё счастливое лицо лучам солнца и ветру. А что дальше? Дальше либо полная скука, либо быстрая деградация до искания одних лишь плотских удовольствий... А вот проты чем-то это время заняли. Но... Однако всё это привело к вымиранию. И почему же мне кажется, что если б они занимали себя изощрённой едой, сафари и плотским разгулом, они бы жили до сих пор.
Я сел на кровать, мысль дальше не шла. Только билось в мозгу — но нельзя же жить вечно. А мы стремимся попасть в некий логический круг, где всё подчинено единому знаменателю, где даже досуг становится работой, не дающей ничего, кроме заработка и желания что-либо приобрести. Желательно, материальное, желательно, вечное. И наше свободное время — не свободное, не наше. Оно определено нашим стилем жизни, более-менее одинаковым. И это круг, из которого всё труднее выбраться, и всё меньше этого хочется. Мы убили наш Восток, остались лишь красивые сказки, но они могли бы помочь мне расшифровать протов... Наша жизнь, как мытьё посуды: помыл, а она опять грязная, и ты опять её моешь, понимая, что всё это повторится снова и снова. И мы смиряемся с таким положением вещей во всём, в глобальном плане. Мы сами это и сделали. Каждым своим шагом, вот только даже формулируем это так, будто кто-то нас заставил и не дал выбора. Изначально. А что мы можем сделать? Однако ж проты смогли. Когда произошёл поворот? Ведь наши истории в чём-то схожи, только с разным концом.
Я стал самоотверженно искать доказательства своей теории, хотя не был уверен ни в одном слове. Я создал себе образ прота-героя, идеализированный, возвышенный образ, а вдруг они были просто безмозглыми существами, которые добились значительного развития технологий и решили, что делать больше нечего, и сидели каждый в своей удобной квартире, малевали никому не понятные картины, а тело поддерживали особыми стероидами, которые мы пока просто не нашли. Стали вредными мизантропами и бесславно вымерли. Или заменили всякий контакт между собой Интернетом. Но такое положение вещей меня как гуманиста не устраивало. И ведь на самом деле, не на пустом же месте я вывел все эти гипотезы. Я уже напитался впечатлениями, я уже почти что прот, что для учёного-антрополога очень важно.
И как косвенное доказательство, которое научными методами всё-таки не привязывается к моим выводам, я привожу хотя бы то, что проты не допускали роботов к некоторым областям своей жизни: весь процесс книгопечатания производился протами, они же сами хоронили своих умерших (всё-таки сами), они не впускали роботов в свои жилища (еда поставлялась по пищепроводам, а убирали у себя они сами). Зачем? Для заполнения досуга? Нет, пожалуй, это те самые моральные принципы, о которых мы говорили с Владимиром. Это скорее именно то деление областей материального и духовного (в материальной форме), которого строго придерживалась цивилизация протов. Роботы делали хирургические операции, но не приближались к воспитанию детей (когда-то ведь дети были, и это время мы уже чуть-чуть реконструировали). Телесное и духовное. Личное пространство и общее, общественное. Самые обычные пары противоположностей. Но если мы, земляне, допускаем одно в другое, допускаем опасное смешение и распыление этих понятий, что влечёт за собой потерю ценностей, то проты сделали всё, чтобы этого не случилось.
Я замкнулся в себе со своей идеей, прекрасно понимая, что люди, если им не предъявить веских доказательств, даже слышать не захотят о закономерном (эволюционном) или даже добровольном вымирании целой цивилизации. К тому же подобное единодушие протов казалось странным даже мне самому.

Вскоре я понял, что информации, полученной на наших общих собраниях, недостаточно. Конечно, я доверяю своим коллегам, но наука, как ни крути, часто бывает субъективной, и иногда важнее узнать о ходе исследований, о промежуточных результатах, нежели питаться одними выжимками. В конце концов, учёные бывают сконцентрированы на собственных гипотезах и отметают интересные данные, если те не имеют отношения к цели. В любом случае, что-то можно упустить из виду.
Хорошие отношения у меня сложились с Эльвирой, вирусологом из нашего «созыва». Не знаю уж, почему она ко мне благоволит. Если вдуматься, выглядел я в последнее время не лучшим образом — этакий фанатик с болезненным блеском в глазах. Даже не знаю, что конкретно я хотел у неё узнать. Такое бывает — некий ступор перед большим открытием. Это состояние ощущается прекрасно, и тогда надо искать. Как будто не хватает всего лишь одного кусочка, чтобы сложить мозаику. И на Эльвиру я надеялся, что она, по крайней мере, не подумает, что я псих.
— Как ваши исследования, Эльвира? — спросил я после обеда, когда она, вроде, никуда не спешила.
— Ой, как обычно, — в среде учёных начать подробно рассказывать о своей работе после такого вопроса — то же самое, что 10 минут отвечать на вопрос «Как жизнь?». — И мы ведь договорились, Максим, обращаться друг к другу на «ты».
— Да, конечно, — мы с ней одного возраста, но я, как оказалось, очень трепетно и уважительно отношусь к микробиологам. Ещё бы! Они занимаются тем, чего не видно невооружённым глазом. Тем, что есть везде, на всех предметов, к которым прикасаюсь я, проводя свою работу. Протожизнью? — У тебя есть свободная минутка? Я хотел бы узнать больше о ваших опытах.
— Вот как? — она проницательно сощурилась. — Значит, минутка может растянуться на полчаса? Я могу себе это позволить. Присядем там, — она указала на одну из милых беседок, возведённых тут и там специально для отдыха бедных, вечно занятых учёных. И они так напоминали о доме!
— Так что конкретно ты хотел бы узнать?
— Если бы я знал! Мне просто кажется... Я сейчас в некотором тупике, понимаешь ли. И мне кажется, что ваши наблюдения сейчас могут дать мне хотя бы направление... — я, конечно, немного лукавил, но пока не хотелось делиться своими предположениями.
Эльвира приподняла брови. Вирусология — антропологии? В общем, конечно, для цельной картины важны все области наук.
— Ну, тогда начнём издалека. Ты знаешь, что нам удалось практически полностью восстановить ткани и органы прота, учитывая особенности здешней среды. Поэтому опыты стали куда более надёжными. На самом деле, мы практически уверены, что ни один обнаруженный нами микроорганизм не мог привести к полному вымиранию. Опыты нужны скорее для подтверждения этого. Ведь вирусы и бактерии бывают очень хитрыми и, помещённые в определённую среду, могут мутировать. Но пока ничего особо опасного, смертельного, не наблюдается. Всё как и у нас — либо болезнь не смертельна, либо у протов была вакцина или лекарство, которые прекрасно справляются со своей задачей.
— Да? И как же вы тогда объясняете гибель протов?
Эльвира закусила губу.
— Я, например, считаю, что они вымерли по своей воле.
— Да? — встрепенулась она. — Вообще-то, врачи, да и мы тоже, всё больше склоняемся к этой версии, но пока не выдвигаем её. Это же не научно! Да и не особо логично, с точки зрения человека.
— А я считал себя изгоем, — облегчённо вздохнул я. — Думал, что и ты не захочешь со мной разговаривать на эту тему, как это делает Головня, чьим главным принципом является «Цивилизация должна жить».
— Да, конечно. Но сейчас выдвигать какие-либо ещё теории тоже ненаучно. Что могло произойти? Прилетела враждебная раса, — она явно язвила по поводу кого-то, кто об этом заикнулся — вот что значит «все мы люди»! — каким-то непонятным образом всех уничтожила, замела следы и отбыла восвояси? Тоже глупо. Если им не нужна планета, то незачем уничтожать её население. Я не могу понять мотивов протов, но... Но пока всё так, как я сказала.
— Но ваша теория о половых дисфункциях?
— Нет, ничего не подтверждается. Все анализы и опыты указывают, что проты были здоровы, а уж последних протов мы проверили как только возможно! Кстати, болезни, имеющиеся на этой планете, опять-таки аналогичны Земным. Чума, оспа, корь — всё это здесь есть, от всего найдены защитные средства. Нет только СПИДа, то есть вируса иммунодефицита.
— И о чём это говорит? — тупо спросил я.
— Ну, подумай сам. Это только мои мысли, которые при всей своей логичности вряд ли будут оглашаться, так что не используй их как аргумент. Но смотри — если здесь есть буквально все известные нам болезни, микроорганизмы, природные процессы и элементы, то почему в конце концов, не появился и ВИЧ?
— И почему? — переспросил я, чувствуя себя попугаем. На самом деле мои мысли не получили необходимого толчка и не пошли по направлению, указанному моей собеседницей. Поэтому мне просто хотелось дослушать её до конца, а там уж делать выводы.
— Да потому что никто его не изобрёл!
Мы смотрели друг на друга в лёгком замешательстве.
— Понятно, — почему-то мне хотелось продолжать эту тему. Эльвире, по-видимому, тоже. Ей хотелось поделиться своей идеей, но копаться в ней — нет. Слишком уж нелицеприятная открывалась картина, хотя слухи об этом жили (и были известны нам всем) и на Земле. — Так вы, значит, восстановили тело прота?
— Да. Ну, не прямо «мы», а врачи... Конечно, в данном случае приходится работать от следствия к причине, применять метод возможных аналогий. Но мы сделали всё, что в наших силах. Самое трудное, конечно, мозг. Жаль, что проты не оставили нам заспиртованный экземпляр.
— Наверное, считали это излишним.
— Хм. Лучше скажи мне, почему проты при таком развитии технологий не полетели в космос? Они могли бы сделать это ещё раньше нас!
— Им это было не нужно, — я уже хотел идти, ибо ничего важного разговор мне явно не давал.
— Хочешь сказать, что землянам это очень нужно? — я думал, что задавать вопросы буду я, ну да ладно, расскажу то, к чему пришёл сам.
— Необходимости пока нет, просто природа человека и прота различна. То есть, когда-то, судя по раскопкам, мы были очень похожи, но в какой-то момент пошли разными путями, стали развивать разные области, — я уже встал, чтобы прощаться.
— А это интересно, — задумчиво сказала Эльвира. Видимо, мои слова не шли вразрез с её представлениями.
— Что именно? — я насторожился.
— Есть ещё кое-что, что мы обнаружили. Но видишь ли, у этого феномена нет пока научного объяснения, — она выразительно на меня посмотрела, мол, опять всё как-то ненаучно, — и он не выносится на всеобщее рассмотрение, — как и большинство моих догадок... — В общем, если взять землян, то получается, что за много тысяч лет мы практически не изменились, в смысле, наше строение осталось прежним. Поэтому мы и считаем себя последним звеном эволюции. Наш мозг и, соответственно, наш череп, остаются неизменными. Не так обстоит дело с протами... Долгое время их черепа тоже не изменялись. А в какой-то момент начали. Наверное тогда, когда они пошли «другим путём», как ты выражаешься. Хотя я не вижу большой разницы между робототехникой и космическими технологиями. Но, может быть, ты мне ещё объяснишь... Ты же видел скелеты протов. Ничего не заметил?
— Хм, ну, повыше они вроде... А так — ничего, — я был весь внимание.
— Ладно... Как ты должен понимать, эволюция строения черепа — очень длительный процесс. Следовательно, что-то начало меняться в мозге протов намного раньше, чем на это отреагировали кости. У людей-то тоже, — она явно увлеклась, — черепа бывают разными, но обычно это объясняется внешним воздействием. Так или эдак, а средний череп всё такой же. У протов же на черепе появился нарост, почти не заметный, но несомненный, — то есть, нарост не костной ткани, а именно выпуклость, чтобы вместить нечто, что в мозге стало больше. Вот как!
— И что же это за область мозга? За что отвечает?
— Это, по нашему мнению... Я ж говорю, что строение мозга прота мы выводим по чистой аналогии. Это здесь, — она дотронулась рукой до лба, в районе третьего глаза. — И отвечает, — я уже догадался, — за ту область деятельности разумного существа, которую до сих пор не особо признаёт наша наука. И наши руководители, все в разной степени консерваторы, и слышать не хотят ни об этом, ни о теории добровольного вымирания, — я и не думал, что кого-то так же, как меня, мучает это досадное обстоятельство. — Простыми словами, это область паранормальных способностей человека. Хотя в чём они проявлялись у протов, и проявлялись ли, установить сложно... Ну как?
— Вот за это, Эльвира, я готов тебя на руках носить! И как я сам не заметил этого изменения черепа? Ведь не только врачи, но и мы видели множество скелетов разных эпох!
— Ну, это нужно быть специалистом, да и специалисты убили много времени, прежде чем это обнаружить. Выпуклость-то небольшая, но ведь и мозгу, чтобы показать развитие определённой области, необязательно вырастать до больших размеров. Это же всё микроскопические процессы. И активность области не влияет напрямую на её увеличение. Просто в данном случае активность выросла в десятки раз, появились новые связи и функции, поэтому участок мозга увеличился физически, — она радостно смотрела на меня, довольная, что эти её знания воспринимаются с тем восторгом, что был написан на моём лице. — Так что, Максим, что тебе это даёт?
— Ещё точно не знаю, — мне нужно было соединить одно с другим, но я чувствовал, что это — именно то, чего не хватало. — Но паранормальные способности — это, например, телепатия, телекинез, да?
— Да, возможно. Но у этих проявлений есть более общее название, применение, что ли? — более глубокое чувствование, проникновение в более тонкие пласты реальности. А уж у этого возможны разнообразные применения... Если это поможет.
Я вскочил. Я очень люблю ходить, когда думаю. Тем более, что её слова действительно помогли.
— Эльвира! Значит, они могли чувствовать друг друга! Не так, как мы, люди. У нас есть разнообразные связи: семейные, дружеские, любовные. У нас есть более общая связь: мы чувствуем, что мы — люди, нечто большее, чем каждый сам по себе. Хотя это ощущение возникает или в большой беде или в большой радости. Правильно? — она кивнула. — А если у них эти связи были более крепкими, более осязаемыми? Если они за счёт глубокого чувствования обладали неким коллективным разумом?
— Но ничто не указывает на это, напротив, всё свидетельствует о том, что разум был у каждого индивидуален... хоть и не оригинален...
— Но ведь это можно совместить. Я не говорю, что они не были свободны каждый в отдельности! Но при этом они могли понимать друг друга намного лучше, чем мы, руководствоваться в принятии решений истинным общим благом, а не пустыми разглагольствованиями, которые ведутся на Земле. Ты представляешь, что это могло бы быть? Да, личная воля, личный разум, но при этом связанный со всеми другими разумами, способный влиять на них и быть... Ну, то есть, что и на него самого влияют. Именно этим можно объяснить то, что они, по нашим сведениям, практически не имели аппарата власти, могли не работать и при этом не грабить и не убивать, жить в мире и согласии. И при отсутствии начального запаса внешней агрессии, они стали истинно гуманистическим обществом, целостным... Конечно, я предполагаю, что личностные отличия при этом нивелировались... Может, поэтому, они так старательно занимались творчеством — что это именно личный талант, личное умение... А потом спокойно вымерли. А последние из них сами остановили свои сердца!
— Подожди-подожди. Мы приходим к тому, что они создали общность на другом уровне.
— Именно так!
— Так может быть, они вовсе не хотели вымирать, а просто перестали нуждаться в физической близости, а ведь именно так они раньше размножались. И это привело к постепенному вымиранию.
— Но не могли они не задумываться над концепцией выживания цивилизации... Может, подумали-подумали, и решили, что выживать вовсе не обязательно.
— Или они просто обратились к теории другого существования, жизни в другом плане, не физическом.
— Кстати, да. Это возможно. И это, по крайней мере, могут принять наши учёные круги. Осталось дождаться, когда же, наконец, расшифруют язык протов. Думаю, они оставили нам исчерпывающие сведения.
— И получается, что телепатией в нашем обычном понимании они не пользовались, раз до последнего мига писали книги, то есть использовали словесный язык...
— Либо же хотели, целеустремлённо хотели оставить о себе память. Мы бы точно так сделали... Или же книги относятся к области личного искусства, я уже говорил об этом.
— Ну, не знаю. Если бы мы владели телепатией, боюсь, люди перестали бы писать. Вообще очень во многом отпала бы необходимость.
— Но нужно учитывать природу человека. Думаю, проты тоже подходят под это определение. Хорошо, человек, скажем, может передать свои мысли другому, а прот — практически всем. Но всё-таки может остаться желание запечатлеть свой труд, оставить его на века. Для того и существует искусство — чтобы удовлетворить это желание творца. Нужно же было протам чем-то заниматься! Да и некоторые люди продолжали бы пользоваться буквами.
— Да уж. Алфавитно-символический язык. Не понимаю, что же в нём такого сложного? Такие языки есть и на Земле, хотя бы руника...
— Самое важное, и никак, ни с места.
И мы остались сидеть в беседке, в тишине, глядя вдаль, куда-то за ограду нашего научного городка, сквозь время — куда-то в жизнь протов, становясь ими.
Да уж, наши учёные в основном именно консерваторы. Причём в этом есть один очень важный аспект. Они могут мыслить прогрессивно, предполагать практически невозможное. Но только в том смысле, что чужая раса менее развита, чем человеческая. Она может быть менее логична, менее разумна, менее чувствительна. Но только менее — не более, ибо именно человек — венец мироздания! И такой расклад они запрещают себе даже представлять. И «более» у инпланетян могут быть развиты только технологии, скажем, какие-то определённые области — против вещдоков не попрёшь, во-первых, а во-вторых, технологию можно перенять. Нематериальное же они просто готовы пропустить мимо ушей.

Вскоре мы улетали с Протоса. Нет, конечно, исследования не свернули. Просто пора было уже дать личный и полный отчёт по этой планете умам Земли. Просто пора было упорядочить и систематизировать свои собственные открытия.
Вместе с археологами мы реконструировали большую часть истории Протоса, мы готовы были дать этот отчёт.
Протос навсегда изменил меня. Может быть, я оказался слишком впечатлительным человеком. Может быть, он задел во мне те струнки, которые не у всех людей есть, или не все к ним прислушиваются. Но оглядывая остальных членов экспедиции, я с уверенностью заявляю, что никто не остался равнодушным. Просто надолго ли?
Мы с Эльвирой смотрим друг на друга и думаем, по-видимому, об одном и том же. О том, что ничего у нас не выйдет, да и ни с кем уже не выйдет, хотя в какой-то момент мы оба были готовы перевести наши отношения с деловых и дружеских на те, которые люди привыкли называть «более близкими». Мы как-то оба понимаем, что эти отношения уже неактуальны, а до действительно более близких, до отношений протов, мы ещё просто не доросли. Как цивилизация. Почему-то мне кажется, что путь протов — мой путь. Хотя всё равно кажусь себе жалким: почему я сам не дошёл до этого? Почему ждал подсказки от них, ждал подтверждения того, что это возможно? Что — это? Назовём это всё же общностью, общностью на духовном уровне. Я — только часть, хоть и отдельная, цельная. И она не перестаёт существовать, когда сливается с чем-то большим, с другими частями — происходит метаморфоз, но не исчезновение. Этот метаморфоз, на мой взгляд — самый логичный, самый гуманный и правильный путь человечества. Он открывает другие горизонты. Быть одному эгоистично. Наверное, общий дух протов тоже почувствовал одиночество...
Теперь я буду читать их книги, вникать в их теории. Буду стараться развиваться. Но почему-то тот вклад, что разум протов мог дать землянам, кажется большинству оных не только глупым, но и вредным. Не доросли мы ещё, не доросли. Не хотим оторваться от материальности. Благо, хоть мне никто не запрещает вникать в плоды их развития и учиться самому.

Тот день я не забуду никогда. Обычное собрание учёных, обычные доклады, хоть интересные, важные в каких-то сферах, но при том необычайно скучные, ибо не давали мне ничего — никакой пищи для размышления. И тут, в порядке очереди, под радостно-одобрительное выражение лица Льва Ивановича, какое-то слишком взволнованное, чтобы тому не было причины (и как я раньше не заметил!), на трибуну поднимается Николай Иванович. Как-то смущённо-нелепо отряхивает костюм, прокашливается и сообщает самую грандиозную новость, которой мы уже не чаяли дождаться:
«Язык протов расшифрован! Их книги можно прочесть! И они оставили нам послание: одна из двенадцати пластин, обнаруженных в пирамиде собраний, сейчас будет представлена вниманию уважаемых учёных. В дословном переводе.»
Зал затих. Зал находился в полуобморочном состоянии. По крайней мере, я — точно. Зал с трепетом внимал. Мы знали, что прикасаемся к тайне, к благословению или проклятию погибшей цивилизации. И мы — первые. Неизвестно, какая участь постигнет эти пластины на Земле. Быть может, их запретят читать. Но мы — здесь. И никто нам не запретит.
Николай Иванович показал нам пластину протов, положил её на стол, развернул лист бумаги, его собственное детище, и... решил пояснить.
— Я не буду объяснять уважаемому собранию принципы строения языка протов. Наверное, сейчас это не главное. Но доклад по этому поводу уже почти завершён. Не буду также рассказывать, как я и мои коллеги (хотя моей заслуги здесь не так много) добились наконец желанного результата, хотя очень бы хотелось, — он улыбнулся, видя наше нетерпение. — Так что я просто зачитаю их послание. Внимание!

«Дорогие пришельцы, гости нашей планеты!
Мы, коренные жители, рады данным посланием приветствовать вас здесь. Конечно, мы не могли знать, что кто-либо прибудет на нашу планету и найдёт его, так же, как не могли мы знать, что где-то ещё существует разумная жизнь. Но мы всё больше верим в это, хотя не имеем никаких доказательств, да и не стремимся их получить.
Как видите, нас больше нет. Но нам есть что поведать миру. Мы надеемся, что наши знания, верования и открытия будут вам полезны.
Я не буду долго говорить. Сегодня для нас великий день — последний день нашей физической жизни. Я — это все мы. Раз уж вы читаете данное письмо, то прочтёте и наши книги — из них вы поймёте о нас очень многое, в том числе и причины нашего ухода.
Здесь я могу лишь резюмировать: мы верим, что материальность, по крайней мере материальный разум, есть величайшее зло Вселенной, из которого произрастает всё дурное, известное и неизвестное нам и вам. Мы постарались исключить себя из её тенёт. Мы почувствовали любовь на другом уровне, и она указала нам направление.
Здесь я могу только печалиться и радоваться. Печалиться, что вы читаете это послание. Ведь это предполагает, что есть и другие существа, обладающие душой (душа — это то, что делает нас людьми, связывает нас с богом, если в вашей культуре такого понятия нет), заключённые в бездне материальности, к которым, быть может, присоединятся и наши души. Радоваться, что вы прочтёте плоды наших исканий и, может быть, вынесете для себя что-либо ценное.
Мы верим всей душой, что вы развиты не только материально-технологически, раз смогли пересечь просторы Космоса, но и духовно, раз захотели и смогли прочесть и понять нашу весточку.
Мы не уверены, что наше решение не продолжать наш род, принятое в глубоких раздумьях и исканиях, освободит нас от материальности. Но мы должны попробовать. Если никто не прочтёт нашего письма, если во всей Вселенной мы — единственные, кто несёт ношу тела, то наши души получат передышку, прежде чем жизнь зародится вновь. И, возможно, нас не заставят больше это пережить. Мы верим, что устремимся к нашим светлым богам, дающим благодать просветления истинно жаждущим душам, ибо видели другую жизнь, внетелесную, прекрасную.
Казалось бы, как всё легко. Чтобы воссоздать целостность души и разрушить материальность, нужно всего лишь умереть. Всем. Но ведь для этого нужна храбрость. Мы знаем, как наши предки цеплялись за эту земную жизнь, как боялись умирать. Тем более, мы прошли большой путь духовного развития, а ведь это — самое главное, все наши размышления приводят к такому выводу. Конечно, за чертой всё будет иначе, все наши представления могут оказаться ложными, но мы готовы принять это. Мы успешно боролись с негативными чувствами, которые вызывает в несовершенном существе истина. Думаю, мы искренни в этом. Нет, умереть — далеко не так просто, как кажется. Возможно, это гениальное решение, а всё гениальное — просто.»

Учёный совет принял это предсмертое послание с недоумением, однако признал, что оно является бесспорным доказательством множества гипотез и предположений, казавшихся ранее «ненаучными» и «недоказуемыми», хоть и вполне очевидными.
Правда, большинство учёных так и считали действия протов бредовыми — «без доказательств своей правоты взять и вымереть! Чушь!»
Проты не считали, что душа разумного существа может переселиться в животное, поэтому не уничтожили свою планету, а оставили её в поразительной неприкосновенности. Немного грустно сознавать, что они надеялись, что нас нет. Что нет других цивилизаций, в представителей которых могли бы вселиться их души, по их твёрдому убеждению.
Но проты надеются, что придёт день, когда и нас не станет, а так же и других, известных и неизвестных нам цивилизаций. Они считают это величайшим благом — единственным, к чему стоит стремиться. Нет, не как мы, люди, к трусливому саморазрушению, а к просветлённому уходу в иные плоскости бытия.
Почему же мне кажется, что бум рождаемости на Земле, не наблюдавшийся в таких масштабах уже многие столетия и пришедшийся на сроки вымирания протов, тесно с этим событием связан. И даже является всё тем же ненаучным доказательством их теории. Может, и я был в прошлой жизни протом, я как будто чувствую связь с ними... Интересно, задумается ли об этом ещё кто-нибудь. Или же, как это часто бывает в нашей жизни, тот избыток людей, которые стали необходимы для воплощения душ протов, просто переселится сюда, дабы уменьшить перенаселённость Земли. Какая горькая ирония!

***

— Что ж, друзья, вот мы и в сборе...
Проты рассаживались в кресла в зале собраний. Он мог бы вместить сотни посетителей, и горстка из 18 человек выглядела довольно жалко в огромном помещении.
— Смотрю, ты всё приготовил, — констатировал седовласый прот, оглядывая саркофаги.
— Да, уважаемый. Мы ведь долго не могли прийти к решению о способе ухода... Возникали разные этические дилеммы. Мол, кто-то не решится на самоубийство и станет бродить один по опустевшей планете. Это было маловероятно, я чувствую общую готовность, но в любом случае я постарался облегчить нашу задачу. Теперь от нас зависит лишь время ухода, а саркофаги располагают к этому.
— Ну так сделаем это! — произнесла старушка.
— «Это» от нас никуда не убежит. Мне хотелось бы вначале сказать несколько слов. Итак, наш род долго шёл к настоящему моменту. Все вы знаете, что на протяжении нескольких веков шло мирное противостояние двух школ развития: развития материального и развития иных пластов. У обеих есть свои минусы. Школа материальности, например, не устраивала тех, кто искренне верил, что земное существование бессмысленно, что оно не имеет цели, будущего, что оно не даёт развития. Сторонники же утверждали, что каждая земная жизнь приближает индивида к некой заветной черте, после которой он уже не вернётся. И ведь мы действительно росли, побеждая материальность духом. Вторая школа утверждала, что земные жизни — просто замкнутый круг, и развитие в нём не ведёт нас к какой-либо цели, что всё напрасно, мы обречены бежать по этому кругу без шансов на спасение. Недостаток же её в том, что нельзя знать, каким точно образом можно из этого круга вырваться. Школы противостояли друг другу, но одно у них было общее: материальность — зло. И мы, наконец, пришли к такому развитию духа, что деление отпало само собой. Не столько волевым решением, сколько в ходе эволюции мы перестали продолжать свой род. И решили, что круг на этом и закончится.
— Да, но и здесь есть свои «но».
— Есть. Мы отмели как бессодержательные теории универсалистов, которые утверждали, что душа разумного существа, человека, может вселиться в другой, низший, организм и продолжать ещё более жалкое существование в материальности. Мы отмели теории кратов, утверждавших, что есть во Вселенной некая сила, что специально заключила нас в эти тела, которая не простит нам исхода и возродит материальность заново. Хотя, не скрою, этого я опасаюсь. Только краты говорили о разумной силе, я же опасаюсь силы некоего равновесия, которое постичь мы пока не можем. В любом случае, все эти рассуждения бездоказательны. И мы постарались также забыть о теориях множественности аналогичных миров, предполагающих, что наши души, оказавшись без тел, смогут найти себе другое воплощение в подобных нам разумных существах на других планетах или в других измерениях. Они предполагали, что подобный обмен происходит и сейчас, что мы не замкнуты в планетарном круге перерождений. И вечным нашим врагом остаётся та сила, что заставляет душу искать новое тело.
— Недостаток знаний, опыта, насущная необходимость восполнить пробелы...
— Да, именно так мотивировали некоторые учёные эту удивительную силу. Но это и странно. К чему мы тогда стремимся, если душа, не заключённая в материальности, способная черпать энергию и знания из целой Вселенной, которой, я думаю, совершенно не нужны наши земные познания, напрямую, оказывается, ничего не знает, а приходит за знаниями сюда? Материальность — порождение Абсолюта, ошибка, выродившийся полюс зла и неволи — что здесь может искать чистая и светлая душа? То есть, я, заговорился: душа, конечно, не чистая и не светлая — она просто душа, вместилище этого же Абсолюта.
— А ты знатный ритор.
Оратор поник.
— Я не могу утверждать, мои знания несовершенны. Но все вы видели другие миры, вечные и прекрасные в своей изначальности, откуда не хочется возвращаться, где мы достигаем ещё большего единения. Мы могли бы уйти так, порвать связь с телом и остаться там. Но ведь мы решили, что это — полумеры.
— В тебе чувствуется неуверенность... Неужели ты хотел бы всё изменить?
— Нет. Нет, конечно. Просто, знаешь, в последние минуты жизни, тем более, не только своей, но и всего нашего рода, в голову лезут всяческие сумасбродные мысли. Стыдно признаться, но я немного боюсь... Наши предки, сами того не зная, возложили на нас величайшую ответственность. Думали ли они, что и в самом деле когда-нибудь останется всего горстка последний живущих, и другого выхода уже не будет?
— Они на это надеялись, — пробубнил оппонент. — Но вряд ли размышляли о том, каково нам будет. Во мне тоже просыпаются какие-то низменные страхи и сомнения. И они не думали, что нам, последним, придётся уходить с таким грузом на душе.
— Удивительно. Мы всю жизнь были выше этого, мы всегда могли взять ответственность за свои действия и решения, поддержать других, признать их правоту, если это было так. В данный момент мы переносимся на тысячелетия назад — во времена подлых людишек, способных за спиной говорить о других гадости, сомневаться и бояться настолько, чтобы не делать вообще ничего, не способных взять на себя ответственность...
— Ты намекаешь, что я говорю гадости о наших предках?
— Я не обвиняю, я просто говорю, как это выглядит, если ты не понимаешь. Каждый из нас оказался там, где захотел оказаться. Здесь и сейчас.
Повисло молчание.
— Я прошу прощения за то, что вообще начал этот разговор. Думал, что так будет лучше. Ан нет. Давайте перейдём к другим делам: сделали вы те вещи, о которых мы говорили?
— Да!
— Да!
— Система обеспечения роботов отключена, коды выведены из строя, чтобы не могло произойти самопроизвольного включения. Роботы помещены в полном порядке в их центры.
— Все ненужные предметы уничтожены, главная топка закрыта и выключена.
— Генераторы энергии заблокированы, всё производство полностью прекращено.
— Вы ведь проверяли только наш город?
— Остальные города были инспектированы раньше, их жителями. Вы ведь знаете, мы люди ответственные.
— Всюду полный порядок... Скажите, кстати, зачем же мы всё это делали? Нас же здесь больше не будет, тем более, что материальность есть величайшее зло. Я понимаю, мы не уничтожим планету с мыслью о том, что мы действительно не единственные во Вселенной. Но зачем же приводить всё в стерильный вид?
— Вот опять, древние инстинкты... Друг мой, этому есть несколько причин. Во-первых, самодисциплина ведёт к совершенствованию и нельзя свои поступки оправдывать тем, что нас скоро здесь не будет. Во-вторых, этот кусочек материальности был домом всем нам и всем нашим предкам. Раз мы не может избавить его от оков материальности в силу названных вами причин, лучше сохранить его в неприкосновенности и порядке. Нам уже практически не нужны были дары этой планеты. Мы, можем гордиться тем, что уже несколько поколений не употребляем даже растительную пищу, следовательно, изменился метаболизм. А ведь пища во все времена была главным, в чём нуждались люди и что они использовали. Но нам до последнего часа нужны были материалы для самовыражения, ведь мы действуем с оглядкой на то, что, возможно, другие цивилизации откроют нашу планету, и мы должны передать им наш опыт — ради них и ради нас самих. Это, к сожалению, возможно лишь с помощью материальных носителей. А передать опыт жизненно важно, ведь скорее всего среди пришельцев будем и мы, наши души, вновь томящиеся в телах. Следовательно, все души равны и все нуждаются в спасении. Только представьте, окончание нашего трудного пути окажется бессмысленным, если эти другие цивилизации не захотят пойти по нашему пути. Кто знает, что для них важно. Может, они считают самым важным и благим материальное существование! И мы, в любом случае, должны показать им пример, мы должны (и сделали это) оставить им все сведения, накопленные нами за нашу историю, показать им необходимость освобождения. Возможно, мы первые, кто совершает подобный осознанный шаг. Но за первым следует второй.
Мы могли бы жить намного дольше — продлить материальное существование. Только зачем это нужно? Мы могли бы выглядеть моложе. Зачем? Когда-то молодость была ценностью. Но теперь главное, что все мы здоровы, ведь болезнь редко даёт стимул к совершенствованию — обычно она утомляет, угнетает, расслабляет и озлобляет. Мы справились с этим бичом материального тела. Сначала с помощью лекарств, потом путём духовных практик — болезни больше не властны над нами. Осталось справиться и со всем остальным — с самой материальностью.
Кроме того, нам здесь нечего делать. Мы ни в чём не нуждаемся. Мы вместе, мы любим друг друга, но не нуждаемся друг в друге, как не нуждаемся для себя и своего развития ни в чём материальном. Мы чувствуем внутреннюю сущность друг друга, заглядываем за грань материального, и наносное, внешнее, физическое, нас не привлекает, оно нам противно. Хотя бы поэтому мы должны проявить твёрдость духа и избавиться от последствий нашей деятельности здесь. Я имею в виду, от лишних, побочных последствий.
— Есть своеобразная красота в материальности. Например, наша планета — красива, — задумчиво сказал до того молчавший прот. — Хм, то, что создало материальность, постаралось, чтобы она нам нравилась.
— Это иллюзия. Мы сами себя в этом уверили. Никакой истинной красоты здесь нет. Но это нечто действительно постаралось. Если учесть, что материальность — дитя этого нечто, дитя ошибки Абсолюта (ведь это не гармоничная составляющая мира), то ничего удивительного, что и мы, наверное, по инерции считали размножение, детей — чуть ли не главным смыслом жизни на протяжении многих тысяч лет. А ведь это так сильно отвлекало наших предков от более важных занятий! От поиска истины, от самопросвещения, от духовного роста. Если учесть опять-таки, что размножение, по сути своей, — внешнее занятие, то удивительной кажется уверенность наших далёких предков в том, что воспитание детей — геройство. Какое геройство? Глупость! В муках родить, создать себе проблему, трудность, которую потом героически преодолевать? Трудности есть и без искусственного их создания. Вот какие трудности надо было преодолевать. Ведь это уводит прочь от истинного пути, от необходимых практик и размышлений. Это затягивает, рождает губительную привязанность к материальности и страх. Наши родители просили у нас прощения за наше рождение. Мы простили их, безусловно. Им нужно было проверить, будет ли у младенцев желудок, ведь они уже перестали есть пищу, мы — пятое поколение. И у нас желудка изначально нет.
— Но не забывайте, друг мой, что одно поколение не может преуспеть в духовном развитии настолько, чтобы, хотя бы, иметь возможность увидеть другие, нематериальные миры. Поэтому необходимо было продолжить круг перевоплощений, чтобы мы оказались там, где мы теперь. А продление жизни индивида до бесконечности, что, казалось бы, могло дать ему необходимое время для совершенствования, всё-таки неестественно, оно утомляет и развращает, не принося желаемых результатов. Но я хотел бы поделиться другим соображением. Вот мы говорим: была рождена материальность. Но ведь и души, наверное, были, так сказать, рождены, созданы, ведь до создания людей в отдельных душах не было необходимости. И существовала единая душа...
— Так-так. Вы думаете, что в результате трагической ошибки, которая породила материальность, раздробилась единая душа?
— Да, так можно выразиться. И души были закованы в тела. И больше они ни разу не появились вне тел все вместе. Понимаете?
— Понимаем. Это интересное размышление. По-моему, я тоже к этому шёл, но уже не пришёл бы. Друзья, получается, что если все души одновременно окажутся вне тел, то единая душа восстановится, и не придётся нам мучиться в оковах!
Проты зааплодировали.
— Это было бы прекрасно! Будем надеяться, что мы и есть — эти последние души! Что наша планета — единственная ошибка Абсолюта!
— Надежда должна быть, должна быть вера. И у нас всё ещё есть вера в наших богов, которые защитят нас, не позволят затянуть обратно в материальность. Боги ведь есть воля, дух единой души. И наша воля сложится с их волей теперь, когда мы уйдём из неподвластной, чуждой им материальности.
Проты верили, не фанатично, не безоглядно. Но твёрдо. Всё, что было сказано ими, было последней данью материальности и несовершенному разуму. И они понимали, что говорить дальше бессмысленно. Любая фраза покажется либо напыщенной, либо глупой. Лучше уйти на такой торжественной, даже радостной, исполненной веры ноте. Прот-оратор подошёл к столу, на котором лежали заготовленные для возможных гостей пластины и с молчаливого одобрения сородичей дописал нескольо предложений. Зал окутала медитативная тишина, мысли протов ушли, сменившись спокойствием и радостью.
Их больше ничего не держало, их ждало светлое будущее, достижение заветной цели, и все без сожалений и сомнений церемонно встали в свои кабинки-саркофаги, позволили ремням опутать себя и без сомнений, одновременно остановили свои сердца. Тишина их общения сменилась тишиной полного покоя.

12.2004, 03.2006